Закон подлецов - Олег Александрович Якубов

папа, переговорил с директором, и Шурочку с Верочкой поселили в одной комнате — папа умел быть исключительно убедительным и сумел объяснить, что во избежание психологической травмы младшей сестре лучше поначалу жить вместе со старшей. Оставаясь наедине, сестры еще какое-то время говорили на русском языке, хотя правилами школы это воспрещалось категорически. Но через три месяца Алекс и Вьер-р-ра (имя «Вера» произносили здесь только через мягкий знак и с долгим грассирующим «р»), так их называли и сверстницы, и учителя, свободно заговорили на английском.

В одежде никаких ограничений не было, старшеклассниц запросто можно было перепутать с молодыми преподавательницами — те же джинсы, футболки, модные по времени прически. В отличие от советской школы, педагоги здесь вообще были весьма дружелюбны и никакой субординации не требовали. Саша долго еще вспоминала, как в свой первый день занятий поднялась из-за стола, когда в класс зашел преподаватель. «Алекс, что-то случилось? — спросил он недоуменно». «Нет-нет, все в порядке», — поняла она свою оплошность, увидев, что, кроме нее, все остались сидеть на своих местах.

Как-то раз на краешек стола, за которым она занималась, присел, здесь это тоже было в порядке вещей, один из учителей, стал что-то ученице непонятное объяснять. Форменный школьный галстук Саше мешал, сбивался то на один бок, то на другой, она раздражалась и от этого постоянно отвлекалась.

— Знаешь, Алекс, мне кажется, этот галстук тебе совершенно не к лицу, — засмеялся учитель, сам сорвал с нее ненавистную повязку и метко, как заправский баскетболист, запустил в мусорную корзину.

Деньги за обучение в колледже драли сумасшедшие, но это того стоило. Сергей Михеев, отец девочек, понимал, что ни в одном учебном заведении России того времени дочери подобного образования получить не смогут, не говоря уж о том, что теперь они свободно владели тремя иностранными языками. К моменту поступления Саши в вуз семья вернулась в Россию. На семейном совете решили, что поступать надо непременно в Московский государственный университет, самый престижный вуз страны. Саша не возражала, по большому счету ей было все равно: отстав в Европе от здешних реалий, она не видела большой разницы между университетом имени Ломоносова и другими университетами Москвы. К тому же окончательный выбор все еще не могла сделать, колебалась между филологией, юриспруденцией, историей…

Как-то утром Людмила Анатольевна обрадовано сообщила дочери:

— Завтра к четырем часам поедем в МГУ, договорились, что тебя проконсультирует один профессор с филфака.

— Зачем, мама?

— Ну как ты, дочка, не понимаешь?! — всплеснула Людмила руками. — Здесь требования к знаниям предъявляются совсем иные, чем в Европе. К тому же не забывай, это не обычный вуз, это МГУ, во всем мире известный университет.

— Не преувеличивай, мама, — хмыкнула дочь и пошла в свою комнату. Предстоящего тестирования она ничуть не опасалась. В школе их, внешне незаметно, но методично, вообще отучили волноваться перед экзаменами. Ну, а те, кому с этим волнением справиться так и не удавалось, от устных испытаний освобождались вовсе и экзамены сдавали только письменно.

На следующий день Саша отправилась в университет. Больших трудов стоило ей убедить маму — она же уже взрослая и вполне самостоятельная — не ехать вместе с ней. Профессора в пустой аудитории пришлось ждать минут сорок. Саша уже хотела уходить, решив, что консультация по какой-то причине не состоится, когда в аудиторию вошел полный человек с портфелем.

— Михеева? — спросил он и недовольным тоном, словно это Саша опоздала, а не он, заметил: — Вставать надо, когда преподаватель входит в аудиторию.

Она могла бы сказать, что за пять лет учебы в школе напрочь отвыкла от этого вскакивания при виде учителей, но лишь резонно заметила:

— Я же не знала, что вы преподаватель.

Такое начало ничего хорошего не предвещало. К тому же Виктор Викторович Оспищев принадлежал к той непочтенной категории, которые в науке жаждут не знаний, а профессорской должности. Решив непочтительную абитуриентку «поставить на место», профессор стал задавать ей вопросы в таком темпе, что невозможно было даже сосредоточиться, обдумывая ответы. К беспардонной, если не сказать хамской этой тактике прибегали лишь те немногие из преподов, которые умышленно хотели «завалить» студента. К тому же, говоря о ее любимом Диккенсе, Оспищев проявил столь чудовищное невежество, что Саше враз стало скучно продолжать беседу с этим напыщенным индюком.

— Ну, как? — нетерпеливо спросила мама, едва дочь вернулась домой.

— Он просто дурак, — вроде бы непоследовательно, но по существу ответила Саша.

— Да как ты можешь?! — возмутилась Людмила Анатольевна. — В конце концов он — профессор…

Ничего не говоря, Саша подошла к книжному шкафу, достала тот томик Веры Пановой, где была ее любимая с детства повесть «Сережа». Пролистав, нашла нужную страницу, хотя много раз читанный текст помнила почти наизусть.

— Помнишь, мамочка, я, кажется, в первом классе была, когда ты мне «Сережу» подарила, я еще тогда думала, что это про нашего папу, а ты смеялась и говорила, что это совсем про другого, очень хорошего мальчика. Так вот вспомни. Один человек, дядя Петя его у Пановой зовут, всучил мальчику пустую обертку, свернутую, как конфета. Когда Сережа обман обнаружил, ему так обидно стало, и он спросил, цитирую по книге: «Дядя Петя, ты дурак?» Мать его, конечно, ругать стала, требовать, чтобы он немедленно извинился, но Сережа извиняться не стал. Вечером пришел отец, ну, вернее, отчим, и мама Сережи ему обо всем рассказала. Так вот, мамочка, что этот человек своей жене ответил, — и Саша прочитала на заложенной пальцем странице: «По-моему, — сказал Коростелев, — ни по какой педагогике нельзя взыскивать с парня за то, что он дурака назвал дураком».

— Ну, знаешь, у тебя на все свое мнение, — пожурила Людмила Анатольевна дочь. — И в кого ты такая? Ну вот зачем ты вчера нагрубила дяде Диме?

— Отвечаю по очереди, — засмеялась Саша. — Я такая потому, что есть в кого. А по поводу дяди Димы, так я ему не грубила. Я просто сказала то, что думаю. Знаешь, мама, многие люди считают за грубость, если кто-то говорит то, что им не нравится.

— Нелегко тебе будет, дочка, с такими суждениями, — вздохнула мать.

Через месяц Саша без особых усилий поступила в юридический институт.

***

С того самого «битловского» концерта начались в камере 312 уроки английского языка. Преподаватель — подследственная Александра Лисина. Ученики — шестеро подследственных, ожидающих своей участи в этой же камере, которые сами просили учить их иностранному языку, потому что на нем поют такие распрекрасные песни. Иногда учеников было больше. Охранницы прильнув к окошку в двери камеры, прислушивались, но занятий не прерывали.