Шесть опаленных роз - Карисса Бродбент

могла определить несколько мгновений назад, и она поразила меня: эта рука была гнилой, его кожа была крапчатой и фиолетовой, кишащей насекомыми. Другая рука была темной с богатым оттенком почвы, корни которой извивались по его мускулистым предплечьям, как вены, а на кончиках пальцев прорастали зеленые ростки.

Упадок и изобилие. Чума и жизненная сила.

Он крепко держал мой подбородок, не позволяя мне отвести взгляд.

А потом, после долгого мгновения, он улыбнулся.

— Я помню тебя. Как легко забыть о том, что для тебя время идет вперед. Прошло пятнадцать лет. Мгновение, и все же целый период времени. Как быстро ты растешь и увядаешь.

Его большой палец погладил мою щеку, и на ней вспыхнул жар. Мои ресницы затрепетали, и на мгновение я увидела своего отца, стоящего на коленях в этих самых полях, как и я сейчас.

— Тогда ты была всего лишь жалкой больной овечкой. Смерть проникла в маленькую девочку, — промурлыкал Витарус. — А теперь посмотри на себя. Время так милостиво к людям. И настолько же жесток.

Он ослабил свою хватку, жар спал с поверхности моей кожи. Я прерывисто вздохнула.

— Здесь тебя никто не обижал, — сказала я.

Улыбка Витаруса увяла.

— Один из моих последователей был убит. А вы… от вас обеих несет зловониями моей предательницы кузины Ниаксии. — Его глаза поднялись выше меня, на горизонт Адкова. — Весь этот город воняет им.

— Они не имеют к этому никакого отношения, — выдавила я из себя. — Они достаточно настрадались. Пожалуйста.

Я не могла придумать, что делать, поэтому я умоляла.

И это было неправильно.

— Достаточно? — недоверчиво спросил Витарус. — Достаточно? Что значит достаточно настрадаться? Мышь страдает от клыков змеи. Змея страдает от когтей барсука. Барсук страдает от зубов волка. Волк страдает от копья охотника. Не существует такого понятия, как достаточно настрадаться.

Его слова были полны злобы, но его тон, почему-то, не был таким. Он казался искренне озадаченным моим заявлением, как будто ему была чужда сама мысль о том, что страдание может быть жестоким.

Меня захлестнула истерическая волна сочувствия — потому что он, как и я, изо всех сил пытался понять человеческую природу. Может быть, мы оба были настолько плохи в этом, что из-за этого погиб бы весь мой город.

— И это все, чем мы для тебя являемся? — сказала я. — Животными? Неужели ты будешь тратить жизни животных так, как ты растратил жизни людей, которых ты здесь погубил?

Лицо Витаруса стало холодным.

— Ты говоришь со мной о расточительстве, — усмехнулся он. — Здесь пролилась кровь одного из моих последователей. От тебя несет сукой, которая предала меня. Я кормил твой народ тысячелетиями. Приютил вас. Дал вам цель. И все же ты отвергаешь меня. Не уважаешь меня. — Он огляделся вокруг, скривив губы в отвращении. — Я никогда не понимал привязанности других к тебе подобным. Что бы выросло на этой земле, если бы здесь не было этого жалкого нагромождения камня и дерева? Возможно, я бы предпочел увидеть это. — Он издал низкий смешок. Он звучал как ветер в кронах деревьев. — В этом и заключается ошибка моего рода. Предполагать, что люди интереснее всех остальных миллионов форм жизни в этом мире. Нет. Вы не интереснее. Вы просто создаете еще больше проблем.

Его взгляд вернулся ко мне, и то, что он увидел на моем лице, заставило его снова издевательски рассмеяться.

— Видела бы ты свое лицо, девочка. Такая ненависть. — Он сорвал одну из роз с одного из кустов и покрутил ее между пальцами. Лепестки зашелестели и расцвели, размножаясь, пока не упали на землю, а лоза стебля обвилась вокруг его руки. — Цветок не ненавидит. Он выполняет свою функцию, а затем тихо возвращается в землю.

Я действительно ненавидела его. Я хотела плюнуть ему в лицо, проклясть его и ударить. Если бы убить бога было так же просто, как убить его последователя.

Но в голове мелькнула мысль о Мине. О Фэрроу, и тот дикий риск, на который он пошел ради меня. Мой народ и болезнь, которая поглотит их всех. А потом я подумала о Вейле и молилась, чтобы он был уже далеко, чтобы не попасть под власть обиженных на него богов.

Я ненавидела Витаруса. Но то, что я чувствовала к ним, было сильнее моей ненависти.

Нет, я не могла убить бога. Я не могла успокоить его пустыми извинениями. И уж тем более я не могла побудить его сердце к состраданию.

Но…

— Я заключу с тобой сделку, — проговорила я.

Витарус сделал паузу, его это заинтересовало.

Боги не были сострадательными или склонными к логике. Но им было скучно. Они любили игры, любили заключать сделки.

Я не позволила своей надежде проявиться, когда он наклонил голову, и на его губах появилась медленная улыбка.

— Прямо как твой отец, — сказал он. — Знаешь, он тоже заключил со мной сделку давным-давно.

Глава

22

Сделку?

Мой разум ухватился за эти слова и не отпускал их.

Сделку.

Не наказание. А обмен.

Казалось бы, такое незначительное различие, но оно перевернуло все мои представления о том, что произошло в тот день между моим отцом и Витарусом. История, которую я рассказывала себе пятнадцать лет, о том, что мой отец проклял своего бога, а тот, по ужасной случайности, решил проклясть его в ответ, оказалась ложной.

Мой отец сделал выбор.

Предательство перевернуло все внутри меня.

— Сделка. — Это слово застряло у меня в горле. — Он заключил с тобой сделку.

В глазах Витаруса блеснул интерес, пробиваясь сквозь скуку, как солнце сквозь тучи.

— Ты не знала?

Я ничего не сказала, но мне не нужно было говорить, ведь бог и так знал мой ответ.

Он рассмеялся, а звук будто дождем пролился на поля.

— Ты пришла сюда, ненавидя меня за мою жестокость. Но как же меняется твое сердце, когда ты понимаешь, что это твой собственный отец проклял твой народ.

Он не мог. Он бы этого не сделал. Он…

Но мои пальцы сомкнулись на ветвях розовых кустов, шипы до крови впились в кончики пальцев.

Мои странные розы, которые выросли прямо здесь, на месте, где стоял Витарус, все эти годы назад. Я думала, что они растут здесь потому, что на этой земле когда-то стоял бог.

Но…

Мой отец был так расстроен тем, что не смог спасти урожай. Поля, которые он не мог заполнить.

Витарус увидел во мне осознание этого. В этот момент единственным существом, которое я ненавидела больше, чем отца, был он — за безграничный восторг на