Морской путь в Индию - Генри Харт

Авраам определенно был таким человеком, который хотел побольше узнать и повидать новые страны, поэтому он, надо думать, продвигаясь на родину, ехал караванной дорогой через Басру, Дамаск и Алеппо, а отсюда по одному из уже веками испытанных торговых путей на Запад, а потом и в Португалию. Он тоже располагал ценными для короля сведениями, ибо трудно вообразить, чтобы король, посылая двух своих подданных в Каир, не наказал им собирать информацию, которая оправдала бы такое длительное путешествие.

Ковильян же из Ормуза отправился в Джидду, порт Мекки, а затем и в этот священный город, а также в Медину. Королевские инструкции, кажется, не содержали приказа посетить эти города. Возможно, что Ковильян оказался от них очень близко — может быть, плыл по Красному морю на каботажном судне — и у него возникло желание повидать священные места мусульман. Сделать это ему было просто. После долгих скитаний в магометанских землях он, вероятно, в совершенстве владел арабским языком и достаточно знал все религиозные обряды и церемонии в мечетях. В целях удобства и маскировки он давно уже носил арабскую одежду. Бороды тогда носили повсюду, а его лицо, годами палимое солнцем Востока, не требовало никакого маскарада. Мы не будем в данном случае описывать его пребывание в Аравии и то, что он наблюдал в священных местах, заметим только, что он был, возможно, первым христианином — и уж, конечно, первым португальцем, — которому довелось повидать запретные святыни последователей пророка.

Из Аравии путь Ковильяна лежал на Синай, где он насладился христианским богослужением в монастыре святой Екатерины Затем он поехал снова в Тор и через Красное море и пролив Баб-эль-Мандеб в Зейлу, где высадился, чтобы по суше двинуться в царство священника Иоанна.

Жители Эфиопии, которых он встретил на побережье, были странными людьми. Корреа так описывает группу туземцев (вероятно, сомалийцев), встречавшую в 1520 году португальское посольство:

Это были бедные мирные люди в жалких лохмотьях (а в воду они входят нагие), черные, рослые, с густыми спутанными волосами, которых они с рождения никогда не стригли и не расчесывали, так что волосы их превратились в шерстяной ком; в руках у них были заостренные намасленные палочки, этими палочками они скребли головы, в которых кишели паразиты, ибо им было невозможно добраться до кожи пальцами, а единственное их занятие — это скрести голову.

Алвариш добавляет:

Жители страны… возделывают поля индийского хлеба и… пришли сюда издалека, чтобы засеять эти поля и скалистые склоны, которые встречаются в этих горах, здесь есть также прекрасные стада, например, коров и коз. Люди, которых мы встретили здесь, ходят почти что голыми, ничего не скрывая, и они очень черны. Они — христиане, и хотя женщины у них прикрывают свое тело немного больше, но все-таки — очень мало[170].

Был 1492 или 1493 год, когда Перу ди Ковильян ступил на землю Эфиопии, страны священника Иоанна, где царствовал Александр — «Лев племени Иуды, царь царей»[171], и куда приказал ему ехать дон Жуан.

Для описания последующих приключений португальского агента достаточно нескольких страниц. Войдя в столицу с купеческим караваном, он был радушно принят при императорском дворе. Ковильян предъявил императору награвированную медную пластинку и письма от португальского короля, написанные по-арабски, — эти письма он, вероятно, носил при себе в течение всех долгих семи лет странствий. Александр принял письма «с большим удовольствием и радостью» и обещал отпустить Ковильяна на родину «с большими почестями». Однако, как это бывает на Востоке, время шло и шло, недели сменялись месяцами, и никто ничего не предпринимал, чтобы отправить португальца на берег и оттуда домой. Затем случилась беда. Выехав на подавление какого-то мятежа, Александр в ночной битве был убит стрелами. Это произошло 7 мая 1494 года. Александру, на краткое время наследовал его малолетний сын Амда Сион («Столп Сиона»). В течение семи смутных месяцев его царствования на португальца, естественно, не обращали внимания, и он был вынужден, нетерпеливо ломая руки, томиться в ожидании и, воспользовавшись вынужденным досугом, стал учиться говорить и писать по-эфиопски — и хорошо сделал, как оказалось потом.

Малолетний император умер в октябре 1494 года, семи лет от роду, и так как у Александра других детей не было, корона перешла к его брату Наоду (Алвариш называет его Hay), и он не медля вступил на трон. При первой возможности Ковильян предстал перед новым негусом и попросил отпустить его с миром. Наод принял его «весьма милостиво», но наотрез отказал в разрешении уехать из страны.

Можно представить себе, какой ужас и отчаяние охватили посланца короля Жуана. Он проехал тысячи миль, чтобы добраться до двора эфиопского императора, здесь его хорошо приняли и устроили, но он не был дома уже почти восемь лет и имел все основания желать выбраться из варварской Абиссинии и возвратиться в родную Португалию с теми ценными сведениями, которые он собрал. Но, поскольку это было невозможно, португалец, наученный опытом своих многолетних путешествий и злоключений, сделал вид, что принимает решение императора с философским спокойствием и старается обратить свою неудачу во благо. Ковильяна даже назначали при дворе на все более и более важные посты, и у него появились земли и другое имущество[172].

Он являлся отнюдь не единственным европейцем, жившим в этой стране: здесь был Николо Бианка Леоне, одно время монах, а потом художник; он прожил среди эфиопов более сорока лет — по крайней мере, так он говорил — и познакомил португальца с их странными нравами и обычаями. Алвариш сухо сообщает о нем, что «это был очень почтенный и благородный человек, хотя и художник». Жил в Эфиопии и еще один белый человек, которого Ковильяну не пришлось увидеть. Позднее Ковильян рассказывал Алваришу, что этот человек более двенадцати лет провел в пещере, в глубоком ущелье, в конце концов замуровал сам себя крепкой стеной изнутри и там и умер. За свое долгое пребывание в Эфиопии Ковильян не раз встречал европейцев: некоторые из них приехали сюда по доброй воле из других стран, а кое-кто — спасаясь от мавританских пиратов на Красном море. И никому из этих европейцев, однажды попавших в страну священника Иоанна, не разрешалось уехать.

Хотя религиозное учение и обряды эфиопов сильно отличались от католических, но Ковильян в религиозных делах не был привередлив. Его устраивало уже одно то, что после стольких лет странствий среди неверных он находился теперь у христиан. Он отказывался только ходить к эфиопским священникам на исповедь, поскольку, как он говорил Алваришу, они не соблюдают тайны. А что эфиопы не едят свинины и празднуют вместо воскресенья субботу — это его нисколько не волновало.