Великолепие жизни - Михаэль Кумпфмюллер

В остальном же, не считая жажды, состояние его вполне сносное, хотя силы убывают. Он чувствует это с каждым движением, с самого утра, как только мыться идет, словно внутри что-то прохудилось и из него по капле, но непрестанно и неумолимо, вытекает живительная влага. Дора чего только не делает для подкрепления его сил — приносит к завтраку жирное молоко или какао, чуть позже обязательно яйцо в разных видах, на обед курица или телячья отбивная, протертые помидоры, жаренные с яйцом на сливочном масле, цветная капуста или нежный горошек, на десерт кусочек торта со взбитыми сливками, иногда бананы или яблоко, потом на полдник опять какао или теплое молоко со сливочным маслом, а на ужин снова что-нибудь с яйцом. Может, это как раз из-за обильной еды он такой вялый? Даже в короткие часы, когда с ним Дора, ему трудно бороться со сном, и когда вдруг приезжает Феликс[17], но этот час он еще как-то продержался. Феликс и вида не подает, что доктор произвел на него какое-то особое впечатление, он очень рад знакомству с Дорой, даже для Йозефа находит дружеское словцо, после чего обстоятельно передает приветы из Праги, от Макса и от Оскара[18], которые там, вдали, по-прежнему о нем помнят. Для Доры его визит — желанная перемена, у них все в полном порядке, если погода позволит, можно даже выйти ненадолго прогуляться. Она даже что-то говорит про «выздоровление», и как они будут рады поскорее отсюда уехать. Две недели назад, думает он, вся надежда была на санаторий, неделю назад это оказалась Вена, а теперь, значит, это будет Кирлинг. У Феликса, как всегда, полно работы с журналом «Самооборона»[19], который доктор регулярно читает. Родители недавно переслали ему последний номер, но он хотел бы получать без пересылки, чтобы читать на балконе, Дора сказала, что в Кирлинге у него будет балкон, и комната на южной стороне, он сможет по нескольку часов лежать на солнце, и в данную минуту ему слышится в этих ее словах чуть ли не благое предзнаменование.

6

Не проходит и двух недель, а от всех этих Дориных надежд мало что остается. Никогда она не думала, что будет вести такую жизнь, и тем не менее она ее ведет, приняв свою участь, как смиряется с судьбой потерпевший крушение мореход, которого забросило на необитаемый остров, — живет, сколько хватает сил, а хватает их не всегда. По вечерам в гостинице она буквально на последнем издыхании, измотана и вместе с тем взбудоражена, ведь поводы для всяких мелких волнений возникают то и дело, сегодня утром телеграмма от Роберта, который без всякой предварительной договоренности просто уведомляет о своем приезде, чему ей удается воспрепятствовать лишь ценою самых недвусмысленных выражений. Франц между тем уже просто часы считает, до того ему не терпится уехать, ведь это их последний день в Вене. Она перекусила в ресторане, где, по счастью, не привлекает особого внимания, постояльцев сейчас немного, у официантов работы почти нет, так что кто-то из них то и дело подходит к ее столику спросить, не желает ли она чего. Она попросила подать карандаш и бумагу, хочет написать его родителям, только от себя, что ей непривычно, да и врать от своего имени гораздо трудней. Она пишет о предстоящем переезде, все это якобы с полного согласия врачей, что уж точно переворачивает факты с ног на голову, ведь на самом деле они до последнего ее отговаривали, но извольте, Франц бодр и весел, а проспекты нового санатория она в ближайшее время вышлет.

В день отъезда настроение хуже некуда, ночью, оказывается, умер Йозеф, а ведь еще накануне вечером бегал как молодой. Впервые она видит, как Франц плачет, это слезы гнева, словно при всем желании он не может понять, не в силах смириться, как это Йозеф, неугомонный Йозеф — и вдруг умер. Как это врачи могли недоглядеть? Со своей стороны Дора видит в этой смерти прежде всего предостережение: даже если человек на ногах и ест за двоих, это вовсе не означает, что он выживет. Почта опять приносит последние новости, открытку от Макса, который продал мышиную историю и просит сообщить, на какой адрес высылать деньги. Погода, по счастью, превосходная. Около полудня они трогаются в путь, до вокзала берут машину и в самый раз поспевают к поезду, который идет прямо до Клостернойбурга. Их сопровождает Феликс. Все рады, что клиника уже в прошлом, на душе полегчало, можно обсудить планы на ближайшие дни, ведь места вокруг санатория и впрямь дивные, его балкон утопает в цветах, а комната залита солнцем. Все сияет белизной — стены, кровать, шкаф, умывальный столик, есть даже письменный стол, хоть и непонятно, как он тут уместился, поэтому чуток тесновато, это да, но уж никак не скажешь, что неуютно. Госпожа Хофман, вместе с супругом зашедшая поприветствовать нового пациента, говорит, что для них это большая честь, тут же проводит краткую экскурсию, но Франца интересует только комната. Она во втором этаже, с видом на сад, где уже расцветают первые розы. Трое-четверо пациентов сидят на веранде, где-то вдалеке слабо журчит ручей, вокруг холмы, леса, виноградники.

В первые дни у них, можно считать, просто загородный отдых. Они сидят на балконе, наслаждаются теплом, Франц впервые за много дней в костюме, его распирает жажда приключений, так что сразу после завтрака они отправляются в сад, где в этот час загорает на солнце молодая женщина, как позже выяснится, баронесса, которая славится здесь своим непомерным аппетитом. В дальнем конце участка кованые ворота, выйдя за которые, оказываешься в чудесной маленькой долине, где журчание ручья, пение птиц, самый воздух — все напоено торжествующей весной. Они идут налево, берегом ручья, пока несколько минут спустя не доходят до деревни. Хоть путь был недолог, они устраивают себе передышку на скамейке, по-прежнему в наилучшем самочувствии. Вокруг великое множество гуляющих, семьи с детьми, все в воскресных нарядах, направляются обедать в два местных трактира. Франц не прочь совершить прогулку на пролетке, толстяк-кучер бойко расхваливает свой кабриолет и за вполне умеренную плату везет их в соседний Клостернойбург, где на улицах еще оживленнее. Франц смеется, он весел и даже шаловлив, почти как в прошлом году на пляже, то и дело обнимает ее, целует ей руки, лоб, даже нос, словно поверить не может, что она и вправду с ним и никуда не денется. Кроме мышиной истории Макс, оказывается, и другую, про их первую берлинскую хозяйку, тоже продал, как раз сегодня она напечатана в одной из пражских газет, которой у них здесь, разумеется, нет, но все равно это повод для радости и воспоминаний. Берлин — это как будто вечность назад было, кто знает, увидят ли они его еще, и все равно они говорят сейчас о Берлине. Вчера вечером она наконец-то написала Юдит, что далось ей совсем не легко, не было слов, чтобы описать их нынешнюю жизнь, которая лишь бессмысленно ползет мимо нее в те часы, когда она не с ним, в своей новой комнате, о которой и сказать толком нечего — комната как комната, временное пристанище, откуда съезжаешь при первой возможности.

И в пасхальный понедельник они идут прогуляться вдоль ручья, но теперь направо и подальше, в сторону леса, довольно крутой дорогой, взбирающейся по склону холма, с вершины которого хорошо видны окрестные леса и виноградники. Франц задыхается, но все еще жаждет новых приключений. Он хотел бы зайти в винный ресторанчик, посидеть на солнышке за бокалом вина, ну а почему бы и нет; при случае, если сельская жизнь им надоест, даже и в Вену можно прокатиться. Прогулка была недолгой, но по возвращении они вынуждены признать, что даже от нее следовало бы отказаться. Франц совершенно обессилел, его знобит, поэтому он тотчас же ложится, и даже прощальный визит Феликса лишь вяло принимает к сведению. Об этом Феликсе Доре мало что известно. Работает библиотекарем в университете. Но ей по душе его спокойная рассудительность, исходящее от него безмолвное сочувствие и то, как он рассказывает о своей дочери Рут. Они присели поговорить в комнате-читальне. Разговор в основном о Франце и его мечте о Палестине — это и его, Феликса, мечта. Она провожает его до двери, где он, к полному ее изумлению, неловко ее обнимает и говорит, как ему не хочется с ней расставаться. Так, совсем одной, ей, наверно, бывает нелегко, да и тоскливо. Да нет, отвечает она. Мы же дороги друг другу и вполне ладим, в Берлине было достаточно времени привыкнуть.

По счастью, пасхальные праздники позади. Франц попросил свежих фруктов, можно снова идти за покупками, а потом стряпать, так у нее, по крайней мере, дело есть, она обсуждает с кухаркой, веселой силезкой, когда и кому удобнее занимать кухню, чтобы друг другу не мешать, и все это улаживается без малейших затруднений. Атмосфера в заведении домашняя, почти семейная, пациенты здороваются друг с другом, встречаясь в коридорах и на лестницах, большинство обитателей — четверых мужчин и двух женщин — она уже знает. Однажды ей случается разговориться с баронессой, которую врачи записали в безнадежные, но не доктор Хофман, который побуждает ее как можно больше есть. Она буквально набивает себя едой, за обедом одного только салата берет сразу четыре порции и надеется таким образом одолеть недуг. Все это она рассказывает со смехом, и что помолвлена с юристом, который все равно намерен на ней жениться. А у Франца по-прежнему жар, особенно вечером, и он удручен, ведь ему теперь нельзя на улицу. Но аппетит у него есть, и он всякий раз так благодарен, что она приходит, что столько работы ради него на себя взваливает. А ты помнишь, вегетарианский ресторан на Фридрихштрассе?