Дезертир - Валериан Якубовский

— Билетов, говорю, нет.

Шилов просунул в кассу клюшку и замахнулся на кассиршу:

— А этого не хочешь? Выписывай! Иначе разнесу твою собачью конуру.

Девушка вскрикнула и, толкнув ногой в боковую дверь, ловко юркнула в соседнее помещение. Из помещения вышел мужчина.

— Товарищ военный, — спокойно сказал мужчина. — У нас все билеты проданы.

— А мне какое дело! У меня — требования.

— Так нет же билетов. Поймите, нет.

— Врешь! — закричал Шилов. — А если я коменданта вызову да проверим?

Мужчина понял, что от военного не отвязаться. Шепнул что-то девушке на ухо и скрылся в боковой двери.

— Давайте ваши требования, — сказала девушка, — выпишем. Есть еще два забронированных места. Только учтите. Другие, такие, как вы, не уедут. Тоже по воинским требованиям. Инвалиды и, может быть, не хуже вас.

— Давно бы так! — заулыбался Шилов, одержав не легкую "победу" над кассиршей. Сграбастав в пригоршню билеты с плацкартами, он подхватил клюшку и радостный приковылял ко мне: — Взял, Саша! Да еще в плацкартном вагоне. Пошли, а то места займут. Народу — пропасть.

К кассе подошла седая женщина в роговых очках:

— Девушка, милая, откройте, пожалуйста, — постучала она в окно. — Выслушайте меня внимательно.

— Что вам угодно?

— Госпиталь забронировал два места до Москвы, — ответила женщина. — Везу домой безногого сына-солдата…

— Поздно, гражданка, — разочаровала ее кассирша. — Ваши билеты проданы.

Женщина беззвучно заплакала и, вытирая слезы, вернулась к сыну. Она не сказала ему, что не дали билетов, потому что не хотела расстраивать сына, и решила ехать без билетов.

Вслед за женщиной мы вышли на перрон, где начиналась посадка. Мешочники заполнили платформу и лезли к вагонам напролом. У эшелона сновали патрули, проталкивая в тамбуры выписавшихся из госпиталя военных.

— Подождем, — остановился я, — пусть успокоятся.

— Что ты, Саша… Места займут.

Я подошел к матери с безногим сыном-солдатом:

— Товарищи! Посторонитесь! Дайте инвалида посадить.

— Да у меня, сынок, билета нет, — прошептала женщина. — Продали кому-то. Вот только одни требования.

— Ничего, мамаша. Для вас достаточно и требования, — так же тихо сказал я и обратился к патрулям с просьбой помочь матери посадить безногого сына.

Патрульные переглянулись, взяли солдата и понесли в вагон. Я пропустил вперед себя мать и под напором мешочников мы очутились в тамбуре. Поезд вскоре тронулся. Я примостился на краю полки возле матери.

— Спасибо, сынок, что помог сесть, — трогательно сказала мать. — Думала без билетов не пустят. Не знаю, чем тебя и благодарить.

Я догадался, что билеты этой женщины в кармане у Шилова, который с верхотуры косился на безногого солдата и молчал…

На Павелецкий вокзал приехали утром. Перед выходом на перрон женщина подала мне свой московский адрес:

— Кончится война — приезжай, сынок, в гости. Приму, как родного.

— Спасибо, мамаша. — Я прочитал название улицы — Вторая Мещанская — и положив бумажку в карман, спросил:

— Сколько же у вас Мещанских улиц?

— Четыре, сынок.

Проводив мать с сыном к остановке транспорта, мы спустились в метро и проскочили до Северного вокзала. Позавтракали по спецталонам в столовой и вышли на платформу, где шла оживленная посадка.

— Куда идет поезд?

— До станции Петушки, товарищ сержант, — подошел к нам какой-то мешочник, увешанный дорожной кладью.

— А вам куда?

— Нам нужен — Киров.

— Так садитесь! — любезно предложил мешочник. — В два часа через Петушки идет Свердловский. В Кирове меняется бригада. Доедете с колокольчиками. Лучшего и желать не надо.

— А что, — сказал Шилов, — чем в Москве толкаться, в Петушках сядем свободно. Может, катнем, Саша?

— Давай катнем.

До Петушков с мешочником ехали в одном вагоне. Примостившись к нам на диван и заняв весь угол у окна, он рассказывал о своих торгашеских делах на толкучках Мос-квы, познакомил с ценами на продукты питания и даже сказал, сколько стоит черная икра и где ее можно купить. Заметив, что я плохо слушаю его и не интересуюсь дорогостоящей икрой, он махнул рукой и стал клянчить у Шилова банку тушенки, дескать, за услуги, что посоветовал ехать в Петушки, что нынче бесплатно никто и шагу не ступит и за все надо платить шамовкой, потому что деньги ничего не стоят.

— Нет у меня тушенки, — грубо оттолкнул его Шилов.

— Есть, дорогой, есть, — залебезил мешочник. — Меня на мякине не проведешь. Нос чует. У тебя, дорогуша, три баночки. Так вот одну — мне…

— Есть, да не про твою честь, — осадил его Шилов. — Мне зимовские часы давали за банку, борода… Не взял.

— А хочешь — я тебе кировские дам, ручные?

— Обойдусь как-нибудь и без кировских. А будешь приставать — в морду дам и выброшу из вагона. Понял? Бо-ро-да…

Мешочник испугался и всю дорогу до Петушков молчал.

В Петушках прошел ливневый дождь. Ветер разогнал тучи, и снова засияло солнце. По перрону вместе с воробьями бродили куры и пили из луж, высоко задирая головы и не обращая внимания на пассажиров.

— Это не Петушки, а станция Курочки, — усмехнулся Шилов, открывая дверь в зал ожидания. — Сколько же тут нам припухать?

— А вы на какой поезд? — откинул газету пожилой мужчина в очках.

— На Свердловский.

— В четырнадцать, — сказал мужчина, положил газету и, сняв с плеча пиджак, подошел к Шилову: — Не обменяем на сухарики? Не много возьму.

— Нет, не надо, — ответил Шилов.

На Свердловский тоже попали в плацкартный. Взяли у проводника постели. Перекусили. Побаловались кипятком. Завязав мешок, я забросил его на полку.

— Саша, — шепнул мне Шилов, — положи под подушку — стянут.

Расправив постель и покрыв ее сверху одеялом, я достал вещмешок, сунул под подушку и сам улегся, не поднимая одеяла.

В Киров прибыли рано утром. Вышли из вагона и почувствовали себя дома. Зашли в привокзальную столовую. Сдали очередной комплект талонов, позавтракали и долго бродили по городу в ожидании последнего перегона.

Отправились вечером. Уселись на нижние полки в полупустом вагоне и затеяли чаепитие в честь родных мест. Раскрыли банку тушенки, Шилов достал бутылку красного вина и наполнил дорожную посуду.

— Ну, Миша, за наш маленький Кошачий хутор, предложил я. — Мне кажется, нам будут завидовать все последующие поколения. Выпили. Шилов заглянул в пустую бутылку и поставил ее под столик:

— Не будут нам завидовать, Саша.

— Почему?

— Едва ли найдутся такие дураки, — утверждал он, — чтобы завидовать голодному поколению. Ты не приценивался, почем на базаре картошка? — и, не дождавшись моего ответа, спросил: — А пенсии тебе сколько назначат?

— Сколько заслужил…

— Вчера немцы к Волге вышли. Еще хуже будет.

— Придет время — и мы выйдем на Эльбу.

— Пока выйдем, с голоду опухнем.

— Ничего, Миша. Опухшие, на карачках, а дотянемся до Берлина и победим Гитлера. Иначе и быть не может. Это мое глубокое убеждение.

— А я плохо верю, — признался Шилов.

— Знаю. Ты больше веришь в картошку, — рассмеялся я.

— Но учти. Татьяна Федоровна не промах. Насадила картошки. Покупать не придется.

— Ладно, — подавив в себе привычку возражать, согласился Шилов и замолчал. Скоро он свернулся на полке калачиком и уснул.

Мне кажется, Шилов слишком заботился о сытости своего желудка.

— И это не случайно, Саша, — в задумчивости произнес Невзоров. — Шилов больше не собирался воевать. Поэтому его интересовала картошка… Как же вы доехали? Как встретили вас родные?

— Проснулся Шилов, когда солнце светило в зашторенное окно вагона и поезд застучал на стрелках.

— Что за станция? — спросил он пассажиров, которые растянулись с багажом вдоль вагона и готовились к выходу.

— Котлас.

— Вставай, Саша, приехали. — Он стал собирать вещи.

Поезд остановился. Ступив ногой на землю отцов, мы

с волнением вышли на перрон и подошли к тому месту, где год назад, отправляясь на фронт, получили родительское благословение на ратные подвиги.

— Куда пойдем?

— В зал ожидания.

Я перевел взгляд на здание вокзала и не узнал его. Построенное в начале века по шаблонному проекту незатейливого архитектора, оно показалось намного ниже, чем в прошлом году, и почернело.

— Почему вокзал черный? — спросил и Шилов, которому, как и мне, померещилось одно и то же.

— Не знаю. Какая-то сажа.

Его коптил воркутинской угольной пылью втрое увеличившимся локомотивный парк, потому что к этому времени наша тупиковая станция превратилась в крупный узел и центр Печорской железной дороги.

Зашли в зал ожидания. Из буфета потянуло застарелой треской, из которой готовилось первое и второе блюдо. В комнате для раненых обратились к дежурной с последними талонами и попросили их отоварить.