Наследник - Владимир Малыхин

— Много я видел хамства, но такого... такого я подлецу Адольфу никогда не прощу!

В этот миг где-то рядом грохнул сильный разрыв и ярко вспыхнуло пламя. Перевернулось голубое

небо, погасло солнце. Дальше была тишина и плавное, невесомое падение...

* * *

Виктор был ранен в бедро и руку. Незадолго До выписки из фронтового госпиталя он получил

письмо от товарищей по батарее. В письме сообщалось, что во время атаки "мессера" когда Виктор

был ранен, гвардии капитан Крутокоп был убит наповал, Виктор был потрясен этой вестью, он

искренне и глубоко уважал своего командира. Долго не хотелось верить Виктору в гибель капитана

Крутокопа. Сообщали ему в письме и о том, что он награжден орденом Красной Звезды. А спустя

месяц ему переслали из батареи еще письмо.

Это было письмо Маши. Заканчивалось оно так: "Я пишу тебе суровую правду. Я не сберегла нашу

любовь. Прости "Письмо поразило Виктора, он перечитал его много раз. Постепенно ревность,

злость, чувство оскорбленного самолюбия вытеснили все другие чувства. Он ответил ей коротким

письмом: Марии Тумановой! Отвечаю словами поэта — и с ухмылкой написал:

И мне в скитаньях и походах

Пришлось лукавить и хитрить,

И мне случалось мимоходом

Случайных девочек любить.

Но как он страшен посвист старый,

Как от мечтаний далека

Ухмылка наглая гусара,

Гусара наглая рука...

Подумал и дописал: Наше дело правое, Победа будет за нами! Гв. ст. лейтенант В.Дружинин.

* * *

Когда Маша поняла, что беременна, первое, что пришло ей в голову, была мысль сделать аборт. Но,

во-первых, аборты в то время были запрещены, во-вторых, она панически боялась этой операции, а,

в-третьих, а может быть и прежде всего, она считала аборты убийством. Ее одолевали сомнения,

угрызения совести, страх. А время шло, и в ней постепенно стало просыпаться материнское чувство.

Она стала думать о существе, которое может. . нет, нет, не может, а должно, — думала она, —

появиться на свет. Она не станет убийцей, убийцей ребенка... Ее ребенка! А как же Виктор? Но ведь

он все решил, все написал в своем последнем письме... Маша была уже не в силах таить все в себе. С

кем же поделиться? Кому излить душу? С Зойкой? С мамой? О, как же трудно, как ужасно ей трудно

сейчас! У нее не было сил. И она рассказала все Зойке.

— Аборт! — безапелляционно заявила Зойка. — Я все устрою. Это пустяк!

— А ты разве делала? — испуганно спросила Маша.

— Делать не делала, но знаю. Не будешь же ты рожать от. . этого рыжего...

— О, Зойка! Какая ты бездушная. Ну причем здесь он? Ребенок мой! Понимаешь, мой и только

мой!

— Твой-то он твой, но ведь и он... этот рыжий... тоже ведь...

— Какая же ты, Зойка, бестактная, — проговорила Маша, утирая слезы. — Если нет мужа, то

ребенок принадлежит матери! Только своей матери...

Долгими бессонными ночами Маша думала о своей судьбе, думала она об этом и на работе, и на

дежурстве в госпитале. Поглядев на себя повнимательней в зеркало, она испугалась. Лицо осунулось,

побледнело, глаза ввалились и стали похожи на глаза какой-то знаменитой грешницы, которую она

видела в Третьяковке на какой-то знаменитой картине...

Однажды, уходя в ночную смену, мать, как бы между прочим, сказала:

— Не убивайся и не терзайся! Я все знаю.

Маша испуганно на нее посмотрела.

— Да, да, все знаю! — повторила мать. — Этого надо было ожидать... Но раз так, значит так!

Ничего не поделаешь, будем рожать!

Маша зарыдала и бросилась на шею матери. В голове мелькнула догадка: "Зойка сказала.

Молодец".

* * *

В декабре сорок третьего гвардии старший лейтенант Дружинин был выписан из госпиталя и

направлен в распоряжение штаба 4-го Украинского фронта, который располагался в Мелитополе.

Штабной майор говорил:

— Вы гвардеец и желаете, естественно, попасть в гвардию. Я все понимаю. Но не огорчайтесь.

Есть все основания полагать, что славная артдивизия, в которую Вас назначаем, в самое ближайшее

время станет гвардейской.

Виктор ответил майору, что очень хотел вернуться в свою родную дивизию, но, коль скоро она на

другом фронте, — то ему в таком случае не так уж и важно, в какую часть он попадет.

— Вы абсолютно правы, гвардии старший лейтенант. Ведь гвардейцами становятся в боях. Что же

касается денежного довольствия, то... не за деньги воюем. Не так ли?

Виктор даже и не думал о "гвардейской надбавке" и слова майора его обидели.

— Извините, товарищ майор, — сказал он, — но зачем Вы так? Разве я давал повод?

— Ну, ну, ну. . Молодо-зелено. Не надо обижаться, голубчик. Дело ведь житейское. И я обязан был

Вам напомнить...

В тот же день на попутном грузовике Виктор добрался до штаба своей новой дивизии. А утром с

приказом в кармане уже прибыл в распоряжение артполка, куда был назначен командиром батареи.

Полк понес большие потери в предыдущих боях и находился на отдыхе и пополнении. Командир

полка, молодой подполковник, выслушав рапорт гвардии старшего лейтенанта Дружинина, подробно

расспросил его об учебе и прошлой службе, потом коротко рассказал о боевом пути полка.

* * *

Снег скрипел под ногами и сверкал в лучах восходящего солнца, слепил глаза. Деревянный сруб

колодца, покрытый слоистым льдом и сосульками, тоже сверкал на солнце и был похож на кряжистый

алмазный пень. Над трубами занесенных снегом приземистых хат вытянулись длинные белые дымы.

Виктору почудилось, что это вовсе и не хаты, а тяжело груженые корабли, с трудом пробивающие

себе путь сквозь сугробы снежного океана. Он бы, пожалуй, не очень удивился, если бы в этот

момент навстречу ему вышел белый медведь...

Но вместо белого медведя навстречу ему от колодца шел старик в рыжем, по колено, тулупчике, на

голове его красовалась военная фуражка с красным околышем. Он сильно покачивался под тяжестью

коромысла, на котором плескались два ведра воды. Подойдя к Виктору, он приложил руку к фуражке

и сказал тонким голоском:

— Здравия желаю, товарищ командир.

— Здорово, дедушка Щукарь, — ответил Виктор, улыбаясь своей шутке. — А где тут начальство

живет?

Старик остановился, неспеша поставил ведра на снег, повернулся к Виктору и заморгал:

— Хто, хтоя?! Виктор засмеялся:

— Я назвал Вас дедушкой Щукарем, не слыхали о таком?

Старик собрал на лице пучки хитрых мелких морщинок и запищал:

— Об нем-то? Как не слыхать! Очень даже наслышаны. То ж мой кровный сродственник. — На

этот раз, от неожиданного ответа, заморгал Виктор.

— Он, стало быть, Щукарем зовется, — продолжал дед, — а я — Пискарем. У меня голос тонкий.

А курить у Вас не найдется? — спросил дед.

— Найдется, — улыбнулся Виктор. — Старик ему понравился. — Где же тут, дедушка,

начальство-то живет?

— Так то ж майор, товарищ Сапрохин?

— Вот, вот. Точно, он самый.

— Он на постое в доме, что у школы. — Виктор помог деду водрузить на плечи коромысло с

ведрами и поддержал его для сохранения равновесия, когда тяжелые ведра качнули деда к забору.

— А тебе удача будет, сынок, — подмигнул он Виктору, — две полных цибарки повстречал.

— Да еще и с дедом Пискарем познакомился, — подмигнул ему Виктор. — Дед рассмеялся

тонким смехом: — Я шутковать тоже большой любитель. У нас ведь род шутейный. Ну, бывай здоров,

служивый. Бог даст встретимся.

* * *

Мазаная, крытая соломой хата возле школы, которую указал дед, ничем не отличалась от

остальных. Она была такая же приземистая и облупленная. На кольях заваленки сушились

опрокинутые пустые чугунки и крынки. На лавке маленького крыльца грелся большой рыжий кот. Он,

блаженно мурлыча, вздрагивал пушистым хвостом. Только провод полевого телефона, протянутый

через приоткрытую форточку, выдавал присутствие здесь высокого начальства.

Виктор вошел в сенцы и постучал в дверь. Ее приоткрыл немолодой солдат с аккуратно

подбритыми усами и в расстегнутой дубленой безрукавке поверх гимнастерки и валенках. Лицо его

выражало интерес и в то же время нетерпение, отвлеченного от важного дела человека. В руке он

держал большой кухонный нож. Виктор понял, что это ординарец и ему захотелось подшутить.