Александр Васильевич Колчак: «Нет ничего выше Родины и служения Ей» - Галина Майорова

Ночью море заволновалось. Проснувшийся боцман с ужасом увидел, как по серому, слабо освещенному белесым ночным солнцем морю неслись водяные валы. Под ударом одного из них льдина раскололась, и большая часть ее отошла от маленькой площадки, на которой стояла палатка. Вельбот, наклонившись, тихо съезжал в пролом. Боцман закричал громко, хрипло, трескуче. Крик его был наполнен ужасом, осознанием того, что они останутся без суденышка на этом ледяном огрызке и обязательно погибнут.

Через несколько мгновений уже семь пар рук держали вельбот, а льдина продолжала уходить от их осколка, черная гибельная трещина увеличивалась, вельбот носом сваливался, уползал в эту трещину. «Люди кряхтели, надламывались в хребтах, впивались ногтями в обмерзлое дерево, в железо, держали бот. И удержали… Посудина перестала сползать в воду, а громадная льдина, гладкая, как стол, испятнанная следами людей – они вчера ходили по ней, как по земле, радовались, гомонили, сбивались в кучки – ускорила свое движение, ровно и ходко пошла на север».

Колчак, как всегда, в случившемся обвинил прежде всего самого себя: не заметил трещину. Крохотная, не толще волоска, совершенно неприметная, невооруженным глазом не углядеть… И хорошо понимал Александр Васильевич, что углядеть-то надо было обязательно: от всех этих микроскопических мелочей, от пустяков зависит жизнь человека. А в данном случае – шесть жизней, да, возможно, четыре жизни все еще дожидаются его помощи.

* * *

Остров Беннетта увидели утром. Из серой, вязкой, туманной мглы очень медленно стал вырисовываться черный каменный клык, приподнявшийся над водой. До самого же острова добрались нескоро, ближе к вечеру. Долгий – почти два месяца длиною – северный день уже начал сдавать свои позиции: небо в ночные часы становилось хмурым, пропитывалось дымной серостью; предметы расплывались, и человеку невольно казалось, что он слеп, как курица. В этом расплывающемся дрожащем сумраке и причалили к высоко поднимающимся в небо черным скалам, исчерканным снежными бороздами. Снег, набившийся в каменные морщины, здесь никогда не таял, он был вечным.

Около берега плавало множество больших льдин. А на острове была масса птиц: они сидели на камнях, в морщинистых выбоинах горной гряды, на промерзлых пятнах земли. Кое-где на льдинах чернели тюлени.

Для ночлега отыскали узкое песчаное прибрежье почти под самыми скалами, у основания которых через необыкновенно прозрачную воду виднелось такое же чистое дно, усеянное обломками скал и валунами. Это и был мыс Преображения, дата – 4 августа 1903 г.

На усталых, красных от ветра лицах гребцов засветились улыбки, в голосах появились свежие, звонкие нотки – все были несказанно рады, что добрались до острова. Земля – все-таки не вода, даже если она и необитаема. Человек все равно на ней чувствует себя увереннее, чем на воде.

Суденышко вытащили на отмель, разбили палатку, накрыли стол «пальчики оближешь». От горячей еды, от теплого духа, что распространяла норвежская керосинка, от света фонаря исходило что-то домашнее, невольно защемившее горло… Команда прятала глаза и молчала. Колчак все прекрасно понял: в том молчании звучал один и тот же вопрос: удастся ли им, наконец-то, здесь на о. Беннетта найти следы Толля?

На это Александр Васильевич не брался ответить. Возвращаться в Петербург с пустыми руками он не мог, не имел права – ему надо было во что бы то ни стало понять, что приключилось с Толлем, и об этом доложить Академии. Не мог же человек исчезнуть совершенно бесследно. Тем более что Толль был не один, а со спутниками. И с грузом. И тем не менее – как растворился. Колчак долго стоял у кромки воды, вглядывался в серое ночное пространство, слушал плеск волн, крики птиц и думал о Толле. Где сейчас этот человек? Что с ним?

* * *

Яркое солнце и птичьи крики рано разбудили моряков. Наскоро позавтракав, они сразу же отправились к мысу Эммы, как и было договорено с Толлем еще прошлым летом (западное побережье острова).

Типичная для северных экспедиций метка – весло, прочно пристроенное между несколькими камнями, точно указывало место «почтового ящика» барона Толля. Им оказалась небольшая песцовая норка и бутылка с горлышком, залитым парафином, Когда бумага была извлечена из бутылки, Колчак, еще не разворачивая ее, понял: это Толль. Барон и дневники, и все свои записи делал на немецком языке. Боясь сделать ошибки и попасть в смешное положение, русским старался не пользоваться.

Записок было три. Часть текста поплыла, сделалась невнятной, часть сохранилась очень хорошо: буква льнула к букве – текст был свежим, будто написали только вчера.

В первой записке сообщалось: «21 июля благополучно доплыли на байдарках. Отправился сегодня по восточному берегу к северу. Одна партия из нас постарается к 7 августа быть на этом месте. 25 июля 1902 г.

о. Беннетта, мыс Эмма. Барон Толль».

На втором листе с надписью «Для ищущих нас» и датированном 26 августа и 14 сентября 1902 г. был нарисован план острова с указанием места стоянки партии и предполагаемого места постройки дома [жилища для зимовки. – Авт.].

В третьей – был схематический набросок острова и сообщение: «23 октября 1902 г., четверг. Нам оказалось более удобным выстроить дом на месте, указанном здесь на этом листе. Там находятся документы. Зееберг».

Поисковой группе пришлось возвращаться обратно, чтобы уже оттуда отправиться на восточную окраину острова, к месту, указанному в записке Зееберга. А чтобы попасть туда, надо пройти два ледника – большой и малый. Колчак взял с собой двух человек – Бегичева и помора И. Д. Инькова. Остальным велел устраивать лагерь.

Двигаться через скалы без веревок и крючьев было опасно. Кромкой моря, по валунам, тоже не пробраться – слишком много обледенелых камней, на которых легко сломать руку или ногу. Поэтому решили идти третьим путем – по припойному льду. Припой же был довольно прочный, хоть и ноздреватый, и кое-где чернел «тониной» (истончился до того, что сделался будто стекло, и видно было сквозь него глубокое черное дно). По льду двигались цепочкой: впереди Бегичев, за ним Колчак, замыкающим шел Иньков. Через большой ледник прошли без всяких приключений. Переход через малый едва не закончился трагедией.

Вроде бы и шли осторожно, сдерживая дыхание, слушая хруст льда под ногами: вдруг гнилье попадется или солевой пузырь, который даже в двадцатиградусный мороз не замерзает и может запросто провалиться под ногой.

В нескольких местах в припое видели открытые полыньи. Вода в них шипела, пузырилась, будто кто-то выдавливал ее изнутри. Их тоже обходили стороной, а через трещины перепрыгивали. То есть старались держать в поле зрения пространство и слева и справа, видеть то, что находилось под ногами, и то, что делается над головой. И хотя на Севере человек всегда насторожен, не расслабляется даже во сне, эта всегдашняя готовность к беде не каждый раз помогает.

В воду Колчак провалился совершенно неожиданно. Идущий впереди боцман спокойно перепрыгнул через очередную трещину. Александр Васильевич сделал прыжок, еще прыжок, потом вдруг треск льда – лед просел и побежал во все стороны черными быстрыми стрелами. Не белыми, как бывает у обычного льда, а именно черными, да еще без всякого хрустального звона. Только гнилой хруст, вызывающий противную пустоту в желудке и тоску в душе…

И опять, как в случае с льдиной, первым беду увидел Бегичев. Он стремительно оглянулся на хруст, закричал: «Ложись, мужики!» и тут же повалился на живот. Александр Васильевич тоже упал, но было уже поздно: под ногами у него образовалась пустота, и тело Колчака пошло в воду. Все произошло быстро, очень быстро, буквально в считаные секунды, но и этих восьми—десяти секунд было достаточно, чтобы оказаться в небытии.

Изогнувшись как-то по-рыбьи, ухватив Колчака за воротник брезентового плаща, боцман стал его подтягивать на себя. На помощь Бегичеву бросился помор, и вдвоем они быстро вытащили Колчака из воды. Боцман кричал, умолял лейтенанта помочь им, но Александр Васильевич ничего не слышал. Мышцы у него уже одеревенели, пальцы не слушались, сквозь стиснутые зубы выходил лишь свистящий выдох – холод выталкивал из тела остатки жизни. Вода имела очень низкую температуру, она стреляла паром, обжигала холодом. От температурного шока Колчак потерял сознание и упал в воду вторично. Утонуть не дал воздух под курткой. Его снова вытащили буквально за волосы.

Развести костер на берегу, чтобы отдохнуть и обсохнуть, было не из чего: поблизости найти плавника не удалось. Сухое белье, в которое Бегичев переодевает Колчака (отдает ему свое), да раскуренная трубка возвращают ему сознание, но он еще так слаб, что совсем не возражает против командных действий боцмана, единственно – не разрешает ему одному продолжать путь к зимовью Толля.

Колчак привык доверять своему боцману еще на шхуне «Заря». Пытливый, настойчивый, энергичный, он умел издали чувствовать беду и часто вел себя, как охотник на опасном промысле. Вот и сейчас Бегичев решил больше не рисковать и дальше идти по берегу, а не по льду, хотя это было намного труднее. Причем специально выбирал путь с крутыми подъемами и спусками, чтобы Александр Васильевич скорее согрелся.