Вечные хлопоты. Книга первая - Евгений Васильевич Кутузов

Вы... Вы где живете, Григорий Пантелеич?

— У сестры живу, у сестры.

— А ваши?.. — предчувствуя недоброе, спросил Антипов.

— Тут они, мои! — сказал Костриков сурово и показал на забор. — Где им быть, тут.

Тяжело, горько было на душе после этой нечаянной встречи, и Захар Михалыч все пытался вспомнить, какая же у Кострикова была семья. Жена, мать-старуха, изводившая его и жену разными мелочными придирками. А дети?.. Кажется, два взрослых сына. Два ли?.. Точно, два. Еще шутили, что одному из них, младшему, антиповская дочка в невесты подрастает. Оба работали на заводе. А вот был ли женат старший?.. Всех, что ли, и убило здесь?..

Выходит, думал Антипов, мое горе не самое большое. И жена жива-здорова, и дочка, и внучка растет, а другим-то каково! У Веремеева племянников, гады, сожгли, детей не пожалели, у Кострикова все погибли... А сколько по России таких, как они! Не счесть. «Нет, Захар Михалыч, тебе горевать грешно даже. Круто обошлась война с твоей семьей, не позавидуешь, это верно, а с другими — круче и беспощаднее... Значит, и спрос с тебя втройне. Засучай рукава повыше локтей и — работать, работать, чтобы дух вон!..»

Он шел по знакомой — и вместе с тем незнакомой, потому что домов почти не осталось, — улице, которой много лет ходил на завод. Ноги сами знали дорогу, знали, где свернуть в переулок, где срезать угол, чтобы короче к проходной — к главным воротам! — выйти, и было Антипову нестерпимо смотреть на покалеченные, редкие дома, а пуще того на пустые окна, в которых раньше были цветы и веселые занавески.

В заводоуправлении он сдал командировочное предписание и, не ожидая, когда оформят необходимые документы, попросил выписать пропуск и пошел в цех...

Огромный корпус встретил Антипова холодной, пугающей пустотой и непривычной гулкостью. Пустота эта была тем более противоестественная, что привык он к рабочей, живой тесноте, к движению, к жарко полыхающим печам. Бывало, в выходной проснется и прислушивается к тишине, и давит она на уши хуже всякого шума и грохота...

Ветер просторно гулял по цеху, гудел по-разбойничьи в металлических переплетениях под крышей. Кое-где, в затененных углах и возле опорных колонн, лежал еще снег. И повсюду груды битого кирпича. Запустение, какое и представить трудно.

Он задержался у того места, где стоял его молот.

Оборудование было вывезено в начале войны, но уже демонтировали его где-то, чтобы везти обратно, и потому нужно успеть привести цех в порядок. Нельзя допустить никакой задержки. Ни дня, ни часа даже. Война еще не окончена...

В закутке под лестницей, ведущей в контору, где был ремонтный участок и где собирались в обеденный перерыв любители «забить козла», Антипов нашел цехового механика Иващенко. Он копался в куче металлолома, выбирая болты, гайки и другой крепеж.

Они поздоровались просто и обыденно, как если бы не виделись со вчерашнего дня. Покурили молча. Вроде и говорить не о чем. Всё на виду, и каждый понимал другого без слов.

Иващенко был в военной форме без погон.

— Что хорошего, Михалыч, на свете? — потушив окурок в консервной банке, спросил он.

— А на свете всегда одинаково, — ответил Антипов. — Сколько хорошего, ровно столько и плохого. Так уж подгадано. Природа отпустила, а между собой делить людям.

— Да, равновесие... Но на сегодняшний день, кажется, плохого побольше наберется. Нарушилось равновесие.

— А нарушилось, так восстановим. Вообще я тебе так скажу: и в плохом, когда присмотришься внимательно, бывают свои радости. Пусть и маленькие. Работать надо. — Антипов тоже погасил окурок в банке — не решился заплевать и бросить, хоть и грязь кругом, — и вздохнул.

— Что надо, то надо, — согласился Иващенко, ощупывая резьбу у гайки: совсем сносилась или сгодится. — Народу мало. Ты да я да мы с тобой. Вот и весь народ. Одни фундаменты расчистить, разобрать... Сюда бы батальон саперов! — сказал он мечтательно.

— Глаза боятся — руки делают.

— О том и толкую, что рук нету. — Он положил гайку на верстак. — Обещали девчонок-комсомолок прислать. Так у них-то одни глаза! Никого наших не встречал случайно?

— Кострикова видел.

— Кострикова?! — воскликнул Иващенко удивленно и радостно. — А мне кто-то говорил, что будто он умер в блокаду... Вот болтуны, раньше времени человека в могилу кладут!

— Жив, жив.

— Ну, Михалыч, порадовал ты меня! Это ж полдела, раз Григорий Пантелеич живой! Значит, печи есть кому класть. Он где? Почему ты не пришел вместе с ним?..

— Какое там!.. — сказал Антипов удрученно. — Сам не свой. А живет у сестры. Семья его погибла, когда дом наш разбомбило.

— Адрес знаешь?

— Нет.

— Голова садовая!.. Видел Григория Пантелеича, разговаривал с ним и не спросил адрес!

— Не пришло в голову.

— Не ожидал, Михалыч. Не ожидал. Он же сейчас нужнее любого другого. Нужнее нас с тобой!

— Да не до того ему, — сказал Антипов и насупился. — Адрес можно узнать, не в том дело.

— Не так просто, как ты думаешь. Но все равно найдем, разыщем из-под земли... Тьфу ты! Слушай, Михалыч, ведь Мария Васильевна — помнишь, из отдела кадров? — должна знать.

— Думаешь?

— И думать нечего. Она все и про всех знает. Давай-ка быстро к ней!

Старший инспектор отдела кадров Новожилова действительно «все и про всех» знала. Многое по обязанности, а еще больше из любви к своему делу. Поступает человек на работу — обязательно поговорит с ним, спросит, что, как, откуда, кое-что на отдельной бумажке запишет, для себя. Сейчас не нужно, потом может понадобиться. Она даже знала, из какой семьи в скором времени следует ждать пополнения для завода. Возраста она была неопределенного, а вернее, как это часто случается с людьми, которых окружающие привыкли видеть на одном и том же месте пять, десять и двадцать лет, она оставалась как бы всегда одинаковой, внешне нисколько не изменяясь, старея вместе с теми, кто знал ее давным-давно. Всем — и администрации, и парткому, и завкому — Мария Васильевна была нужна, поскольку именно у нее, а иногда и только у нее, можно было получить сведения