Загадка последнего Сфинкса - Наталья Солнцева

— В чем же заключается месть? — удивилась Астра. — Насколько я поняла, Домнин подарил своей мачехе бессмертие?

— Но как он ее увековечил? Во всем вызывающем бесстыдстве, во всей сластолюбивой порочности этой женщины, которая кормит из своих рук столь же порочного юношу, вместе с нею погрязшего в грехе похоти. Чертовка и чертенок, предающиеся разврату мать и сын…

— Позвольте, — перебила Астра. — Разве молодой любовник Александрины — ее сын?

— Разумеется, нет! Разве в этом дело? Если бы Санди воспылала страстью к собственному сыну, материнство не послужило бы препятствием. Самый отвратительный вид порока — мать, склоняющая сына к сексу, — практиковался еще императрицами Древнего Рима. Это и выразил Домнин… Блуд без покровов, в первобытной наготе, не завуалированный, не присыпанный блестками аллегорий, как принято в искусстве. Вы видели картину?

— Не успела…

— Она выставлена в одной частной галерее…

Маслов назвал адрес.

— Могу я еще раз прийти к вам, если понадобится?

— Конечно! — покраснел от удовольствия скульптор. — В любое время. Только позвоните предварительно… Вдруг я получу заказ на оформление арт-клуба в Питере. Мне обещали.

«Он не похож на Сфинкса, — подумала Астра, спускаясь по лестнице вниз. — Ну и что? По законам жанра, самый неприметный персонаж в результате оказывается преступником. Маньяков потому и ловят годами, что они ничем не похожи на убийц!» 

Глава 18

Лариса сидела в машине, выглядывая Карелина. Он сказал, что сегодня будет добираться домой на метро. Тут она его и перехватит.

Она соскучилась. Калмыков начал какой-то грандиозный проект и сутками торчал в офисе или колесил по области; сын приходил из гимназии, и гувернер занимался с ним английским, потом вез в спортивную школу. Лариса была предоставлена сама себе — с утра на массаж, в солярий, в парикмахерскую, по магазинам, — старалась заполнить день до отказа, чтобы дурные мысли в голову не лезли. Но от них не избавишься.

— Карелин, ты меня избегаешь? — спрашивала она.

Тот отшучивался, но на свидание не приглашал, не покупал билеты в театр, не предлагал прогуляться, не угощал обедами или ужинами. В те редкие вечерние часы, когда Ларисе удавалось заманить его в квартирку, похожую на будуар дорогой куртизанки, где они провели столько умопомрачительных мгновений, Матвей как будто забывался, ласкал ее с прежней пылкостью, но непривычно быстро остывал, становился рассеянно-равнодушным и с оскорбительной холодностью завершал любовную игру.

— Ты меня больше не любишь? — кусая губы, шептала она.

— А разве я когда-нибудь говорил о любви?

Госпожа Калмыкова была уверена, что сможет легко с ним порвать. Со всеми предыдущими любовниками она расставалась без сожалений, просто меняла одного на другого, как меняют надоевшую шляпку или сумочку. К Матвею она нежданно-негаданно прикипела, приросла изголодавшимся по настоящей мужской силе сердцем. А он почему-то охладел, потерял к ней интерес; даже искусный секс перестал его заводить. Лариса не верила, что так бывает. Для любого мужчины главное — постель.

— Ты ошибаешься, — говорил ей на это Карелин. — Я до некоторых пор тоже ошибался.

— А теперь, значит, прозрел! — злилась она. — И кто же тебе глаза открыл?

Ясно кто! У Матвея появилась другая. Эта навязчивая мысль преследовала Ларису днем и ночью. Он все отрицал. Она хотела, чтобы его слова были правдой. Раньше мужчины следили за ней, устраивали сцены ревности…

— Теперь мы поменялись ролями, — цедила она сквозь зубы, до боли вглядываясь в темноту, полную летящего снега. — Где ты, Матвей? Хоть бы не пропустить.

Его ладная тренированная фигура выгодно выделялась в толпе прохожих. Лариса посигналила… еще и еще. Он не оборачивался, не смотрел по сторонам.

— Давай же, повернись…

Словно услышав ее мольбу, Карелин приостановился, увидел ее машину и подошел.

— Что ты здесь делаешь?

— Тебя жду.

— Зачем? Что-то случилось?

Более идиотского вопроса он задать не мог.

— Случилось! — выдохнула она, открывая дверцу. — Пожар! Душа горит. Садись…

По дороге они не проронили ни слова. Лариса привезла его к подъезду, так же молча они поднялись в лифте, вошли в квартиру. Ее переполняли обида и желание, его — раздраженное недоумение. Сбросив на пол шубу и переступив через нее мокрыми от снега полусапожками, она прильнула к его губам долгим поцелуем.

— Что с тобой? — отдышавшись, спросил Матвей.

Заражаясь от нее страстью, обнял, понес на руках в комнату…

Через час, уставшая, с томным выражением на лице, Лариса уже накрывала в кухне стол к ужину: коньяк, пицца, салат, разогретое в микроволновке мясо.

— Сегодня я напьюсь, — после второй рюмки сказала она. — Надоело быть трезвой!

Она пила, пока Матвей не убрал со стола бутылку.

— Хватит. Тебе будет плохо.

— Неправда… — заплетающимся языком вымолвила она. — Мне будет х-хорошо! Ты не любишь пьяных женщин, Карелин? Зря…

— Ты не сможешь сесть за руль, — сказал он, поморщившись. — Давай ключи, я отгоню машину на стоянку и вернусь за тобой.

Он вышел на улицу, вдыхая бодрящий морозный воздух. Снег успел присыпать авто Ларисы. Матвей достал щетку, очистил стекла и включил прогреваться двигатель. Все время, пока руки делали привычную работу, он ощущал недовольство собой. Встреча с Ларисой, ее ласки, которым он поддался, и даже удовольствие от секса оставили после себя неприятный осадок.

— Черт! — выругался Матвей.

Он не понимал своего состояния и оттого сердился на Ларису, на Астру, на дорожные службы, не успевающие чистить дороги, на сонного охранника на стоянке, на все вокруг.

Лариса оделась, подкрасилась и ждала его, сидя в кресле. Она бы привела себя в порядок, даже будучи в беспамятстве. Этот ритуал стал ее неотъемлемой частью, своего рода механизмом, который работал сам по себе, почти без участия разума.

— Вызови такси, — тщательно стараясь четко выговаривать слова, попросила она. — Я пробовала. Не получается…

— Хорошо.

Машину прислали на удивление быстро. Они сели сзади, Лариса прижалась к Матвею и задремала. Таксист ехал медленно, из-за снежных заносов то и дело приходилось объезжать запруженные транспортом улицы, стоять в пробках. Матвей взглянул на часы.

— Уже поздновато, — сказал он, когда Лариса открыла глаза и зевнула. — Что ты скажешь Калмыкову?

— Он в командировке… — Она шумно вздохнула, провела рукой по лбу. — Мне дурно. Сейчас стошнит…

— Потерпи. Здесь нельзя выходить. Давай, говори о чем-нибудь, отвлекайся.

— Ты слышал о смерти Теплинского? Калмыков мне все уши прожужжал перед отъездом… Говорит, его баба прикончила. Женщина-сфинкс!

— Почему женщина?

— Она его ядовитой булавкой уколола… так же как Никонова. Говорят, она всех гулящих мужиков… мочит. Сначала спит с ними, а потом… валит.

— Фу, что за жаргон? — скривился Матвей. — Приличные дамы так не выражаются.

— Приличные дамы давно в супружеских п-постелях со своими мужьями, а не с кем попало! Смотри, будешь мне изменять… Сфинкс и до тебя доберется.

— Разве Теплинский не от сердечного приступа умер?

— Это милиция так решила, чтобы дело замять. А правда все равно… наружу вылезет. Людям рты не закроешь! Так что берегись, Карелин.

Он сделал большие глаза и обнял Ларису за плечи. Ее шубка была влажной на ощупь, пахла духами, а от самой хозяйки разило коньяком.

— Что еще люди болтают?

— А-а… испугался? — пьяно хихикнула она. — То-то же! Бойся, Карелин, пусть все боятся! Сфинкс никого не щадит. Она сначала предупреждает, чтобы мужчина взялся за ум, а потом… если он упорствует в грехе… ему конец! — Лариса подняла вверх палец, обтянутый тонкой кожаной перчаткой, и ткнула им Матвея в грудь. — Вот так! И ты покойник, дорогой. Ха-ха…

– Упорствует в грехе! — передразнил он. — Кто бы говорил!

— Сфинкс убивает только мужчин… — прошептала она, потянулась к Матвею блестящими от помады губами. — Дай поцелую, а то вдруг… не свидимся больше?

— Тьфу на тебя.

Всю дорогу она повторяла выдумки про женщину-сфинкса, которые с чьей-то легкой руки гуляли по Москве. Чего только Матвей не услышал, еще раз убедившись, что шила в мешке не утаишь и что народная молва умеет приукрасить любой факт зловещими подробностями.

* * *

Вера Теплинская, бывшая жена Михаила Андреевича, произвела на Астру отталкивающее впечатление. Это была строгая сухопарая дама, гладко причесанная, с мелкими чертами лица, тонкими губами и водянистыми глазами с недобрым прищуром. Одежда сидела на ней мешковато, будто с чужого плеча.