Дикие карты - Джордж Мартин

Окна здания Конгресса были темны. Холодные струи дождя поблескивали на мраморе. Там никого не было. Я прокрался вокруг в поисках открытой двери, потом в конце концов прорвался сквозь боковой вход и направился прямиком в зал заседаний Комитета, пинком распахнул дверь и вошел внутрь.

Зал, разумеется, был пуст, горело лишь несколько прожекторов, и в их неярком свете стеклянная кабинка Дэвида сверкала, как изысканная хрустальная ваза. Камеры и радиооборудование стояли на своих местах. Молоток председателя сиял медью и лаком. Я бестолково топтался на месте в мертвой тишине безлюдного зала. Весь мой гнев куда-то улетучился.

Я уселся в одно из кресел и попытался сообразить, что я здесь делаю. Было совершенно ясно, что «Четыре туза» обречены. Нас связывал закон и правила приличий, а Комитет — ничего. Единственным способом бороться с ними было нарушить закон, плюнуть в их напыщенные самодовольные хари и разнести этот зал в щепки, хохоча при виде того, как конгрессмены будут пытаться спрятаться под своими столами. Но если мы поступим так, то станем тем, с чем боролись: не подчиняющейся никаким правилам силой, сеющей ужас и творящей беззаконие. Мы только подтвердим обвинения Комитета. И тем самым лишь усугубим положение.

Эпоха тузов неумолимо клонилась к закату, и ничто не могло отсрочить гибель.

Спускаясь по ступеням Капитолия, я почувствовал, что совершенно протрезвел. Сколько бы я ни выпил, хмель не мог заставить меня забыть то, что я знал, помешать мне видеть ситуацию во всей ее пугающей, ошеломляющей ясности.

Я знал, я все знал с самого начала — и не мог притворяться, что ничего не знаю.

На следующее утро я вошел в вестибюль в сопровождении Ким с одной стороны и адвоката с другой. Эр л уже был там вместе с Лилиан, которая судорожно стискивала сумочку.

Я не мог на них смотреть. Я прошел мимо них, и пехотинцы в своих противогазах открыли дверь, и я вошел в зал заседаний и заявил о том, что намерен добровольно дать показания.

* * *

Впоследствии была даже разработана процедура для добровольных свидетелей. Сначала полагалось провести закрытое заседание — только свидетель и члены Комитета, что-то вроде генеральной репетиции, чтобы все знали, что они будут говорить и какие сведения раскрывать. Когда я давал показания, ничего подобного еще не придумали, поэтому все вышло несколько скомканно.

Я потел под прожекторами, перепуганный до такой степени, что едва мог говорить и не видел ничего, кроме девяти пар злобных глаз, сверлящих меня с другого конца зала, а слышал лишь их голоса, грохочущие из динамиков, как глас Божий.

Первым заговорил Вуд, задавший мне стандартные вопросы: кто я такой, откуда я родом, чем зарабатываю на жизнь. Потом принялся копать мои знакомства, начав с Эрла. Его время закончилось, и он передал меня Кирни.

— Вам известно, что мистер Сэндерсон в прошлом был членом коммунистической партии?

Я даже не услышал вопроса. Кирни пришлось повторить его.

— А? А-а. Да, он говорил мне.

— Вы знаете, является ли он ее членом в настоящее время?

— Насколько мне известно, он вышел из партии после этой советско-фашистской заварушки.

— В тысяча девятьсот тридцать девятом.

— Ну, когда все это произошло. Да, в тридцать девятом. Наверное.

Все мое актерское мастерство, которым я никогда и не обладал, изменило мне. Я теребил галстук, невнятно мямлил что-то в микрофон и беспрерывно потел, пытаясь отвести взгляд от девяти пар глаз.

— Известно ли вам о принадлежности мистера Сэндерсона к каким-либо партиям в период после советско-нацистского пакта?

— Нет.

И тогда они задали мне этот вопрос.

— Не упоминал ли он при вас имен лиц, принадлежащих к коммунистической партии или другим организациям подобного толка?

Я сказал первое, что пришло мне в голову. Совершенно бездумно.

— Он говорил про какую-то девушку. По-моему, это было в Италии. Они были знакомы во время войны. Если не ошибаюсь, ее имя было Лена Гольдони. Сейчас она актриса.

Девять пар глаз даже не моргнули. Но я видел, как уголки девяти губ чуть дрогнули в улыбке. И уголком глаза заметил, как репортеры вдруг принялись что-то строчить в своих блокнотах.

— Не могли бы вы еще раз повторить это имя по буквам?

* * *

Так я забил гвоздь в гроб своего друга. Все, что могли сказать об Эрле до тех пор, по крайней мере, свидетельствовало о его верности своим принципам. Измена Лилиан подразумевала возможность и других измен, возможно, даже измену родине. Всего несколькими словами я уничтожил его, причем сам не понимая, что делаю.

Поток моих бессвязных откровений продолжался. Желая как можно скорее покончить с этим, я болтал первое, что приходило мне на ум. Я клялся в любви к Америке и божился, что возносил славословия мистеру Генри Уоллесу лишь затем, чтобы сделать приятное мистеру Холмсу, но теперь понимаю, как неосмотрительно поступил тогда. Я и не думал даже пытаться изменить уклад жизни на Юге — их уклад ничем не хуже любого другого. Я дважды смотрел «Унесенные ветром» — прекрасная картина. Миссис Бетюн была просто хорошей знакомой Эрла, с которой он как-то попросил меня сняться, вот и все.

Следующим вопросы задавал Вельде.

— Вам известны имена так называемых тузов, которые могут проживать в стране в настоящее время?

— Нет. Ну, то есть, кроме тех, которые уже получили повестки от комитета.

— Вы знаете, не могут ли такие имена быть известны Эрлу Сэндерсону?

— Нет.

— И он не сообщал их вам?

Я отпил воды из стакана. Сколько еще раз они будут спрашивать меня об одном и том же?

— Если такие имена и были ему известны, в моем присутствии он о них не упоминал.

— Знаете ли вы, известны ли какие-либо такие имена мистеру Герштейну?

Одно и то же!

— Нет.

— Как вы полагаете, могут ли такие имена быть известны доктору Тахиону?

Это мы уже проходили. Я лишь подтверждал то, что им уже было известно.

— Он лечил многих людей, пораженных вирусом. Полагаю, ему должны быть известны их имена. Но мне он ни разу их не называл.

— Знает ли миссис ван Ренссэйлер о существовании других тузов?

Я покачал было головой, но меня вдруг осенило, и я проблеял:

— Нет. Она лично — не знает. Вельде неумолимо продолжал.

— А мистер Холмс... — начал он, но Никсон почуял какой-то подвох в том, как я ответил, и попросил у Вельде разрешения задать вопрос. Никсон явно был не дурак. Его внимательное молодое лицо, похожее на мордочку бурундука, повернулось в мою сторону, и глаза поверх микрофона впились в меня.

— Могу я попросить свидетеля пояснить свое высказывание?

Ужас парализовал меня. Я сделал еще глоток воды и попытался придумать, как выпутаться. Ничего не придумывалось. Я попросил Никсона повторить вопрос, что и было сделано. Ответ вырвался у меня прежде, чем он закончил.

— Миссис ван Ренссэйлер поглотила разум доктора Тахиона. Она должна знать все имена, которые знает он.

Что было странно, так это то, что они до сих пор не пронюхали о Блайз с Тахионом. Нужно было, чтобы деревенский олух из Дакоты пришел и все им разжевал.

Пожалуй, лучше было просто взять пистолет и пристрелить ее. Чтобы меньше мучилась.

* * *

Когда я закончил давать показания, председатель Вуд поблагодарил меня. Если председатель КРААД говорит тебе спасибо, это значит, что у них нет к тебе никаких претензий и другие могут спокойно общаться с тобой, не опасаясь стать парией. И ты можешь рассчитывать найти себе работу на территории Соединенных Штатов Америки.

Я вышел из зала заседаний с адвокатом с одной стороны и Ким с другой. В глаза друзьям я не смотрел. Еще через час я летел на самолете обратно в Калифорнию.

Дом на Саммит-драйв был завален букетами от друзей, которых я успел завести в киношном бизнесе. Со всех концов страны приходили поздравительные телеграммы с восхвалениями, как отважно я себя вел да каким патриотом я себя показал. Среди их авторов было немало членов Американского легиона.

А в Вашингтоне Эрл апеллировал к Пятой поправке.

Зря он ожидал, что они сразу же отпустят его, едва только услышат про Пятую. Ему задавали один вкрадчивый вопрос за другим и заставляли его каждый раз отговариваться Пятой. Вы коммунист? Эрл ссылался на Пятую поправку. Вы советский агент? Пятая поправка. Вы знакомы с Леной Гольдони? Пятая поправка. Была ли Лена Гольдони вашей любовницей? Пятая поправка. Была ли Лена Гольдони советским агентом? Пятая поправка.

Лилиан сидела в кресле прямо за ним. Молча, только комкая сумочку каждый раз, когда снова звучало имя Лены.

В конце концов терпение Эрла лопнуло. Он подался вперед с пылающим от гнева лицом.

— Делать мне больше нечего, как свидетельствовать против себя перед кучкой фашистов! — рявкнул он, и комитетчики немедленно занесли в протокол, что, высказавшись, он тем самым отказался от права воспользоваться Пятой поправкой, и снова засыпали его теми же вопросами.