Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Будьте здоровы, дорогой друг.

Безгранично любящий Вас

П. Чайковский.

Ради бога, будьте здоровы!

14. Мекк - Чайковскому

Флоренция,

11 февраля 1882 г.

Милый, дорогой друг мой! Посылаю Вам еще вырезку из “Московских ведомостей”, находящуюся в корреспонденции из Берлина. Как меня всё это радует! На днях я получила письма от моих двух мальчиков из Киева, и они так характерны, что я позволяю себе, милый друг мой, послать Вам их в подлиннике. В этих письмах Вы увидите, как в зеркале, характеры обоих. Первый (Коля) всегда полон впечатлениями действительности, жизнь у него бьет ключом, быстро все воспринимает, приходит в восторг, и если мечтает, то о действительной жизни. Другой (Сашок) почти никогда не замечает действительности, всегда отвлечен своими думами, витает в своем внутреннем мире, в своей страсти к музыке, к природе, к путешествиям; он мечтателен, как немец, а по внешности холоден, как англичанин. Заметьте, милый друг, что Коля под влиянием своего восторга летит на всех парах в будущее и теперь уже выпрашивает позволение после экзамена поехать в деревню к Александре Ильиничне, а Сашок, точно кровный англичанин, говорит, что а он тогда поедет в Швецию. Коля весь охвачен впечатлениями настоящего, а Сашок в нем заметил только, что - замужняя дочь, да и то имя переврал - назвал Марьей Львовной вместо Веры Львовны, - приехала с мужем из Парижа. Всё же свое письмо он посвятил той же страстно любимой музыке и воспоминанию последнего впечатления перед отъездом из Петербурга. Я уверена, конечно, милый друг мой, что Вы будете вполне снисходительны к его музыкальным рассуждениям, потому что ведь он мальчик - не человек еще, это только зарождающиеся мысли в нем. Никому другому я бы и не дала читать этих детских впечатлений.

Прошу Вас, дорогой мой, когда будете писать Александре Ильиничне, передать ей и Льву Васильевичу мою глубочайшую благодарность за ласковый прием моим детям. Я ценю это так глубоко, как только может мать, благодарная за своих детей. Мне очень жаль их. т. е. моих мальчиков, что так мало времени они могли пользоваться этим удовольствием.

У нас карнавал, когда, наконец, состоялся, был очень удачен, но, наоборот, как у Вас. Corso с киданьем цветов было несколько вяло, а самое оживленное, до заразительных дурачеств, были coriandoli. A чрезвычайно красиво и эффектно было заключение карнавала - вечернее шествие с декорациями из разноцветных фонарей, с музыкою, на сжигание Falo [фейерверка.]. Вообще, это были очень веселые дни, а теперь зато я в большом беспокойстве: у Саши захворал старший мальчик Маня простудою, у него воспаление бронхита и легкая angine. Саша боится, плачет, беспокоится, и я мучусь за нее.

У нас изо дня [в день] пасмурно и холодно.

Скажите, милый друг мой, кто такая Наталья Андреевна, Ваш друг, о которой пишет Коля? Вы мне никогда ничего об ней не говорили. Вы теперь в Неаполе, и я завидую Вам. Я очень его люблю. Будьте здоровы, мой дорогой, несравненный. Всею душою безмерно любящая Вас

Н. ф.-Мекк.

По прочтении писем моих мальчиков прошу Вас, милый друг мой, вернуть мне их назад.

15. Чайковский - Мекк

[Неаполь]

11/23 февраля 1882 г.

Дорогой, милый друг!

Я в такой суете, что пока не устроюсь, пока не приедет Модест и всё у нас не войдет в нормальную колею, - не в состоянии написать Вам обстоятельно. Сегодня сообщаю лишь свой новый адрес: Napoli. Posilippo. Villa Postiglione. Я опишу Вам в следующем письме это восхитительное помещение. Не знаю, как окажется дальше, но покамест я в восторге от него. Переезжаю в виллу Postiglione в воскресенье, когда приедет Модест, а теперь пока живу в Grand Hotel - новая очень несимпатичная гостиница.

Какое ужасное впечатление я вынес из последнего дня карнавала на Corso. Падение лошадей и людей, о коем Вы, вероятно, читали в “Italiе”, случилось на глазах у меня. Это было ужасно, и я до сих пор содрогаюсь от ужаса и от злобы на плохую распорядительность городских властей, не принявших никаких мер для предупреждения подобных случаев!

Будьте здоровы, дорогая моя!

Ваш П. Чайковский.

16. Чайковский - Мекк

Неаполь,

13/25 февраля 1882 г.

Дорогой, бесценный друг! Я очень, очень стосковался, не имея так давно известий о Вас. Здоровы ли Вы? Покойны ли Вы? Каковы известия из России? Надеюсь завтра получить от Вас весточку. Опишу Вам новое наше жилище.

На Posilippo, на самом высоком месте дороги, идущей вдоль берега по направлению к Байе, между виллами есть одна, принадлежавшая некогда князю Purriapoli, a теперь купленная неким г. Postiglione, который устроил в ней нечто вроде швейцарского пансиона. Вилла эта находится на таком месте, что вся красивая до самой высшей степени совокупность Неаполя и Везувия со всеми их окрестностями открывается перед окнами вполне. За относительно недорогую цену я нанял целый этаж, состоящий из шести просторных, чисто, хотя и просто убранных комнат; при этом хозяин дает нам всё нужное, т. е. пищу, белье и т. д. Кроме нас, в вилле живет еще двенадцать человек, но так далеко от нас, что по временам мне кажется, как будто вилла эта наша и что мы здесь полные хозяева. Тишина в этой местности абсолютная, до такой степени, что вчера вечером, когда Модеста еще не было, мне было немножко жутко и страшно. От Неаполя, т. е. начала Riviera di Chiaia, мы находимся на расстоянии часа ходьбы, и это немножко неудобно, но зато какое счастье быть обеспеченным от визитов, не слышать шума большой гостиницы, быть удаленным от суеты города, а главное, какой неисчерпаемый источник чистейшего наслаждения - любоваться этим несравненным зрелищем, которое во всей своей красе развертывается перед нашими окнами! Весь Неаполь, Везувий, Кастелламаре, Сорренто - перед нами! Вчера во время захода солнца картина была до того божественно хороша, что я плакал от наплыва чувства благодарности к богу, посылающему мне это счастье. Правда, что во многих отношениях Неаполь для жизни менее приятен, чем Флоренция и Рим, правда, что народ здесь несимпатичен, что нищие не дают прохода, но для нас, удалившихся из города, всё это незаметно. Мы избегли всех неприятных сторон шумного Неаполя и наслаждаемся в полной мере всеми его красотами. Чувствую, что работать в Неаполе я буду плохо. Недаром этот город не принес никаких услуг ни науке, ни искусству. Чтобы написать книгу, картину, оперу, нужно иметь возможность углубляться в себя, забыв все окружающее. Возможно ли это в Неаполе? Я не могу оторваться от окна, даже читать не хочется! Сидишь и смотришь, и хотелось бы смотреть без конца!

И могу ли, дорогая моя, хоть на минуту забыть, кому я обязан этими счастливыми часами и днями, ради которых забываешь горестные стороны жизни? Уверяю Вас, что никогда так сильно и упорно мысль моя не витает около Вас, как в минуты горестей и в минуты радостей. Для первых - мысль об Вас есть утешение и опора, для вторых - Вы то орудие благодетельного провидения, перед которым испытываешь потребность благодарственно преклониться.

11 часов вечера.

Модест привез мне письмо из Киева, где мне подробно описывают пребывание Ваших милейших мальчиков в этом городе. Они очаровали всех, начиная от сестры с мужем и кончая младшим из племянников, своей симпатичностью. Как я желал бы, чтобы и они вынесли из своего пребывания в Киеве приятное впечатление. Весьма любопытно знать, заметили ли они ненормальное, странное, болезненное состояние Тани. Боюсь, что она обдавала холодом веселую, здоровую молодежь, веселившуюся по случаю масленицы и приезда Ваших сыновей. Таково ее свойство! Стоит этой несчастной, хотя, в сущности, чудесной по природе, девушке появиться среди людей, чтобы всем тотчас же сделалось неловко и жутко.

Я был здесь раз в S.-Carlo, слышал там вечного “Трубадура” и видел балет “Ехсеlsiоr”, великолепно поставленный, но невыразимо глупый по сюжету. Автор балета задался идеей обрисовать борьбу света науки с тьмой невежества. И эта борьба, кончающаяся, разумеется, торжеством науки, изображается посредством танцев и разных па!