Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Милый друг, я с Модестом мечтаем после здешнего карнавала поехать пожить несколько времени в Флоренции. Вместе с этим письмом я посылаю также письмецо с просьбой побывать в вилле Bonciani и узнать, свободна ли она.

Будьте здоровы, дорогая моя.

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

3. Мекк - Чайковскому

Флоренция,

11 января 1882 г.

Опять я давно не писала Вам, милый, несравненный друг, но мне теперь приходится так много писать по делам, что для удовольствия не остается никакой возможности. Саша моя поехала в Берлин по моим делам, и мне приходится писать ей каждый день длиннейшие письма, так что голова становится как оловом налитая, потому что, кроме процесса писания, надо еще думать, соображать, считать и т. д. и т. д., что все очень утомительно. Саша оставила своих детишек у меня, чему я ужасно рада: как-то жизнь больше интереса получает, когда надо заботиться об этих милых существах.

У четвертой моей дочери, Лидии Левис, родился еще сын, уже четвертый, а всех детей пять. Слава богу, - всё хорошо.

Мальчики мои уехали, и мне было очень тяжело прощаться с ними: время теперь такое смутное; и страшно и грустно. Сегодня получила телеграмму, что доехали хорошо. Теперь я не скоро их увижу: только через пять месяцев, в июне. А тут и Саша на другой день после них уехала. Что за женщина эта Саша, Вы себе представить не можете, милый друг мой, что это за удивительная натура! Впрочем, Вы легко можете себе это представить, потому что у Вас сестра такова же. Не думайте, дорогой мой, что во мне говорит пристрастие матери, - нет, оно мне совсем не свойственно. Как бы я ни любила кого-нибудь, я всё-таки всегда вижу недостатки того человека, но это, в самом деле, такая натура, которой нельзя не удивляться: она не живет для себя, но вся для других. Все свои очень большие способности, ум, сердце - она все отдает для других, и какая тяжелая доля досталась этому возвышенному, благородному сердцу: муж всегда больной, хмурый, везде скучающий. Она няньчится с ним как с ребенком, старается всячески забавлять, развлекать и в то же время не спускает глаз с детей, - она первая нянюшка для них. В делах, в имении всем занимается она. Я боюсь ужасно за ее силы и здоровье, а тут еще и мне пришлось взвалить на нее часть весьма значительных дел, а она так заботится обо мне, что мне не надо даже обращаться к ней с просьбою сделать то или другое. Она предупреждает это, и с такою ласкою, с такою деликатностью, что Вы и не почувствуете, что Вам делают огромнейшую услугу. Боже мой, как она заслуживает счастья и как мало пользуется им. Подкрепи господь хоть ее силы и здоровье.

Нового у нас ничего. Погода продолжает быть великолепною. Я так рада, что детки могут много гулять. Я также очень много бываю на воздухе.

Читали ли Вы, милый друг мой, письмо вел. кн. Константина Николаевича в газете “Italie” (римское издание)? Как глупо и неуместно выносить сор из избы, и как неприятно режет выражение о Франции: “та seconde patrie” [“моя вторая родина”]; слишком уж скоро она сделалась его patrie. Как нам не везут в России Константины.

Будьте [здоровы], мой милый, дорогой друг, и не забывайте всем сердцем горячо Вас любящую

H. ф.-Мекк.

Р. S. Милочка хотя действительно очень выросла и очень развилась умственно, но душою осталась совершенным ребенком, так что часто удивляет сопоставление весьма тонкого наблюдательного ума с самыми детскими симпатиями. Она теперь в восторге, что здесь Сашины дети; самый большой ее друг из них это Маня, - старший, но она очень любит играть и с Юзею, - вторым. Все мои барышни свидетельствуют Вам их глубокое почтение.

4. Чайковский - Мекк

Рим,

13 января 1882 г.

Дорогой друг! Мне только что принесли пробную кабинетную карточку мою, которую я хотел сегодня же выслать Вам, но она вышла до того неудачно (как показалось мне и Модесту), что я решился сняться еще раз завтра.

Прошу Вас, милый друг мой, поблагодарить от меня Владисл[ава] Альберт[овича] за ответ на письмо мое. Условия г. Bonciani весьма соблазняют меня, но я еще не могу оказать наверное, что поселюсь у него. У нас является еще один проект. Тетка Коли, родная сестра его матери, живущая с мужем-французом в Алжире, убедительно просит нас приехать погостить к ней. У нее там имение и хороший дом на берегу моря, и в наше распоряжение она предоставляет совершенно отдельный флигель. Модесту и Коле очень хочется туда отправиться, да и я весьма непрочь побывать в новой и, судя по описанию, прелестной местности. Если мы на это решимся, то приедем во Флоренцию лишь на несколько дней, а потом в Ливорно, Марсель и Алжир - морем. Теперь мы ждем ответа на письмо Модеста к этой госпоже, в котором он просит у нее подробных сведений о нашем устройстве.

Я кончил свое трио и принялся с большим усердием за переписку его. Теперь, когда вещь уже написана, я довольно уверенно могу сказать, что сочинение это во всяком случае недурно. Боюсь только, что, так поздно обратившись к новому роду камерной музыки и целый век свой писавши для оркестра, я погрешил в отношении применения данного состава инструментов к музыке моей. Одним словом, боюсь, не есть ли это симфоническая музыка, только прилаженная к трио, а не прямо на него рассчитанная. Я очень хлопотал, чтобы этого не было, но не знаю, что вышло!

Надеюсь, милый друг, что следующая моя карточка выйдет удачнее.

Дорогая моя! прошу Вас, когда Вы удручены делами и не имеете времени, не пишите мне вовсе. Ради бога, всячески покойте себя.

Безгранично преданный

П. Чайковский.

5. Мекк - Чайковскому

Флоренция,

14 января 1882 г.

Милый, дорогой друг! Посылаю Вам французскую брошюру “La verite aux nihilistes”, которая мне очень понравилась. Жаль только, что автор слишком делает ударение на бога, которого эти субъекты совсем не признают, и с ними надо держаться только на почве рационализма. Я очень желала бы распространить эту статью как можно больше в России. Я читаю теперь журналы нигилистов, издаваемые в Женеве, и возмущаюсь невообразимо этою ложью и подлостью, какими они наполнены. Бедная наша земля, в какие руки она попадает. Мое сердце ужасно неспокойно: все то, что предвидится в России, наполняет душу ужасом, а у меня там столько детей.

Жизнь наша сделалась очень тиха и совершенно однообразна, но я такую-то и люблю; скучно только, что постоянная возня с прислугою. На днях я отправила восвояси целую колонию французов, два лакея и горничную, и одного из этих лакеев, именно которому мы больше всех доверяли, в вагон внесли, - так был мертвецки пьян. Как сильно эти люди отравляют жизнь. В “Figaro” пишут, что в Париже теперь больше всего берут китайцев на службу, потому что французы уже сделались никуда не годны.

У нас по ночам очень холодно, а днем на солнце жарко. Скоро карнавал. У нас готовится много увеселений. Не знаю, поеду ли я в Рим на карнавал; очень не хочется с теплого места трогаться. Будьте здоровы, мой дорогой, несравненный друг. Всем сердцем Вас бесконечно любящая

Н. ф.-Мекк.

6. Чайковский - Мекк

1882 г. января 16 - 20. Рим.

16/28 января 1882 г.

Милый, дорогой друг! Я только что получил присланную Вами брошюру, которую прочел с удовольствием, ибо она написана тепло и полна сочувствия к России и русским. Но не могу не. заметить, что, как средство против нигилизма, она не имеет никакого значения. Автор говорит с нигилистами таким языком, которого они понять не могут, точно так же, как никакие меры убеждения не могут тигра превратить в овцу или заставить какого-нибудь кровожадного людоеда Новой Зеландии полюбить ближнего христианскою любовью. Всякий “нигилист”, прочтя добродушное к нему обращение автора, скажет ему приблизительно следующее: “Любезнейший, всё, что вы говорите о бесплодности наших убийств и взрываний на воздух, говорили нам на все лады тысячи проповедников, газет, брошюр и книг; мы знаем также, что Людовик XIV был добрый король, а Александр II - добрый царь, освободивший крепостных крестьян, - и всё-таки мы останемся теми же убийцами и взрывателями, ибо наше призвание - убивать, взрывать во имя идеи всяческого истребления и ослабления существующего порядка вещей”.