Суть времени. Том 3 - Сергей Кургинян

И, наконец, самое серьезное (рис. 7).

Не имеют желания жить за рубежом сейчас, в 2011 году, 25% молодежи.

Хотели бы уехать в другую страну и жить там 21% молодежи.

Хотели бы поехать на стажировку, учебу 20%.

Хотели бы поехать «на заработки» 34% молодежи.

Что это все значит? Я же не говорю, что все эти люди, которые хотят уехать, уедут. Кто-то, наверное, и уедет. И тогда уже в эмиграции будет доказывать себе всю оставшуюся жизнь, что он совершил правильный выбор, испытав все прелести реальной эмиграции, которая не имеет никакого отношения к романтическим иллюзиям. Но речь не о них. Это будет меньшинство, а большинство останется. Оно хочет уехать, но не уедет. И будет жить в России с чувством жизненного поражения. Понимаете? Весь этот балаган, все эти кривляния оставим в стороне. И задумаемся все вместе, как серьезные люди, что вот эта подавляющая часть будет жить с ощущением жизненного поражения.

Что это за поражение? Как человек живет в состоянии жизненного поражения, то есть в состоянии капитуляции? Когда он признает поражение, перестает бороться, он капитулировал.

Что такое жизнь в состоянии капитуляции? Это жизнь? Герой Достоевского по этому поводу говорил, что «это уже не жизнь, господа, а начало смерти». То есть он будет жить в подполье, да? Будет сходить с ума внутренне теми или иными способами.

И что этому можно противопоставить? Вот ведь главное.

Идут процессы, совершенно несовместимые с жизнью страны. Абсолютно несовместимые. И это совершенно ясно. Возникают настроения, связанные с тем, чтобы эти процессы поменять, но это пока только настроения. В этих настроениях слишком много еще театрально-богемного и слишком мало еще живой страсти и воли.

Нам нужно, чтобы этот настроенческий сдвиг превратился в сдвиг волевой и настоящий, эмоциональный. То есть в то, что можно обратить в действие.

А теперь давайте хотя бы на одну минуту подумаем о том, что тут можно сделать.

Любая геометрическая модель по отношению к социально-политическим процессам условна. Давайте рассмотрим эту модель (рис. 8).

Вот мы двигались в некоем направлении (жирная стрелка).

И вот в какой-то момент что-то произошло (пока не будем обсуждать, что). И удалось убедить, что движение должно идти в другом направлении (пунктирная стрелка) — в направлении, где светит некая звезда, которую я назову «звездой пленительной консьюмы».

Говорят: «Ну и ладно. Консьюма, консьюма… Ясно было, что это утопия, что при капитализме никогда не бывает, чтобы каждый получил „Мерседес-600“, три видака, четыре шубы, бриллианты и вертолет. Кто-то проигрывает, кто-то выигрывает».

Но, может быть, это привело к некоей нормальной западной модели, нормальному западному капитализму?

Во-первых, почему западному? Есть ведь и другие капитализмы, не правда ли? Колумбийский и прочие… Есть понятие «периферийный капитализм».

А во-вторых, помимо капитализма, есть и что-то другое. Есть еще страны на планете, где капитализма-то нет, а люди живут. Не правда ли?

Так что же реально произошло? Мы двигались в одном направлении (жирная стрелка), потом нечто произошло, и все двинулись к «звезде пленительной консьюмы» (пунктирная стрелка). А потом поволокло вот сюда (двойная стрелка) — рис. 9.

И вот здесь (на схеме — на пунктирной линии) сейчас находится западный капитализм, который тоже, между прочим, загибается. Вот здесь (ниже) находится периферийный капитализм. Вот здесь (ниже) находится какой-нибудь феодализм. А здесь (внизу) находимся мы.

И что теперь делать? Я спрашиваю серьезных, взрослых людей, которые не хотят жить со вкусом жизненного поражения на губах и червяком этого поражения в сердце и уме. И которые хотят жить. Что теперь делать? Куда надо возвращаться-то?

Что делать с этой картинкой? А она ведь именно такова. Надо вернуться назад на дорогу западного капитализма? А вы знаете, что по дороге есть много преград? И что к этому моменту тут все кончится. И что никто там места давать не хочет. И что получить его — гораздо труднее, чем быть самими собой. Что делать-то? Куда возвращаться?

Надо вернуться на ту площадку, с которой вышли? А там уже ничего нет.

Что делать со страной?

Поскольку геометрическая картинка практически почти ничего не дает, то могу показать, что на самом деле надо делать. Вот здесь, на плоскости, есть точка (рисует точку на листе бумаги, сложенном пополам). И поскольку это нелинейная модель, то нужно проткнуть вот эту точку и выйти вот сюда (протыкает карандашом бумагу). Вот что нужно сделать.

Теперь, когда я это разверну (разворачивает лист бумаги, на нем два отверстия: точка, в которую был воткнут карандаш, и точка выхода карандаша), то обнаружится, что мы окажемся вот здесь — на своем пути и впереди.

И ради этого нужно думать о метафизических смыслах Красного проекта, и о подлинном смысле советского наследства, и о единстве всей имперской традиции, и о русской судьбе, и о русской тайне, обо всем остальном, чтобы вернуться к себе. И не линейным путем (потому что его нет), а тем единственным, которого от нас не ждут. В топологии так бывает. В линейной геометрии нет, а в топологии бывает.

Скажете, что мало шансов. Конечно. А на что есть шансы? На что? На окончательное жизненное поражение для всех, кроме небольшого количества людей, которые курочек кушают и на «Бентли» ездят?

При чем тут курочки, при чем тут «Бентли»?

У Вебера и у других авторов, обсуждавших протестантизм, есть понятие «богооставленность». Так вот, я предлагаю ввести другое понятие: «смыслооставленность».

Есть некие смыслы. Возникает территория смыслооставленности — территория, на которой нет смыслов (рис. 10).

«Христос остановился в Эболи»… Смысл остановился… даже не знаю где… на Дунае и на Амуре. А на территорию между ними он не приходит. Нет тут смысла. Его вообще нет. А русские не могут жить без великого высокого смысла.

Одни просто откинули копыта и лежат.

Другие крутятся со своими «Бентли» и курочками, глуша великую боль души. Жизненное поражение можно испытывать и с миллионами, и с миллиардами долларов. Для этого не обязательно быть бедняком.

А третьи вместо смыслов устраивают театр (Станиславский когда-то сказал: «Люби искусство в себе, а не себя в искусстве»), кривляются на фоне тех или иных смыслов.

Но единственная возможность избежать поражения заключается в том, чтобы таким вот каналом (рис. 11) соединить себя с утраченными смыслами. А поскольку просто соединить мало, то еще и пробить этот потолок и выйти на новые уровни.

И вот, когда эта энергия пойдет сюда (рис. 12), то, прежде всего, проснутся те, кто лежит.

Те, кто крутится в отчаянии вокруг своих «Бентли» и курочек, возможно, отчасти образумятся, а возможно, будут искать «Бентли» и курочек за пределами данной территории. Это уж как кому придется.

А те, кто устраивает разными способами театры и остаются вокруг псевдосмыслов, рисуясь на их фоне в неких эгоистических позах, возможно, увидев серьезные, настоящие смыслы, придут в себя. И этот театральный экстаз, который ведь тоже нужен для того, чтобы заглушить боль настоящей смыслоутраты, превратят во что-то другое.

В этом смысле жалко всех: и тех, кто тебя поносит, и тех, кто всякой ерундой грезит, и тех, кто лежит без движения, и тех, кто крутится с этими «Бентли» и курочками. Всех жалко, кроме беспощадных, холодных врагов, которые сначала это все создали, а теперь всячески наращивают. Вот их не жалко.

И они это действительно создали.

Когда-то диссиденты говорили: «Мы поименно вспомним тех, кто поднял руку». Говорилось это о голосовании за исключение Пастернака из Союза писателей. Поименный список тех, кто убивал, должен быть холоден, объективен и абсолютно вежлив.

Что произошло вот на этом перегоне, когда шли по определенной траектории (жирная линия) и вдруг ломанулись в сторону (пунктирная линия)? (рис. 13)

Здесь хребет сломали. Здесь чечевичной похлебкой соблазнили. Здесь осуществили некое преступление расправы с Идеальным вообще.

Так вот, один из людей, который так ломал исторический хребет, — 74-летний философ и культуролог Борис Михайлович Парамонов, выпускник истфака Ленинградского университета, кандидат философских наук. До 1978 года преподавал в Ленинградском университете историю философии. С 1978-го живет в Нью-Йорке. С 1988-го работает на «Радио Свобода». Лауреат Пушкинской премии Фонда Тепфера 2005 года и премии «Либерти» за укрепление культурных связей между Россией и США.