Взгляд на жизнь с другой стороны. Ближе к вечеру - Дан Борисов

Но волки и львы это крайние точки диапазона, потому что настоящие волки попадаются редко, в основном лисы, шакалы и другие представители собачьей породы, вплоть до мелких, надоедливых шавок. Благородные львы и тигры тоже не часты, их уже нужно заносить в Красную книгу. Бродят еще кое-где камышовые коты и рыси, но главная сила -это блохастые коты с помойки.

Крупным бизнесом у нас владеют либо кабаны, либо медведи. Или копают везде, клыками своими, уничтожая всю растительность и почву у себя под ногами (нефтяники, например), или бродят по лесу, вроде бы безобидно поедая травку и ягодки, но не дай бог, кто подвернётся ему в малиннике - сожрёт или придавит своей тушей (банкиры и проч.).

Люди, работающие всю жизнь по найму, похожи на лошадей. Попадаются среди них и дорогие скакуны, но по большей части - это тягловые лошадки, согласные за определенную меру овса и теплое стойло тащить свой воз всю жизнь. И те и другие к пенсии становятся старыми клячами. Конечно, не все лошади, попадаются и волы, но участь их примерно та же.

Есть еще ишаки. Эти трудятся на госслужбе и в ЖКХ. Если не верите, зайдите за справочкой в конторку. По мутным глазам из окошка вы сразу поймете, что на вас смотрит вовсе не лошадь. Глаза повернуты вовнутрь, от вас к себе любимому и большие висячие уши - хлоп, хлоп. Но вообще-то, среди чиновников и политиков большинство составляют обезьяны разных пород, от мелких макак до жутко харизматических, солидных, уверенных в себе орангутангов. Доминируют всё же павианы с нализанными красными задницами.

Людей так называемых «творческих» профессий я вижу больше птицами. Соловьи и мудрые филины попадаются очень редко. Певцы и прочие эстрадники похожи на павлинов - когда не при деле, вроде дурак дураком, а как выйдет на подмостки, развернет хвост - это уже зрелище.

Среди писателей и кинорежиссеров самый распространённый тип - это петух. Выходит такой под телекамеру и начинает вещать, усы дыбом, глаза горят, шпоры бряцают по полу. И не важно, что фильмы его давно никто не смотрит (или книги не читают) -главное хвост, цветной, яркий, и попробуй кто скажи слово против - заклюет, шпорами порежет. Но главное, всё-таки хвост, он завораживает и гипнотизирует основную часть публики.

Ученые тоже «творцы», поэтому тоже птицы: и любопытные сороки и орлы, парящие в поднебесье, но основная их масса - попугаи. Чему их обучили при первых раздачах пищи, то и повторяют всю жизнь от младших волнистых сотрудников до остепенённых академических какаду и ар.

Впрочем, хватит об этом. Простите, если кого обидел, я не хотел. Я здесь говорил не о людях вообще, а об отношении их к работе. Только к работе. Если всё-таки обиделись, скажите мне: «Сам дурак!».

Но, что касается меня самого, то я всю жизнь был котом, котом и останусь. Сейчас, к примеру, я кот-баюн, а в тот период, о котором веду речь, я потихоньку превращался из льва в блохастое создание с помойки.

/-- * * * --/

Я возвращаюсь из Киргизии. Марк, остававшийся в Москве за главного, встречает меня какой-то неадекватный. Выясняю, в чем дело, оказывается, намедни пришли бандиты, спрашивают, кто главный? Марк ответил, что - он. Дэжавю, (прямо как Моня в поезде) только с более серьёзными последствиями. Мало того что он согласился с весьма сомнительным долгом, но и дал уже им часть денег из кассы. А ведь мог бы скромно сказать, что он зам и решить такого вопроса не может! Гордыня действительно смертный грех.

Марк, конечно, не был согласен с такой оценкой события, доказывал, что он прав, но меня не убедил.

С кооперативных времен я не общался с бандитами - силовая крыша была удобней. А тут пришлось встречаться. Вдвоем с приятелем мы приехали в какую-то больницу на юге Москвы. Сели ждать в старорежимном кабинетике. Стулья и стол с потертым бежевым лаком обиты столь же потертым дерматином. Планки паркета дышат при ходьбе по ним.

В углу огромный сейф, произведенный в тридцатых годах заводом Вулкан.

Ждать долго не пришлось. Тот, с кем мы должны были встречаться, появился сразу после нас в сопровождении здоровенного «быка», оставшегося в дверях. «Сам» присел на высокий подоконник, даже не присел, а слегка облокотился. Он был лёгок и элегантен, не смотря на не молодой уже возраст.

Я бы, на взгляд, дал ему около пятидесяти, но весьма осторожно - его поджарость и загорелая дубленая кожа лица, делали возраст неопределенным. Одет он был в дорогой черный костюм с белой рубашкой и тонким черным же галстуком «а ля шестидесятые». Ботинки с узкими носами были начищены до блеска. Так одеться может кто угодно, но легкая и как бы ленивая, при этом осторожная, походка (когда он прошел, ни одна паркетина не скрипнула), еще и поза, которую он принял у окна, одновременно картинная, но и позволяющая мгновенно перейти от неподвижности к бегу или к бою, не оставляли возможности ошибиться. Да и одежда тоже, но особенно характерный блеск слегка прищуренных глаз, который не смог приглушить контровой свет солнца из окна, всё говорило о том, что это был настоящий вор в законе, романтик своего дела из шестидесятых или даже пятидесятых годов.

Это действительно был один из самых известных тогда московских воров в законе. Мы немного поговорили об общих темах, я о погоде, он о скаковых лошадях и падении нравов. По моему вопросу он подтвердил мнение силовиков, что «по понятиям», если мой зам отдал, хоть самую малую, часть денег, он этим признал весь долг и не отдавать его теперь нельзя.

Это был очень умный и интересный человек. Я получил массу удовольствия от общения с ним, но деловая часть встречи закончилась ничем.

Требуемой суммы наличных денег у меня не было, а отдать нужно было срочно. Пришлось занимать. Дать деньги быстро согласился Ника, но дал не деньгами - акциями МММ. Больше перехватить было негде, и я взял. Мне нужно-то было на три дня, я рассчитывал, что успею купить ему эти акции до поднятия курса, а поднимал курс Мавроди раз в неделю и на много.

И надо же было такому случиться, что как раз в этот момент афера Мавроди рухнула. Представьте ситуацию - я взял у Ники акций по курсу на понедельник, скажем, тысяч на двадцать долларов, ну, или больше, а к концу недели это же количество акций стало стоить не более ста рублей. А ведь Ника поставил условие - никаких денег - возвращать долг только акциями. Ну, я поехал в мавродиевскую контору и купил акции.

Встреча с Никой доставила мне удовольствие. Нужно было видеть его физиономию, когда я протянул ему пачку этих пустых бумажек. Но ведь после этого отдал ему всё деньгами, не мог не отдать - друг он мне всё-таки. Вот такой я бизнесмен. Не бизнесмен, а дурак набитый.

С Марком, кстати, я тогда поругался. Он обиделся, ушел и не разговаривал со мной несколько лет.

//__ * * * __//

Как-то я сижу в Городке, на своем производстве и слушаю отчет Птичкина о проделанной за время моего отсутствия работе. Входят какие-то важные люди. Узнаю среди них представителя местного банка. Встречаю, здороваюсь. Мне представляют невысокого плотного человека не очень солидной наружности. Оказалось всё это шествие организовано для него, верней для нас, которые никак не могут свои частные фирмочки вытянуть на мировой уровень.

Это был немец. Бывший министр промышленности бывшей ГДР, а сейчас представитель международного банка с программой помощи российскому бизнесу. Милейший и очень умный человек. Мы с ним очень мило поговорили, всё это время, понимая оба, что ни мне от него, ни ему от меня никакой пользы не будет.

Я приехал домой днем, в неурочное время. Дома никого. У меня большая литровая бутылка ямайского рома, чтобы отметить победу. Утром в течение получасового заседания я выиграл арбитраж у московского правительства по их иску примерно в полмиллиона долларов. Один выиграл, без юристов. Сел на кухне, открыл бутылку, налил в стакан темную густую жидкость, выпил, не полегчало. Ни радости, ни торжества.

Абсолютная пустота в душе. Вакуум.

Когда жена с детьми через пару часов вернулись домой я в той же позе сидел на кухне пьяный до невменяемости. Меня раздели и уложили спать.

После инфаркта я месяца на три полностью отошел от дел. Сначала мне это казалось невозможным, хотя бы не связаться по телефону и не узнать, как дела, не дать цэу всяких. но получилось, что всё возможно. Лиха беда начало.

Наверное, внутренне я уже был готов к этому. Бессмысленность моей деятельности еще не была очевидной, но уже созревала внутри сознания. Я представил себе, что я помер. Мог же я не дойти до медпункта - запросто. Вот и считайте, что я помер. Нет меня.

Ко мне в больницу, конечно, приходили, рассказывали, спрашивали, но мне всё это было до лампочки. Внутренне решение уже почти оформилось.

Конечно, если ты зависишь только сам от себя, бросить любое занятие легко. Но если вокруг тебя люди, сотни людей, которые от тебя зависят? которые, можно сказать, питаются с твоих рук? Как им смотреть в глаза потом? Уволить одного и за дело тоже легко, а всех и просто так?