Вечные хлопоты. Книга первая - Евгений Васильевич Кутузов

прислушался.

В дальнем конце вагона звучала песня:

На позицию девушка провожала бойца.

Темной ночью простилися на ступеньках крыльца...

Вагон раскачивало мерно и зыбко. В фонаре возле ног Антипова догорала, оплавляясь, тощая свечка. Пламя ее вздрагивало, трепыхалось, словно предчувствуя скорую агонию.

И пока за туманами видеть мог паренек,

На окошке на девичьем все горел огонек...

Огонек свечи, вздрогнув последний раз, погас. Пришла душная, неспокойная темнота. Кто-то кряхтел, кто-то вздыхал, под кем-то неистово скрипела полка.

— Сам-то откуда будешь, батя? — спросил один из солдат.

— Из Ленинграда, сынок.

— Ух ты! Вот где побывать хотелось бы, а тогда и умирать можно. Сейчас, значит, в Ленинград и едешь?

— Туда.

— Счастливый, — позавидовал солдат, вздыхая.

Антипов не ответил.

В конце вагона пели уже другую песню, про землянку. «Как там мои? — засыпая, думал тревожно Захар Михалыч. — Внучку не простудили бы...»

Он проснулся утром. На полке, где вчера ехали солдаты, спала женщина в обнимку с ребенком. В ногах, привязанный к фонарю, лежал пакет и записка: «Держись, батя! Привет Ленинграду. Мы отомстим за него фашистам!» А в пакете он нашел банку тушенки, полбуханки хлеба и два куска колотого сахара.

Антипов улыбнулся и спрятал записку в карман.

Заплакал ребенок. Тотчас проснулась и мать.

— Тише, тише, сыночек, — успокаивала она. — Потерпи немножко, уже скоро приедем. — Она пыталась всунуть в рот ему пустышку, но ребенок выплевывал соску.

— Дайте, он есть, наверно, хочет, — сказал Антипов и протянул женщине оба куска сахара.

— Что вы! — Она испуганно смотрела на сахар.

— Берите, это солдаты оставили. Вот еще тушенка и хлеб. И мы с вами позавтракаем.

— Спасибо вам, — сказала женщина растерянно. — Мне неудобно...

— Не мне спасибо. — Он спустился с полки. Курить хотелось до смерти, а здесь теперь нельзя, раз женщина с малым ребенком.

* * *

В Москву поезд прибыл среди дня.

Выходя из вагона, Антипов увидел и Грищенко. Тот возился с вещами, которых было у него много (как только влез!): два чемодана и настоящий зеленый рюкзак, туго набитый чем-то.

— Давайте подсоблю, — предложил Захар Михалыч. — Я-то теперь налегке.

— Стоит ли затрудняться? — отнекивался Грищенко, но не настойчиво. — Носильщик подойдет...

— Какой там носильщик, давайте. — Он подхватил довольно тяжелый чемодан и пошел быстро вперед.

А на улице, когда переходили площадь от Казанского к Ленинградскому вокзалу, случилась неприятность: у Грищенки развязался рюкзак и на землю посыпался лук, много луку. Он стоял растерянный, пристыженный среди золотистого великолепия — луковая гора едва не доставала до колен — и бормотал:

— В Ленинграде, говорят, луку совсем нет... Дороже хлеба, говорят...

Прохожие оглядывались: кто смеялся, а кто смотрел с неприязнью, принимая, должно быть, обоих за спекулянтов.

— Что же вы, — укоризненно сказал Антипов. — Давайте собирать. Не пропадать же добру! — И присел на корточки.

— Ладно, черт с ним, — проговорил неуверенно Грищенко. — Пойдемте отсюда.

— Не валяйте дурака.

Он складывал в рюкзак луковицы и думал, что ни за что не догадался бы тащить с собой лук. Но не осуждал Грищенко: не ворованное человек везет и не на продажу — себе. Или родственникам, которые переживали в Ленинграде блокаду. Им нужны витамины, а в луке витаминов этих сколько угодно. Но и неприятно все-таки было: чувствовалась во всем этом продуманная выгода.

На Ленинградском вокзале собрались все вместе. Правда, двое отстали где-то в дороге. Антипов обрадовался, что Веремеев здесь. Надо было им сразу держаться друг друга, запоздало подумал он.

Старший группы Малышев — до войны он работал начальником второго механического цеха — не обрадовал: выехать из Москвы дальше не то что сегодня или завтра, а и в ближайшие дни почти невозможно. Люди сидят неделями, поезда ходят нерегулярно, и не помогут никакие командировочные предписания, если они не воинские. Праздно нынче никто не ездит, ведь в Ленинград въезд строго по специальным пропускам.

— Что будем предпринимать? — спросил Малышев, объяснив ситуацию. — Давайте обсудим.

А что, собственно, обсуждать? Обсуждай не обсуждай, а, раз билеты не закомпостировать, все равно не уедешь. Решили, что нужно обратиться в наркомат. Ехали же не сами по себе, а по приказу наркома и на основании постановления СНК.

Малышев наказал никуда не расходиться, ждать его на месте. Но тотчас следом за ним исчез куда-то и Грищенко, попросив Антипова присмотреть за его вещами.

— Увидишь, Михалыч, — сказал Веремеев, — что уедем мы по его милости, а Малышев вернется ни с чем. Это как пить дать.

— Знаком с ним?

— До войны еще. Он же в отделе главного металлурга работал. Неужели не помнишь?

— Не помню. Да и не знал я там никого.

— Ну как же! — сказал Веремеев. — Еще орден в сороковом году ему дали. Инженер-то он отличный, дело знает, не отнимешь. А пронырлив.

Так и вышло: Малышев вернулся к вечеру, в сущности, ни с чем. В наркомате велели всем зарегистрироваться в канцелярии — отметить командировки — и ждать. Дня через три-четыре обещали отправить.

— В общежитий койки дают, — заключил Малышев. — Возможно, но пока не точно, удастся получить талоны в столовую. Это лучше, товарищи, чем ничего?.. — Он оглядел всех, как бы спрашивая, согласны ли с ним.

— Лежать всегда лучше, чем стоять, — пошутил кто-то.

— Можно уехать сегодня ночью, — неожиданно объявился Грищенко.

— Сегодня? — удивился Малышев.

— С первым апреля! — опять пошутил кто-то.

Веремеев подтолкнул Антипова.

— Каким же образом мы можем уехать? — спросил Малышев.

— По двести рублей с человека, — ответил Грищенко. Я выяснил. Отъезд гарантирован. Поезд отправляется в ноль тридцать.

Все молчали, переглядываясь.

— Взятку нужно дать, так, что ли? — сказал Малышев.

— Если вам угодно, пусть это будет взятка. Что касается меня, то я