Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Берту и дядю Герасима и потому в свой трудный час решил любыми путями добраться именно к ним.
Когда он, голодный и холодный, появился на пороге их дома, тетя Берта, удивленная его
неожиданным появлением и пораженная видом Робика, с возгласом "Что случилось?!" бросилась к
нему с распростертыми объятиями.
Когда обласканный, умытый и накормленный Робик рассказал ей, что случилось, она долго
смотрела на него широко раскрытыми, безумными глазами, не в силах пошевельнуться и вымолвить
слово. Когда пришел с работы: Герасим Лукич и увидел Робика и убитую горем жену, он все сразу
понял, подошел к Робику, молча обнял его и крепко прижал к груди. И Робик, впервые за все это
время разрыдался. Потом они втроем проговорили почти всю ночь о том, как могло такое случиться и
что можно предпринять в дальнейшей судьбе Робика. — Я напишу Буденному, — говорил Герасим
Лукич, — Сэмэн Михайлович должен меня помнить, он мне орден лично вручал в боевом строю...
Берта Марковна устало посмотрела на него заплаканными библейскими глазами и тихо сказала:
— Если твой Сэмэн мог голосовать за убийство Тухачевского, то что ты от него можешь хотеть?
— А ты, — обратилась она к Робику, — с этого дня будешь нашим сыном. Ты меня понял? И
фамилию будешь иметь нашу. Пока... Розочка и Исаак... не вернутся к нам. Ты со мной согласен,
Герасим?
— Само собой, — проговорил Герасим Лукич, — только так и никаких гвоздей, — пристукнул он
кулаком по столу. — Усыновим, и все тут!
— И не надо тебе об этом никому писать, — сказала Берта Марковна Робику. — Ты меня понял?
Уехал и все! И концы в воду! С волками жить, по-волчьи выть. А те, кто все это творят, пусть горят
гаром, им это так не пройдет, чтоб я так жила...
Герасим Лукич крякнул, поднялся из-за стола, походил по комнате и сказал:
— Тогда напишу Климу Ворошилову!
* * *
Они усыновили Робика и он стал Робеспьером Апанасенко.
Когда началась война и немцы подошли к Витебску Герасим Лукич и Берта Марковна вместе с
Робиком, которому уже было почти семнадцать, собрались уйти в партизаны. Но все обернулось по-
другому. Когда через город уходили на восток отступающие разрозненные группы наших войск,
Герасим Лукич, поразмыслив, сказал жене:
— А может быть правильней будет пристроить его к нашим? Пусть идет с ними... Там его и оденут
и обуют, и накормят. . армия есть армия. Мы-то с тобой ко всему приучены и в лесах, и в болотах не
пропадем.
Берта Марковна задумалась над словами мужа, взвешивая все "за" и "против. Она подумала, что не
имеет морального права решать судьбу Робика и уводить его на неведомые ей самой партизанские
тропы. Такое право по ее убеждению могла иметь только ее несчастная и незабвенная сестра
Розочка... И она с болью в сердце согласилась расстаться с Робиком. В тот же день Герасим Лукич
остановил на улице тачанку, на которой сидел с забинтованной головой раненый капитан,
представился ему и стал просить забрать с собой в тыл его семнадцатилетнего сынка.
— Вы считаете, что мы идем в тыл? — устало усмехнулся капитан пыльными, треснувшими
губами, — мы, дорогой товарищ, идем, как говорится, из огня в полымя... Но уж если Вы, бывший
буденновец, так упорно меня просите.... что ж... пусть пристраивается в хвост нашей драп-колонны и,
вздохнув, капитан опять усмехнулся, как бы в укор самому себе, потом он достал из планшетки
блокнот и записал в него нового бойца — Робеспьера Апанасенко.
— Почему такое имя? — удивился капитан.
— Назван так в честь героя Французской революции, — вздохнул, словно оправдываясь, Герасим
Лукич; — раньше было так модно.
— Все они трепачи и соглашатели, — зло проговорил капитан, — предали нас Гитлеру, мать их
так... Но-о... пошел! — толкнул он в спину ездового и, козырнув Герасиму Лукичу, откинулся на
спинку сиденья тачанки.
Уговорить Робика уйти в тыл с проходящей колонной оказалось для Герасима и Берты делом более
трудным, чем уговорить капитана. Но в конце концов их общие усилия, заклинания и слезы тети
сломили его упорство. Герасим Лукич долго хромал рядом с ним в толпе бойцов, среди тачанок,
кухонь и санитарных кибиток. Цыганский табор, — с болью в сердце подумал Герасим Лукич. — Как
же мы дошли до жизни такой!
Прощаясь с Робиком, он обнял его, крепко поцеловал и, сдерживая слезы, отвернулся. Прихромал
к своему дому, где на пороге ждала его заплаканная Берта Марковна.
* * *
Робик Апанасенко удачно "прописался" в том стрелковом батальоне и прошел с ним все огни и
воды первых недель войны. В Смоленске их армия в июле была окружена немцами, но ожесточенно
дралась в окружении. В одном из боев Робик был легко ранен в ногу и после короткого лечения в
полевом медсанбате попал оттуда в другую, соседнюю часть. И здесь начались его мытарства. Робика
не взлюбил командир взвода, молодой парень родом с Кубани. Началось с того, что он сразу же, в
день появления Робика в его взводе, спросил:
— А почему у Вас, товарищ боец, с Вашей еврейской внешностью такая фамилия? Вы ведь, как
говорится, "казак из Палестины"?
Уязвленный его вопросом, Робик ответил, что он родом из Москвы, и не из Палестины и если
товарищу лейтенанту не нравится его фамилия, то он помочь ему в этом никак не может. Лейтенант
рассмеялся и сказал, что это он так, к слову, что у нас по сталинской конституции все нации равны.
Но он и потом при случае награждал Робика разными кличками: доктор Коган, Лева из Могилева и
другими. Робик кипел гневом, но терпел. Однажды, когда лейтенант спросил его:
— Скажите, Апанасенко, а почему все евреи троцкисты?
Робик разъярился не на шутку, влепил ему звонкуюю пощечину и неожиданно для самого себя
крикнул срывающимся голосом:
— Я... вызываю Вас... на дуэль! И можете быть уверены, что об этом никто не узнает!
— Ах, на дуэль! — вскричал ошарашенный от неожиданности взбешенный лейтенант, — я тебе...
покажу. . дуэль... Лева из Могилева! Ты у меня... заплатишь за это.., и он стал дрожащими пальцами
расстегивать кобуру нагана.
Но он не успел ее расстегнуть. Его сбил с ног сильный удар прикладом винтовки. Лейтенант попал
в медсанбат, а боец Робик Апанасенко, урожденный Нодель, угодил в штрафную роту.
* * *
Вернувшись на свой НП, Виктор рассказал капитану Крутокопу о том, что произошло.
— Но это был точно он! — волнуясь, говорил Виктор, — я и сейчас вижу его искаженное болью
лицо... Ничего не могу понять... какая-то страшная загадка...
— А за что же он мог попасть в штафную? — спросил Крутокоп.
Виктор пожал плечами:
— Если б я знал...
— Ладно, — хмуро заговорил капитан, - давай помянем того бойца... В любом случае... он...
герой...
Когда они выпили, Крутокоп сказал:
— Не кисни, брат, этим не поможешь.
— Знаешь, — задумчиво сказал Виктор, — я до сих пор не боялся смерти, не думал о ней, честное
слово! Не мог себе представить, что меня и вдруг убьют. . витал в облаках. — Он помолчал и, что-то
вспомнив, ухмыльнулся: — Несмышленышем был...
Крутокоп внимательно поглядел на Виктора, потом хлопнул себя по лбу:
— У меня на сей счет есть кое-что в моем студенческом Толмуде!
Он взял полевую сумку и, порывшись в ней, достал толстую, видавшую виды тетрадь в
коленкоровой обложке.
— Сейчас... я тебе найду, — говорил он, перелистывая страницы, — сейчас... найду. "Смелость,
Смелость, еще раз Смелость!" Это Дантон, но я не об этом... Сейчас... сейчас... А... вот, нашел!
Слушай! А.С.Пушкин, из "Путешествия в Арзрум": "Он почувствовал необходимость рассчитаться
единожды навсегда со своею молодостью и круто повернуть свою жизнь". — Крутокоп захлопнул
тетрадку: — Прямо тебе в лоб! Прямой наводкой, а? Классик есть классик, никуда не денешься, а?
Виктор понимал, что капитан хочет помочь ему побороть тоску и был за это ему благодарен.
— А теперь давай по глотку за нашу Победу, — сказал Крутокоп, опять доставая флягу.
О "своем" немце Виктор не рассказал ему, посчитав, что это может показаться мальчишеским
бахвальством. Но Крутокоп узнал об этом на другой же день по "солдатскому телеграфу".
* * *
Долгое противостояние закончилось неожиданно. В конце мая их дивизия стала постепенно
смещаться вдоль линии фронта на юг, ненадолго задерживаясь на временных боевых рубежах. В
- Голубые горы - Владимир Санги - Советская классическая проза
- Алые всадники - Владимир Кораблинов - Советская классическая проза
- Том 4. Наша Маша. Литературные портреты - Л. Пантелеев - Советская классическая проза
- Папа на час - Павел Буташ - Классическая проза / Короткие любовные романы / Советская классическая проза
- Записки народного судьи Семена Бузыкина - Виктор Курочкин - Советская классическая проза
- Перехватчики - Лев Экономов - Советская классическая проза
- Третья ракета - Василий Быков - Советская классическая проза
- Товарищ Кисляков(Три пары шёлковых чулков) - Пантелеймон Романов - Советская классическая проза
- Огни в долине - Анатолий Иванович Дементьев - Советская классическая проза
- Разные судьбы - Михаил Фёдорович Колягин - Советская классическая проза