Приключения Натаниэля Старбака - Бернард Корнуэлл

Его страстная любовь к Северу, однако, не восстановилась. Вместо этого в нем зарождался гнев, взамен того, что, как он сейчас понял, было юношеским пылом, смешанным с юношеским невежеством. Один человек может всё изменить, как сказал Лайман Торн, и Адам хотел стать этим человеком. Он хотел положить конец войне, но при полной победе Севера. Человек, который когда-то был противником войны, теперь обнимался с ней как любовник, потому что война - это Господня кара для Юга. А южан следовало наказать, как считал Адам, не за то, что они являлись рабовладельцами, а потому что разбили Союз и тем самым изгадили страну, которая, по мнению Адама, была избрана Господом, и Бог избрал Адама своим рыцарем.

Но рыцарь чувствовал себя бесполезным. Конечно, полковник Торн дал ему задание, и оно могло сыграть ту решающую роль, к которой стремился Адам, но Торн был не в состоянии дать Адаму какие-либо наставления, как выполнить эту задачу. Он жил надеждой, а не планами, и ощущал разочарование.

Разочарование усиливалось из-за неповоротливости генерала Макклелана. В четверг пополудни прибыли новости о том, что армия мятежников наконец-то покинула Фредерик и выступила на запад, но Макклелан просто отложил сообщение и заговорил о необходимости защищать Вашингтон. Отступление из Фредерика - это уловка, заявил он, чтобы оттянуть сто тысяч солдат федеральной армии от Вашингтона, пока вторая армия мятежников пересекает Потомак вниз по течению, дабы захватить столицу. А еще Макклелан боялся, что отступление мятежников может оказаться просто наживкой, чтобы выманить армию Севера из лагерей на поле битвы по выбору Ли, а у Ли, как теперь был уверен Макклелан, было двести тысяч солдат, двести тысяч демонов в серых волчьих шкурах, которые бросались в атаку с жуткими нагоняющими ужас воплями и отчаянной яростью. Макклелан не станет рисковать и не наткнется на эту ярость, как и не оставит Вашингтон без прикрытия. Он подождет.

И таким образом, пока мятежники скрывались за лежащими к западу от Фредерика горами, армия Макклелана продвигалась черепашьим шагом. Она не кинулась в погоню за мятежниками, и даже известия о том, что в Харперс-Ферри в осаде оказались пятнадцать тысяч человек, не заставили нового Наполеона поторопиться. Харперс-Ферри придется самому о себе позаботиться, пока Макклелан, пугаясь каждого слуха, пытался защитить армию от любых случайностей. Он решил, что она будет двигаться широким фронтом, но без неподобающей спешки. Главное - осторожность.

Адам не имел права голоса. Он был нежеланным майором, прикрепленным к штабу Макклелана, и его точка зрения никого не интересовала, а меньше всего Алана Пинкертона, который руководил Секретной службой Макклелана. Адам попытался повлиять на Пинкертона, а через него и на Макклелана, поговорив с его заместителем, приятелем Адама и старшим братом его былого друга Ната Старбака. Джеймс Старбак был полной противоположностью Нату. Он служил в Бостоне адвокатом, был честным, аккуратным и добросовестным, и его прирожденная осторожность лишь подкрепляла раздутую Пинкертоном оценку численности мятежников. Адам поспорил с Джеймсом за ужином в четверг вечером, когда впервые услышал, что мятежники покидают Фредерик, и возразил, что вряд ли у Ли двести тысяч солдат, даже и ста тысяч нет.

- Может, шестьдесят или семьдесят, - сказал Адам, - но, вероятно, не более пятидесяти.

Джеймс рассмеялся, услышав эти цифры.

- Мы очень дотошны, Адам, очень. Уж поверь. У нас сотни донесений! Я знаю, потому что сам их сопоставляю. Сравниваю их.

- Донесения от кого? - спросил Адам.

- Ты знаешь, что я не могу сказать, - неодобрительно заметил Джеймс. Он замолчал, чтобы вытащить застрявшую в зубах куриную косточку, и аккуратно положил ее на край тарелки. - Но контрабандные повторяют то же самое, совершенно то же самое. Сегодня я разговаривал еще с двумя.

Контрабандными называли беглых рабов, которых приводили в палатку Пинкертона и расспрашивали об армии мятежников. Все они говорили одно и то же: тысячи и тысячи мятежников, бесконечные марширующие колонны и огромные пушки, разбивающие пыльные дороги своими кованными железом колесами.

- Даже если мы мы немного преувеличиваем, - продолжил Джеймс, взмахнув вилкой, - необходимо признать, что у Ли что сто семьдесят тысяч. А это больше, чем у нас!

Адам вздохнул. Еще во время весенней кампании он находился в рядах армии мятежников и знал, что солдат в сером никак не может быть сто семьдесят тысяч.

- А сколько человек во Фредерике? - спросил он.

Джеймс выглядел торжественно, как ученая сова.

- По меньшей мере сто тысяч. У нас есть прямые донесения из города.

Адам подозревал, что сообщения местных жителей по большей части основываются на слухах из газет.

- А что говорит наша кавалерия? - осведомился он.

Джеймс нахмурился и пощупал щеку указательным пальцем, прежде чем извлечь очередной кусочек кости.

- Этот цыпленок такой костлявый, - неодобрительно заявил он.

- Может, это кролик, - предположил Адам. - Так что говорит кавалерия?

Джеймс уставился на свою тарелку, освещенную свечами.

- Не думаю, что это кролик. У кроликов не бывает грудных дужек, не так ли? Уверен, что нет. И не думаю, что нашей кавалерии сегодня приказывали добраться аж до самого Фредерика. Вообще-то, уверен, что не приказывали. Возможно, проблема в том, что наши повара не умеют как следует разделывать цыпленка. Я обнаружил, как один поваренок набросился на тушку с мясницким топориком! Можешь в это поверить? С топориком! Не пытался разделать птицу, а просто рубил ее. Никогда не видел ничего подобного. Он даже не выпотрошил ее как следует. Я велел ему делать так, как делала его мать, сказал, обожги кожу над свечой и тем избавишься от остатков перьев, но не думаю, что он прислушался.

- Так почему бы нам с тобой не проехаться во Фредерик? - Адам проигнорировал кулинарные проблемы, - завтра утром. На заре.

Джеймс моргнул.

- С какой целью?

- Потому что если сто тысяч человек располагались лагерем во Фредерике, - сказал Адам, - они оставили следы. Следы от костров. Скажем, десять человек у одного костра? Значит, если мы найдем на поле выжженные отметины, то сможем судить о количестве солдат у Ли.

Джеймс тихо рассмеялся.

- Дорогой мой Адам, ты представляешь себе, сколько времени у двоих человек займет подсчет тысяч выжженных отметин на траве? - он покачал головой. - Я ценю твой интерес, в самом деле, но не думаю, что мы в Секретной службе нуждаемся, прости мою резкость, в помощи любителя. Если бы ты помог нам в некоторых проблемах с сигнальной системой, мы были бы благодарны. Ты ведь что-то вроде эксперта в телеграфе, так ведь? Наши ребята, похоже, не в состоянии освоить оборудование. Наверное, посылают сообщения мясницкими топориками! - он захохотал, развеселившись от этой мысли.

Но Адаму было не до телеграфистов со слишком тяжелыми кулаками, он лишь мог предаться гневу на медлительность армии северян и непроходимую тупость Секретной службы. Он решил, что сам на заре поедет во Фредерик, не для того, чтобы посчитать следы от костров, а чтобы поговорить с горожанами, которые, возможно, дадут ему некоторое представление о численности армии Ли. Гражданские, как знал Адам, всегда преувеличивают количество войск, но, может, в городе есть кто-нибудь, кто предоставит ему сведения, искать которые у кавалерии США не было времени.

Он оседлал лошадь еще до зари и к тому времени, как за его спиной поднялось солнце, выехал уже далеко за линию застав. Лошадь с седоком отбрасывали длинные тени по обочинам пыльной белой дороги. Адам позавтракал на ходу хлебом с медом, запив его холодным чаем, пока дорога тянулась на восток, параллельно с незаконченной веткой железной дороги Метрополитен. Он чувствовал себя ненужным и бесполезным. По правде говоря, в посещении Фредерика было мало проку, потому что Адам знал - что бы он там ни нашел, если вообще что-либо обнаружит, будет преуменьшено людьми Пинкертона, которые тщательно живописали собственную картину армии мятежников, но Адаму просто нужно было чем-то себя занять, всё лучше, чем очередной праздный день в лагере Макклелана.

Местность была на удивление притихшей. Странным казалось отсутствие кукарекающих петухов, но Адам знал, что это наверняка оттого, что фуражиры мятежников прочесали эти тихие фермы в поисках продовольствия. Зима в Мэриленде будет голодной.

В Мидлбруке он напоил лошадь, а потом поехал по низменности, где ускакал от патруля мятежников. Его подавленное от тщетности полученного назначения настроение начало улучшаться по мере того, как вставало солнце, а он скакал по прекрасной местности. На ухоженных полях стояли аккуратные стога сена, а дрова были собраны в высокие штабеля, хотя, без сомнения, продвигающаяся армия вскоре покончит с результатами этого тяжелого труда. От этой картины мирной жизни на душе у Адама потеплело, и под лучами солнца он замечтался об окончании войны. Он сомневался, что сможет вернуться в Виргинию, как сомневался и в том, хочет ли вообще туда возвращаться. Он решил, что вместо этого направится в Новую Англию и выучится на священника. Адам вообразил городок с черепичными крышами, построенный вокруг сонной белой церкви посреди густых лесов, о месте честного и тяжелого труда, о том месте, где можно учиться, проповедовать и писать. Он увидел заполненный книгами кабинет, может, над камином там будет и отцовская сабля с рукояткой из слоновой кости, захваченный Адамом трофей, теперь она висела на его боку. Саблю подарил прадеду Адама генерал Лафайет, и клинок украшала надпись по-французски "Моему другу Корнелиусу Фалконеру, который вместе со мной сражался за свободу. Лафайет". Адам представил, как его правнуки хранят это оружие на память о двух войнах, в которых добродетель одержала победу над злом. Он нарисовал в воображении кухню с тяжелой почерневшей плитой, дымящимися кастрюлями, сушеными травами и корзинами с собранными в собственном саду фруктами. Он вспомнил о Джулии Гордон в Ричмонде, гадая, признает ли она по окончании войны грехи Юга и приедет ли на Север, чтобы разделить с ним эту мечту о рае в глубокой и благочестивой тишине лесов Новой Англии.