Театр в квадрате обстрела - Юрий Алянский

«Дорогой товарищ!!

Посылаю Вам небольшую посылочку и желаю Вам больших успехов в борьбе с фашизмом. И желаю со скорой победой вернуться домой. Мы все, товарищи, находящиеся в тылу, всячески стараемся поддержать нашу любимую Красную Армию.

Напишите, дорогой товарищ, о своих подвигах.

С приветом к Вам из города В.-Тавды медработник фельдшер Ушакова Л. Г.»

Апрель пролетел незаметно. Подростки не выдержали и еще в палате начали разучивать новые танцы и давать концерты для раненых бойцов и медицинского персонала. Не желая отрывать Аркадия Ефимовича от дел в агитвзводе, юные танцоры сами ставили себе танцы, фантазируя, критикуя друг друга. А вскоре, еще до выписки из госпиталя, танцорам пришлось съездить для важного выступления в Ленинград.

Концерт проходил в бывшем дворце Кшесинской. В зале сидели вооруженные бородатые мужчины в тулупах, в полушубках, валенках, перепоясанные ремнями, и с напряженным вниманием смотрели на сцену. То были партизаны, доставившие в Ленинград первый в истории блокады обоз продуктов с Большой земли. После каждого номера они громко кричали «ура» и оглушающе хлопали могучими ладонями.

В конце апреля танцоров выписали из госпиталя поздоровевшими, окрепшими. В агитвзводе их встретили радостно. Жизнь стала интереснее, веселее.

И тогда шестеро юных ленинградцев решили завести свой журнал. Назвали его довольно пышно: «Страницы из истории «Рыбачат», том I». В этот журнал заносились события повседневной фронтовой жизни, собственные впечатления, письма к оставшимся в Ленинграде родным и учителям, высказывания о работе ансамбля. Строки из этого журнала — юношески наивны. Но в них поражает та высокая степень искренности и правдивости, какая возможна, когда человек размышляет о самом себе и не предназначает свои записи для постороннего глаза.

Вот одно из писем.

«27 апреля 1942 г.

Наконец настал день, когда мы можем сообщить Вам нашу радость. Сегодня — праздничный день: всю нашу шестерку приняли в ряды ВЛКСМ. Мы горды!

Но надо сказать, что в политике мы очень и очень отсталые. Здесь за нас возьмутся, дадут общественную работу, будут проводить с нами политбеседы. Вероятно, в чем мы не сомневаемся, через некоторое время из нас вырастут вполне политически грамотные люди.

Кроме основной работы и общественной нагрузки мальчики будут изучать зенитное дело, девочки — медицинское, и еще вводятся общеобразовательные науки».

Юному пополнению агитвзвода выдали новенькие комсомольские билеты. На каждом стояла печать: «Действителен без фотокарточки».

Вскоре начались занятия военным делом. Успехи оказались «налицо»: Валя Штейн, стреляя из пистолета, целилась так старательно, что отдача пришлась прямо в лицо. Нос посинел и распух.

Валя вообще отличалась необыкновенной старательностью и исполнительностью. Как дежурной по комнате ей просто цены не было. С вечера готовила она ведро воды. Вставала часа в четыре утра и, тихонько, как ей казалось, передвигая мебель, начинала мыть пол. Друзья просыпались, поминали Валины добродетели отнюдь не добрым словом, но она продолжала скрести пол, смиренно снося попреки. А потом, когда до подъема и завтрака оставалась еще уйма времени, садилась за стол и, шурша бумагами, скромно творила «Историю «Рыбачат», том I».

Жизнь входила в размеренные рамки. Когда дневальный будил ребят звуками бог весть откуда взявшейся детской игрушечной шарманки, мальчики и девочки бежали к Неве — «заряжаться» и купаться. Потом долго репетировали с Аркадием Ефимовичем новые номера. Репетировать приходилось на проезжей дороге — она была наиболее ровным местом. Танцы на шоссе то и дело прерывались проносившимися мимо военными машинами и тут же возобновлялись снова. По вечерам приходили друзья — политработники, актеры, журналисты из местной армейской газеты: полковник Феодосий Васильевич Конанчук — начальник политотдела дивизии, Наум Фрейдович — конферансье и артист-кукловод агитвзвода, Веня Фомин — пианист и газетчик. Фомин подсаживался к роялю, играл Шопена или Скрябина. Аркадий Ефимович говорил: «Ну, попробуйте, пофантазируйте» — и сильфиды в толстых ватных штанах самозабвенно кружились по избе.

Обрантовцы занимались иногда и делами, от искусства весьма далекими. Однажды они сложили в здании школы некое сооружение, которое одни принимали за плиту, другие — за саркофаг; третьи вообще отказывались подыскать подходящее название для возникшего в комнате страшноватого сооружения из кирпича и глины. Юные танцоры все делали с полной отдачей. Провозившись до вечера, они заложили свою странную конструкцию дровами и подожгли их. Вдоволь полюбовавшись на огонь, который горел как-то неуверенно и вяло и норовил вылезти наружу, они выскочили в коридор, чтобы найти Аркадия Ефимовича и показать ему дело рук своих. Обрант остолбенел. Перед ним стояли и счастливо улыбались существа с черными носами, лбами и подбородками. Но самое странное заключалось в том, что при каждом слове, при каждом вздохе изо рта и ноздрей этих чертенят валил дым… «Печку» пришлось срочно гасить и искать специалиста, который уберег бы фронтовое село Рыбацкое от пожара.

В ту пору начались регулярные концертные выступления — в Рыбацком, Усть-Ижоре, Обухове, Колпине. Аккомпанировали танцорам пианист А. Розанов и баянист Г. Линкевич. Агитвзвод 55-й армии с каждым днем приобретал на фронте все более широкую популярность.

Одна из юных танцовщиц Дворца пионеров — Валя Сулейкина ничего не знала о судьбе своих товарищей.

С первых же дней войны, проводив на фронт брата, Валя решила пойти на завод «Вулкан», где он работал, и встать на его место. Завод выпускал военную продукцию. Валя работала в три смены, спала нередко тут же в цехе, на столе. В те дни она похоронила всех близких и осталась совсем одна. Когда в районе, где жила Валя, объявили мобилизацию первой тысячи девушек в ряды Красной Армии, Валя Сулейкина оказалась в их числе. Она стала телефонисткой на КП артиллерийского полка.

Как-то после дежурства Валя вошла в избу, где жила с несколькими другими девушками-ленинградками, и включила приемник. Диктор читал какой-то очерк. Валя не вслушивалась. Хотелось музыки. Но вдруг слова диктора заставили ее насторожиться:

«…Старшему лейтенанту Обранту было поручено организовать коллектив танцоров при агитвзводе. Он ходил по квартирам и собирал юных артистов…»

Валя вздрогнула. Старший лейтенант Обрант? Так это же Аркадий Ефимович? Неужели?

«…Их было шестеро — три мальчика и три девочки. Они наперебой рассказывали о своем первом выступлении. Они ослабели, но хотели, очень хотели плясать…»

Валя испугалась. Она отчаянно испугалась того, что передача может прерваться, приемник испортится, и она не узнает о судьбе своих товарищей.

«…В частях они стали появляться окрепшие, жизнерадостные, с их приездом врывалось веселье. Усталые люди с передовой разминали плечи, выпрямлялись. Пляшут дети Ленинграда, пляшут! Нет, это было больше, чем концертное выступление. Молодость великого города, непреклонный дух города-воина увидели перед собой бойцы…»

На другой же день, получив разрешение командования, Валя отправилась в село Рыбацкое.

Девушке сказали, что танцевальная группа агитвзвода занимает комнату в кирпичном здании школы, расположенном на самом берегу Невы. Валя с замирающим сердцем поднялась по лестнице, вошла в большую комнату, перегороженную фанерой.

Здесь никого не оказалось — был час обеда. Валя осмотрелась. Койки были застланы аккуратно, как положено. Все сверкало чистотой. На тумбочках в изголовьях коек лежали фотографии. Знакомые, родные лица глянули на Валю. Подойдя к окну, увидела на подоконнике детскую игрушечную шарманку. Девушка повернула ручку шарманки — раздалась простая наивная мелодия.

За дверью послышались шаги. И Валю окружили сияющие лица, протянутые руки. Обрант стоял в стороне и ждал, когда можно будет подойти и обнять Валю.

— Хочешь к нам? — сразу спросил он ее.

Общее громовое «ура» раздалось в ответ.

Вскоре в группе танцоров появились еще два человека — Мурик Аваков и Володя Иванов. Теперь их стало девять. И объединял их интересы и усилия замечательный педагог и балетмейстер Обрант. В дневнике «рыбачат» можно прочесть такие слова:

«Аркадий Ефимович был для нас всем — и отцом, и воспитателем, и учителем, и нашим чудесным старшим другом. Он нас всех знал с семи-восьмилетнего возраста, знал душу каждого. Аркадий Ефимович делил с нами все, и свой офицерский паек в частности…

У Аркадия Ефимовича, кроме всех его хороших человеческих качеств — большой выдержки, такта, отсутствия подхалимства перед начальством, особенно заметна любовь к коллективу и делу, которому он себя посвятил вместе с нами. Необходимо понять, что карьера в отрицательном смысле — путь неправильный. У других руководителей иногда встречается нахальное упорство в отношениях с начальством. Аркадий Ефимович долгое время не разрешал объявлять свое имя постановщика, ибо ему важно было укрепить сначала нас, как коллектив…»