Клад Соловья-Разбойника - Александр Барышников

- Каким будет это изваяние? - спросил один из жрецов.

- Оно будет прекрасным, - сказал Нырб восхищенно. - Оно в душе моей, я вижу его и чувствую в себе силы сделать его таким же наяву.

- Что произойдет со мной? - осторожно спросил Суксун.

- Ты достоин стать одним из нас, вечных странников, вечных хранителей и служителей нового Йомалы.

- А мой сын? - задал Суксун главный для себя вопрос.

- Он станет простым охотником - такова воля бога биаров.

На следующее утро по указанию Нырба два десятка воинов отправились в край Большого Змея, каменный хребет которого возвышался над землей в той стороне, где всходило солнце. Большой Змей веками грелся в лучах древнего светила и телом своим отделял страну биаров от Сибиир-земли. Кусочки его черной плоти нужны были жрецу для исполнения воли великого Йомалы. Когда всадники скрылись в таежных зарослях, Нырб собственноручно накопал глины и залил ее водой из лесного ручья. Из этой глины он должен был сделать чрево, способное родить нового Йомалу. Кроме того, Нырб распорядился промыть хорошенько и выскоблить шкуру священного быка - в руках умельцев из прихрамового селения она должна была превратиться в Грудь Ветра:

В приготовленьях и хлопотах прошло несколько дней. Накануне праздника Йомалы ближние окрестности храма стали заполняться людьми, по обычаю пришедшими сюда из самых дальних селений. Они разбивали свои стоянки, разжигали костры, варили похлебку и жарили мясо. Все уже знали о последних событиях, поэтому не было обычных песен, смеха и веселья. В лесу не раздавалось, как в былые годы, радостных криков, давно не видевшиеся соплеменники обменивались сдержанными приветствиями, шепотом обсуждали случившееся и молча расходились.

Некоторые приходили к Суксуну, о чем-то его спрашивали. Тот, погруженный в свои мысли, никого и ничего не замечал. Некоторые хотели поговорить с Нырбом, но он был занят важным делом и не желал тратить время на пустые разговоры.

Наконец, вернулись посланные Нырбом воины. Развязав мешки, они насыпали перед жрецом немалую кучу иссиня-черных, блестящих, как волосы молодой девушки, камней. В утро праздника при стечении всех собравшихся биаров самые сильные воины добыли из кусков сухого дерева Первородный Огонь, от которого был торжественно, под пение нарядных жрецов, возожжен большой костер. В средине его лежали обломки бревен, выпавшие из стен храма. Когда огонь разгорелся, в пламя высыпали куски черной плоти Большого Змея. Загоревшееся тело древнего чудовища дало такой жар, что биарам пришлось отступить подальше. С трудом превозмогая этот жар, несколько самых выносливых воинов доставили в середину костра горшок, наполненный золотом храма Йомалы. Другие, повинуясь указаниям Нырба, придвинули к огню Грудь Ветра.

Часто сменяя друг друга, воины качали длинную жердь. От этого качания кожаное сооружение, похожее на огромную жабу, быстро раздувалось и тут же выпускало в беснующееся пламя могучую струю воздуха.

Прошло какое-то время, в течение которого жрецы, а вслед за ними и остальные биары, усердно молились великому Йомале. Молитвы их, несомненно, были услышаны - золото в горшке начало таять и вскоре стало жидким, как пригретая солнцем cосновая смола. Молодые биары принесли на носилках глиняное чрево и поставили его рядом с костром.

С трудом верилось, что этот большой уродливый ком засохшей глины смжет родить нового Йомалу. Но без него, великого охранителя и направителя, невозможна была новая жизнь, и биары молились, надеялись и верили, что все получится. Жрец Нырб был твердо убежден в этом. Не замечая нестерпимо жаркого дыхания пробудившегося в огне Большого Змея, он подошел к бурлящему горшку, бесстрашно зачерпнул глиняной чашей кипящее золото и через маленькую дырочку стал осторожно вливать его в чрево.. Кожа Нырба зарумянилась и заблестела, волосы потрескивали, одежда слаба дымилась, но жрец спокойно довел свое дело до конца. Когда чрево заполнилось доверху, на дне горшка оставалось еще немного золота. И тогда Нырб уперся чашкой в раскаленный бок горшка и опрокинул его на пылающие угли.

- Возьми, Большой Змей, в дар от всех живущих биаров, - сказал он, отступая от костра. - Ты шевельнул хвостом, и наш храм разрушился, но это позволило нам узнать волю нашего бога. Ты дал свою горячую плоть, без которой новый Йомала вряд ли смог бы родиться. Благодарим тебя, Большой Змей!

И Нырб низко поклонился на восхожую сторону, туда, в синюю даль, где безмятежно дремал огромный каменный исполин.

Когда на следующее утро Нырб разбил спекшуюся глину, все увидела нового Йомалу. Он был могуч телом, как самый сильный воин, и прекрасен ликом, как лучшая женщина, когда-либо жившая на земле. Но новорожденный бог был безжизнен и холоден, потому что на месте глаз его зияли пустые дыры. Это был красивый кусок металла, который не грел ни взор, ни душу. Чувствуя это, люди пораженно молчали.

Однако Нырб оставался спокойным, недаром же он слышал голос Йомалы и хранил в душе своей образ нового бога. Приблизившись к изваянию, жрец смазал пустые глазницы пахучим соком самой старой в близлежащей тайге сосны и воткнул в зияющие дыры драгоценные камни. Йомала ожил, но все еще как будто спал, и тогда Нырб омыл глаза его чистой водой из Большой Реки.

Всеобщий вздох долгожданной радости вознесся над враз ожившей толпой. Люди смотрели в сияющие глаза Йомалы и чувствовали, что преображенный бог, как и прежде, видит и знает все - как охотнику выжить в зимней тайге и добыть зверя, как рыбаку поймать много рыбы и не прогневить при этом Голубую Змею, как женщине сохранить очаг и вырастить детей здоровыми и добрыми: Вся накопленная веками мудрость лесного народа светилась в глазах Йомалы, а из глубин высокого неба биарам светило и грело их Солнце новой, прекрасной жизни.

Удача Федьки Коновала

В устье Полуденной Кельтмы дружина Светобора вынуждена была задержаться. Булгары могли уйти двумя путями - вниз по Каме, к ее истокам. Кормщик Тороп предложил разделиться, но Светобор с этим не согласился. Булгар нужно было не только догнать - одолеть! Силы и теперь были неравны, а малой дружиной сладить с батырами и вовсе никакой надежды не было. А посему нельзя разжимать кулак новгородский. Но как угадать, в какую сторону тем кулаком ударить?

Оставалась одна надежда - Юмшан.

Вогульский княжич, разумевший язык биаров, в сопровождении полудюжины ушкуйников отправился в прибрежное биарское селение.

Остальные новгородцы рады были немного отдохнуть. Одни затеяли варить похлебку. другие чинили одежонку, третьи направляли оружие, а иные просто грелись на солнышке. То же и мечник Кистень дремал у воды. Рядышком неугомонный Якуня зашивал порванный сапог. Работал споро, а вот молчать ему было скучно.

- Ты спишь, что ли? - спросил для начала. Кистень промычал что-то, шевельнул ручищей - отстань!

- А я ведь, Кистенюшка, все на твой перстенек поглядываю, - не унимался Якуня. - Да и ты, замечаю, частенько к нему взором тянешься. А ведь допрежь сего похода не было у тебя колечка этого:

Кистень открыл глаза и блаженно потянулся могучим телом.

- Никак, зазнобу завел, - Якуня тоненько хихикнул, - а нам не сказываешь.

Кистень тяжело поднялся, сел и привычно оглядел перстенек на мизинце.

- Да, брат, зазноба, - вздохнул он, - да только не моя.

- Как это? - еще сильнее оживился Якуня.

- Да чего там? - мечник безнадежно махнул рукой. - Какая мне теперь зазноба:

- Поведай, не томи, - попросил любопытный Якуня.

- Ну, слушай, коли охота, - согласился Кистень. - Все одно без дела сидим. В ночь перед походом зашел я к приятелю и с ним вместе набрался хмельного меда, да так яро, что в положенный срок не вышел на берег.

- Помню, - обрадовался Якуня, - Мы-то подумали, что ты занедужил.

- Занедужил: - ухмыльнулся Кистень. - Весь день спал, как зарезанный, а когда проснулся, другая ночь наступила. Приятель не отпускал меня, мол, плюнь ты на эти битвы, мы тут с ковшами да корчагами не хуже сразимся. Но мне стало совестно - вроде как оробел. И дошел я, почитай, через весь город к реке. Было почти темно. И вот в этой темноте услышал я какую-то возню. Пригладелся - три молодца тащат в заулок мешок, а он... извивается и стонет.

Следом еще двое. Чего несут - непонятно, однако, пищит дитячьими голосами. Чую, что черное какое-то дело деется. Сперва двоих задних лбами чикнул - они сразу готовые. Те трое мешок бросили и на меня. А я с перекисшего во мне меда угрюмый и очень злой:

- Понятно, - Якуня засмеялся тонким голосом.

- А после распутал я мешок да и вытряхнул из него женку молодую, Она сразу к чадам своим - кудахчет над ними, смешно вспомнить. Проводил я их до двора какого-то. Вышел хозяин, узнавши обо всем, совал мне серебро пригоршнями. А мне зачем - в чистом-то поле? Я уже тогда придумал догонять вас верхом по берегу. Тогда она, женка-то, снимает с пальца перстень. Не хотел я брать, да чую - обидится. Взад перстенек, а он х-эх,, никуда не лезет. На мизинец вот кое-как насадил...