Седьмой Совершенный - Самид Агаев

Отстегнув мечи, Рахман с Имраном последовали за полководцем.

В зале было множество народа. Но середина была пуста, полукругом до трона, на котором восседал Убайдаллах. Первый фатимидский халиф еще не перенял манеру Аббасидского халифа закрывать свою персону занавеской. Увидев полководца, халиф подозвал катиба и что-то сказал ему. Катиб выступил вперед и, попросив тишины, стал зачитывать фирман о назначении Абу Абдаллаха наместником Ифрикии. Пока он читал, Рахман придирчиво оглядывал окружающих: действительно все, кроме телохранителей халифа, стоявших с копьями в руках, были безоружны. Но ему не понравился катиб. Больно крепок был для должности секретаря.

Катиб закончил. Халиф обратился к полководцу с просьбой принять вверительную грамоту, подтверждающую назначение. Катиб подошел к Абу Абдаллаху и торжественно держа обеими руками грамоту, протянул ее полководцу. Абу Абдаллах также двумя руками принял свиток бумаги и поклонился халифу с благодарностью. В следующий миг его запястья оказались стиснуты руками катиба. Удивленный герой поднял глаза на улыбающегося катиба и попытался освободить руки, но хватка у секретаря оказалась железной. Стоявший сбоку от полководца человек сорвал с его пояса меч.

Быстрее всех пришел в себя Рахман. Не мешкая, он выхватил спрятанный под одеждой кинжал и полоснул катиба по шее. Из рассеченной сонной артерии фонтаном ударила черная кровь. Нелепо дергаясь, секретарь упал на спину. Мгновение спустя окружающие набросились на полководца и его людей. Стоны, яростные крики, звуки глухих ударов наполнили помещение. Имран, проклиная себя за то, что не догадался спрятать какой-нибудь нож за поясом, молотил кулаками, пытаясь пробраться к окну. Разбив немало носов, он все же получил сильный удар по голове и растянулся на полу, — на него сразу же навалилось несколько человек, лишив возможности двигаться.

Рахман, согласно военной науке, прикрывал тыл своего начальника. Его кинжал разил с такой быстротой и таким мастерством, что приблизиться к нему было невозможно. Генерал, в отличии Имрана, двигался в противоположную от окна сторону. Яростно сокрушая возникающие на пути физиономии, он пробивался к трону, чтобы раздавить сидящую на нем вероломную тварь.

Испуганный халиф, видя, что расстояние между ними сокращается, крикнул своим телохранителям: «Убейте слугу!» Сразу трое стражников придвинулись к Рахману и всадили в него копья. Верный Рахман, не издав ни звука, замертво упал на пол. После этого на полководца накинулись со всех сторон подобно тому, как собачья свора кидается на загнанного зверя. Несколько раз он сбрасывал с себя нападающих. Но на руках и ногах его повисли несколько человек. Затем какой-то здоровяк прыгнул ему на спину и повалил. Будучи не в силах шевельнуться, Абу Абдаллах страшно закричал, но, увы, это был крик тигра, попавшего в западню.

* * *

Их заковали в цепи и бросили в полуподземную тюрьму, предназначенную для провинившейся челяди. Имран тут же сел, прислонясь спиной к стене и сказал:

— Четвертый раз в тюрьму попадаю! Удивительное дело, почему меня так тянет сюда? Такое чувство, словно домой попал.

Абу Абдаллах не смог оценить этот юмор висельника. Конечно, он же никогда не сидел в тюрьме. Бросив на Имрана уничтожающий взгляд, полководец, гремя кандалами, заметался по камере, издавая яростные возгласы. Имран сидел не двигаясь и смотрел в зарешеченное окошко под потолком, в котором иногда мелькали ноги стражников. Узники почти не разговаривали. Когда наступили сумерки, генерал остановился, расправил лежащую в углу кучу тряпья и лег со словами:

— Все кончено, Имран. Я ложусь спать.

— Спокойной ночи, — сказал Имран.

Генерал действительно скоро заснул. Имран решил последовать его примеру. Он поднялся, из остатков тряпья, благородно отодвинутых полководцем, соорудил себе постель и, как ни странно, тоже сразу заснул.

Ночь опустилась над Раккадой. В небе безумствовала луна, ввергая неспящих в смятение, а спящим насылая дерзновенные сновидения. Оглушительно пели цикады. В соседней пальмовой роще ухал филин. Подул ночной ветер, стража измученная дневной жарой, с наслаждением вдыхала прохладный воздух. Во дворце веселье било ключом. Халиф давал праздничный ужин, гремела музыка, плясали полуголые танцовщицы, евнух-певец изумительным голосом пел о таких страстях, что многие плакали, слушая его, и конечно же, главной темой были события прошедшего дня. Обстоятельства пленения мятежного генерала, намеревавшего оклеветать мессию, чтобы захватить власть, обсуждались вновь и вновь. Но гул пирушки становился все тише, люди устали и многие засыпали за столом. Ночь все уверенней вступала в свои права. В небе пылали и двигались звезды, и при их движении возникала музыка. Но люди не слышали ее, люди никогда не слышат музыку небесных сфер. Поэтому на земле столько зла, от людской глухоты. На всей тунисской равнине лежала мгла. Спали люди в деревнях; спали пастухи, ночевавшие в степи у костра, бросающего искры в темноту; спали сторожа в оливковых рощах. Никому не было дела до двух узников, пребывающих в тяжелом забытьи.

Глубокой ночью Имран проснулся. До этого он видел сон, словно его продали в рабство и отныне ему суждено быть гребцом на галерах. Впрочем, явь порадовала его еще меньше. Звякнув цепью, Имран поднялся и подошел к окошку, оттуда тянуло холодом. Он хотел попробовать решетку на прочность и думал, как до нее дотянуться. Сзади донесся бодрый голос полководца:

— Зря стараешься, я уже пробовал.

Имран тяжело вздохнул и вернулся на свое место.

— Давно не спишь? — спросил он.

Абу Абдаллах не ответил. Через некоторое время он произнес:

— Нельзя вступать в соглашение с человеком, которого ты уличил во лжи.

Имран промолчал. Но полководец не нуждался в ответе, он говорил сам с собой.

— Тоже самое произошло с Абу Муслимом, — сказал Имран.

— Кто это? — заинтересованно спросил Абу Абдаллах.

— Человек, который принес власть Аббасидам.

Имран рассказал историю Абу Муслима.

— Что же ты мне не говорил об этом?

— Не было подходящего случая.

Генерал засмеялся.

— Действительно, теперь случай, как нельзя более подходящий. Впрочем, даже если бы ты и рассказал об этом, ничего бы не изменилось. Всегда думаешь, что твой случай особенный, что с тобой этого не произойдет, а когда происходит, клянешь себя ослом, говоря, мол, я же знал, что так будет. Но я оказался глупее Абу Муслима. Аббасиды действительно были родственниками пророка — не то, что этот самозванец. С таким же успехом я мог провозгласить себя махди. Но у меня не хватило наглости и бесстыдства. Помнишь ту бумагу, что была зашита в твой халат?

— Еще бы не помнить, — усмехнулся Имран, — из-за нее я едва не лишился головы.

— Это был протокол допроса Убайдаллаха, в котором было записано его признание в том, что он самозванец.

— Почему же ты молчал? Все было в твоих руках.

— Я говорил тебе о правилах игры. Но теперь я понимаю, что ошибся. Оказалось, что мы играли в разные игры.

Из ближайшей деревни донесся крик петуха, его поддержал второй, третий, залаяла собака. Немного помолчав, генерал сказал:

— Я виноват перед тобой, Имран. Если можешь — прости меня.

Имран в ответ пробурчал что-то невнятное. Затем уже сказал:

— Мы оба здесь находимся из-за своей порядочности. Почему так устроено на этом свете, что честный человек всегда в убытке?

Генерал сказал:

— Я думаю, что на том свете тоже самое.

— Ты очень обнадежил меня, — язвительно ответил Имран.

Генерал засмеялся.

— Сколько раз я мог вернуться к детям! — горестно сказал Имран. — Два раза из тюрьмы выходил, столько возможностей было! И от тебя давно мог сбежать, а вот сижу здесь, как последний глупец. Подумать только, сколько времени я не видел своих детей!

— Тебе, Имран, давно пора перестать скулить и понять наконец, что это твой удел, твоя судьба. Любовь к детям туманит твой мозг, и ты уже не понимаешь, что это твоя жизнь. Тебе так выпало. Почему я не ною никогда, а ведь я сам оставил семью, дом, хорошую должность и никогда не жалел об этом. Я понял, что это мое предназначение.

— И сейчас ты не жалеешь об этом? — спросил Имран.

— Пожалуй, смешно было бы сейчас жалеть о том, что я сделал десять лет назад только потому, что меня сейчас казнят. Да я за это время мог умереть любой смертью! Нет, я славно пожил, многое сделал. Смею надеяться, имя мое останется в памяти людской. Да и ты, приятель, если будешь иначе рассуждать, получишь удовольствие от сознания того, что ты прожил лишние семь лет. А ведь сахиб аш-шурта мог выбрать другого смертника, и тебя бы давно казнили. Ну, как, получил удовольствие?

— Пожалуй, — невесело ответил Имран, — только надо было раньше мне об этом сказать, я бы привык к этой мысли.