Сан Феличе - Александр Дюма

Как только страшный штык начал делать свое дело среди этого войска, в беспорядке отступавшего к вершине холма, сражению пришел конец: оно превратилось в бойню.

Дюгем должен был отомстить за трехсот убитых патриотов и за дерзкий ответ, данный его парламентёру.

Трубы продолжали трубить, давая сигнал к истреблению. Резня длилась три часа. Три тысячи трупов остались на поле боя, и еще через три часа их было бы вдвое больше, если бы вдруг из ворот Сан Северо не вышла группа женщин в траурных одеждах; они держали за руки детей и стали молить французов о жалости, подобно тем римлянкам, что пришли умолять Кориолана.

Дюгем поклялся сжечь Сан Северо, но при виде этой великой скорби дочерей, сестер, матерей и жен он даровал городу пощаду.

Эта победа имела далеко идущие последствия и оказала большое влияние на последующие события. Все жители Гаргано, гор Табурно и Корвино послали французам депутации и заложников в знак своего повиновения.

Дюгем отправил в Неаполь знамена, захваченные у кавалерии санфедистов; что касается штандартов, то это были просто покрывала с алтарей.

После падения Сан Северо у сторонников Бурбонов остались только три важных укрепленных пункта — Андрия, Трани и Мольфетта.

Мы говорили, что республиканцы двинулись в поход, когда Шампионне был еще главнокомандующим французских войск в Неаполе; читатель этой книги осведомлен о том, что его отозвали, и знает, при каких обстоятельствах это произошло.

Через несколько дней после битвы под Сан Северо Макдональд, назначенный главнокомандующим вместо Шампионне, вызвал к себе Дюгема.

Бруссье заместил Дюгема и получил приказ двинуть войска на Андрию и Трани. Он присоединил к 17-й и 64-й полубригадам гренадеров 66-го и драгунов 16-го полков, шесть орудий легкой артиллерии, отряд, пришедший с Абруцци под началом командира бригады Берже, и неаполитанский легион Этторе Карафа, горевший желанием сражаться: в последних событиях он участия не принимал.

Андрия и Трани восстановили свои фортификации, причем к старым укреплениям, которые их защищали, добавились новые; все ворота были замурованы, за исключением одних; за каждыми воротами были прорыты широкие рвы, защищенные брустверами, на улицах возведены баррикады, в стенах домов пробиты бойницы, двери блиндированы.

Двадцать первого марта началось наступление на Андрию. На следующий день, с рассветом, город был окружен и драгуны под командованием командира бригады Леблана размещены так, чтобы прорвать связь между Андрией и Трани.

Колонна, составленная из двух батальонов 17-й полубригады и легиона Карафы, получила приказ атаковать ворота Камаццы, тогда как генерал Бруссье должен был взять штурмом ворота Трани, а адъютант генерала Дюгема Ордонно, вылечивший свою рану, которая была получена при осаде Неаполя, пробиться через ворота Барры.

Мы уже говорили, каков был Этторе Карафа, — прирожденный военный, генерал и солдат одновременно, скорее солдат, чем генерал, храбрый как лев; для него поле боя было родной стихией. Он не только принял командование, но и возглавил свою колонну; сжав в одной руке обнаженную шпагу, а в другой держа красно-желто-синее знамя, он подошел вплотную к стенам города под градом пуль, измерил высоту крепостной стены с помощью лестницы, поставил ее на такое место, откуда она достигла края стены, и с криком «Кто любит меня, за мною!» ринулся, как герой Гомера или Тассо, на штурм крепости.

Битва была ужасной. Этторе Карафа с клинком в зубах, сжимая одной рукой знамя, держась другой за стойку лестницы, поднимался со ступеньки на ступеньку; ядра и пули, сыпавшиеся вокруг, не могли остановить его.

Наконец он схватился за зубец стены, и ничто теперь не могло заставить его разжать руку.

Его шпага, вертясь, очертила большой круг, а внутри этого круга был виден он сам, впервые устанавливающий на стенах Андрии трехцветное знамя.

Пока Этторе Карафа, сопровождаемый несколькими смельчаками, подымался на стену и, несмотря на усилия врагов, численно превосходящих в десять раз его войско, удерживался там, снаряд разбил ворота Трани и через образовавшуюся брешь французы хлынули в город.

Но за воротами был ров; все они стали падать туда и в одну минуту заполнили его.

Тогда, помогая друг другу (раненые подставляли свои плечи здоровым), солдаты Бруссье, с той французской яростью, которой ничто не в силах противостоять, преодолели ров и растеклись по улицам под градом пуль, сыпавшихся на них из всех домов и убивших за несколько минут более дюжины офицеров и более сотни солдат, достигли главной площади, где и укрепились.

Этторе Карафа со своей колонной соединился с ними. С него ручьем струилась кровь — своя и чужая.

Люди колонны Ордонно, не сумевшие войти в город через ворота Барры (они были замурованы), слыша в городе стрельбу, решили, что Бруссье или Карафа нашли в стене проход и им воспользовались. Они быстро обогнули городскую стену, обнаружили пролом в воротах Трани и вошли в город.

На площади, где после только что описанного кровопролитного боя соединились три французские и одна неаполитанская колонны, проявилась та неистовая ярость, которая воодушевляла жителей Андрии. Мы сейчас приведем один лишь пример.

Двенадцать человек, забаррикадировавшихся в доме, осаждал целый батальон.

Им трижды предлагали сдаться, и трижды они отказывались.

Тогда велели подкатить пушку, чтобы обрушить на них дом. Все защитники были погребены под развалинами, и ни один не сдался.

Объяснение этому следующее.

На площади был установлен алтарь; на нем возвышалось огромное распятие, и накануне битвы в руке Христа нашли бумагу. Там было написано:

«Иисус сказал, что ни ядра, ни пули французов не могут причинить никакого вреда жителям Андрии, и обещал им сильное подкрепление».

И действительно, в тот же вечер в Андрию прибыл из Битонто полк в составе четырехсот человек, что подтвердило пророчество Иисуса. Полк присоединился к осажденным или, вернее, к тем, кому на следующий день предстояло ими стать.

Защита была отчаянной. Французы и неаполитанцы оставили у стен города тридцать офицеров, двести пятьдесят унтер-офицеров и солдат. Шесть тысяч человек было порублено саблей.

Этторе Карафа стал героем дня.

Вечером состоялся военный совет. Подобно Бруту, осуждающему своих сыновей, Карафа подал голос за полное уничтожение города и потребовал, чтобы Андрия, его родовое владение, была превращена в пепел, предана сожжению, искупительному и страшному.

Французские военачальники оспаривали это предложение: их ужасала подобная патриотическая одержимость. Но мнение Карафы взяло верх: город был осужден на сожжение, и та же рука, что приставила лестницу к стенам города, поднесла факел к порогам его домов.