Обладатель великой нелепости - Борис Левандовский

Но вскоре он резко остановился и приподнял брови в неприятном удивлении: почему запах появился так внезапно? Страх завозился в груди с удвоенной силой, несмотря на яркий свет в комнате.

Или… уличные мальчишки забросили дохлую кошку ему в окно? Воспользовались открытой форточкой на первом этаже. Маленькие вонючие питекантропы!

Не смотря ни на что, эта мысль принесла облегчение. Теперь нужно было срочно обыскать всю квартиру, потому что в гостиной он ничего не обнаружил.

Маркевич перешел в смежную комнату. Тут запах заметно усиливался, даже приобрел некую бархатистость. Лицо Маркевича перекосилось: так могла смердеть только целая дюжина дохлых котов, лежалых много дней под жарким солнцем на какой-нибудь свалке. Маркевич вновь оглушительно чихнул, брызгая слюной, и включил свет, одновременно опасаясь, чтобы его, не дай Бог, не стошнило на дорогой, недавно переложенный паркет.

И окно, и форточка в комнате оказались закрытыми. Плотно и надежно.

Он перешел в следующую комнату, где находилась их с женой спальня. О, только не здесь! Запах проник и сюда, но, к облегчению Маркевича, не так сильно, как он опасался. Он даже повеселел. Если бы кошачий труп оказался в спальне, это было бы хуже всего.

Кабинет был следующим пунктом проверки. Кажется, форточка оставалась в нем открытой. Да и дверь после недавнего ремонта…

– Неплотно прилегает… – вслух закончил Маркевич. Звучание собственного голоса ему не понравилось.

Или всему виной проклятый смрад?

Чтобы попасть в кабинет, нужно было пройти по длинному коридору. Здесь располагались двери двух кладовок, огромный, почти до самого потолка в три с половиной метра, шкаф с раздвижными зеркальными дверцами, привезенный в разобранном виде из Польши – гордость этой старой жирной свиньи. В небольшой нише стояла пара старых кресел и журнальный столик – рухлядь, с которой ей было тяжело расстаться. Все это тонуло сейчас в моторошном полумраке. Лишь нехотя долетавшие клочки света из открытых дверей комнаты позволяли разглядеть контуры предметов. А выключатель (какой идиот его там придумал!) находился в противоположном конце коридора, похожего сейчас на неуютную шахту в старых катакомбах.

Идти по коридору Маркевичу хотелось не больше, чем засовывать голову в пасть к голодному льву.

Он открыл шире дверь спальни, чтобы свет падал как можно дальше, и шагнул в сумрак коридора.

«Почему она их не бреет?..» – внезапно возникла мысль о практикантке из медучилища.

Маркевич дошел уже до середины коридора, где стояли старые журнальный стол и кресла, когда вдруг прямо за его спиной раздался громкий хлопок…

Ноги Маркевича едва не подкосились от ужаса. Он вскрикнул и сумел преодолеть оставшийся отрезок пути до конца коридора одним рывком. Дотягиваясь до выключателя, он споткнулся одной ногой о небольшой, выступающий над полом порожек, другой сильно ударился чуть выше колена об угол арки, которой заканчивалась эта часть коридора. Но боли в тот момент не почувствовал. Широко раскрытые глаза смотрели в залитый светом коридор, грохот выскакивающего из груди сердца наполнил весь мир.

Это была лишь стопка старых журналов, которую он нечаянно зацепил бедром в темноте; журналы рассыпались по полу замысловатым изогнутым веером.

Маркевич облегченно выдохнул, машинально потер ушибленное место над коленом и взглянул на тапок, носком которого зацепился о порожек. Подошва отодралась до половины и, казалось, что тапок голодно раскрывает рот.

Маркевич чертыхнулся и снова удивился неприятному звучанию своего голоса – как из могилы.

…А-аай… – доносилось из гостиной уныло-испуганное скрипение форточки. Маркевич поежился. Такого страха ему не доводилось испытывать с детства. Просто дерьмо какое-то…

Он минуту постоял у коридорной арки, опасливо оглядываясь, и, наконец, медленно двинулся к двери кабинета.

Дверь была действительно приоткрыта на три-четыре пальца. Маркевич толкнул ее ногой и некоторое время, глотая слюну, вглядывался в темноту. Затем решился просунуть руку и включить свет.

Никаких дохлых котов…

Оставалось проверить последнюю комнату. В кухне делать было нечего, так как после недавнего ремонта там почти круглые сутки работала мощная вытяжка. Туалет и ванная тоже полностью исключались, – там не было окон, выходивших на улицу. Если только… распухшие от гниения коты не заползли туда сами… О господи, о чем он думает!

В этой комнате раньше обитал сын Маркевича, до того как уехал учиться за границу. Теперь она все время пустовала; иногда они с женой сносили в нее шерстяные вещи, «чтобы на открытом месте сохранить от личинок моли» – как выражалась эта бройлерная свинья с гримасой мудрой предусмотрительности, что внутренне всегда выводило Маркевича из себя.

Бывшая комната сына, – а ныне форпост шерстяной одежды, с раскиданными по всем углам засохшими апельсиновыми шкурками, где моли должно было показаться очень неуютно, – находилась в двух шагах от дверей кабинета.

Искать больше негде, либо это находится там, либо…

Маркевич замер в нерешительности. Он видел перед собой плотно закрытую дверь. Но ведь она наглухо закрыта, а запах успел проникнуть уже почти в каждый уголок квартиры.

Он взялся за ручку. Липкими гнилыми водорослями его обволокло какое-то жуткое ожидание. От невыносимой вони в горле пульсировал вязкий комок тошноты; взмокшая от пота домашняя рубашка с короткими рукавами облепила тело, словно сырая тряпка. Находись он в проветренном помещении, от него несло бы как от взмыленного борова.

Маркевич, ощущая поверхность медной ручки в виде головы ящерицы, почему-то в этот момент вспомнил один мерзкий сон, от которого проснулся среди ночи около полугода назад. Да, это было как раз весной, когда оставалось несколько дней до дня рождения этой жирной свиньи.

Кошмар запомнился именно потому, что ужасал своей реальностью от начала и до конца. Он лежит в постели и просыпается ночью – жена поднялась в туалет. Лежит, проклиная ее за прерванный сон, и пытается как можно быстрее заснуть снова. Ему это почти удается, хотя он слышит, как вернулась в постель жена и начинает прижиматься к нему сильнее и сильнее (с чего бы это?). Она обхватывает его руками сзади и все сильнее притягивает к себе, когда до него постепенно начинает доходить, что это вовсе не руки, а какие-то мохнатые лапы с очень длинными когтями. И в этот момент он слышит, как в уборной жена сливает воду…

Он проснулся с хриплым воплем. Рядом в две дырки сопела эта корова; жаль, она почти не храпела той ночью: возможно, он проснулся бы раньше от ее позывных готовой к случке самки гиппопотама. После этого он уже действительно не смог заснуть до самого утра, продолжая ощущать на груди и плечах объятия того, кого он больше всего боялся в детстве и в кого верил куда сильнее, чем в Бога или Деда Мороза.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});