Слишком поздно - Гувер Колин

– На какой стороне он спит? – спрашивает Картер. Я показываю, и Картер с помощью Далтона укладывает Эйсу на кровать. Я накрываю его свежим одеялом, которое достала из шкафа. Хочу подоткнуть края, когда Эйса вдруг просыпается. Смотрит на меня, потом утирает лицо ладонью, морщится.

– Черт, чем воняет? – бурчит.

– Тебя стошнило на кровать.

Он снова кривится:

– Ты убрала?

Я киваю и шепчу:

– Да, я сменила белье. Спи дальше.

Но Эйса не спешит закрывать глаза. Подергивает меня за прядь волос, говорит:

– Ты так обо мне заботишься, Слоун…

Некоторое время я смотрю на него – на эту его беззащитную версию и, даже в присутствии Картера, проникаюсь сочувствием.

Я просто не могу не жалеть его.

Эйса ведь не от хорошей жизни такой. Он стал тем, кто он есть, потому что не видел достойного примера.

Жалости от меня он заслуживает. А вот любви – нет, да и прощения, наверное, тоже.

Жалость к нему я побороть не могу.

Хочу уже встать, но тут он хватает меня за руку и тянет обратно. Опускаюсь на колени у кровати, и он накрывает мою ладонь своей, шепчет, зажмурившись:

– Как-то раз, лет в пять, меня стошнило на постель. Папаша запретил ее менять, типа спи так, будет тебе урок. – Он коротко смеется, а потом еще плотнее закрывает глаза. – Походу, старый козел снова ошибся, – бормочет он.

Бог ты мой. Я прижимаю ладонь к груди. Сердце кровью обливается, мне жаль того маленького мальчика.

Картер и Далтон смотрят на Эйсу с такой же жалостью. Эйса тем временем укладывается на животе и зарывается лицом в подушку.

Дрожит и вжимается в нее со всей силой, будто хочет себя удушить.

– Эйса, – шепчу я, гладя его по голове.

Он содрогается в беззвучных рыданиях, рвущихся из самой глубины наполненной болью души.

При мне Эйса слез не показывал. Завтра он ничего этого не вспомнит. Забудет, ушла я или забралась в постель и обнимала его. Я глажу его по голове, а сама оборачиваюсь: Далтон ушел, оставив нас с Картером.

Картер подходит ближе. Гладит меня по щеке, целует в лоб, застыв так на какое-то время. И лишь затем уходит.

В дверях на миг оборачивается, пристально смотрит на меня. Большим пальцем медленно проводит по нижней губе. Сердце так и рвется к нему, но я остаюсь у постели Эйсы.

Наматываю на палец локон волос, и на лице Картера мелькает призрак улыбки. Картер еще некоторое время смотрит на меня, а потом закрывает за собой дверь.

Я же забираюсь на кровать, под одеяло и, обняв Эйсу, утешаю его до тех пор, пока он снова не забывается сном.

Однако, еще не успев задремать, слышу его шепот:

– Даже, блядь, не думай уйти от меня, Слоун.

Глава тридцать шестая

Эйса

Открываю холодильник и вижу, что мне оставили спагетти. Слава те, Господи.

– Видал, пап? – шепчу в пустоту. – Она, бля, дар божий.

Спагетти ставлю разогреваться в микроволновку, а сам иду к мойке и плещу себе в лицо воды. Чувство, будто спал, сунув башку в унитаз. Черт, судя по тому, как в спальне воняет, так оно, походу, и было.

Облокотившись о стойку, наблюдаю, как в печке кружится тарелка с едой.

Вот интересно, а не убил я его?

Не, вряд ли. Почти сутки прошли с тех пор, как я отмудохал папашу. Помри он, и копы уже примчались бы сюда. А раз выжил, то не станет предъявлять обвинений. Знает, что заслужил.

Микроволновка выключается и пищит.

Достаю из нее спагетти, беру вилку и начинаю есть. Но, не успев даже толком прожевать, бегу за мусорным ведром и дважды блюю в него. Утираю губы, а потом снова набиваю рот хавчиком.

Я свое похмелье перенесу стойко, как настоящий пацан.

Глотаю спагетти вперемешку с желчью.

Держись, Эйса.

Парадная дверь распахивается, и входит Слоун. На часах еще нет трех, так рано она с занятий обычно не возвращается. Меня Слоун то ли не видит, то ли начались те самые дни, когда у нее стервозное настроение, потому что она сразу бежит по лестнице наверх.

Не проходит и минуты, как из спальни доносится грохот. Слоун мечется по комнате, переворачивая все вверх дном. Я задираю голову, глядя в потолок и не понимая, какого хрена творится. Башка так трещит, что подниматься и проверять неохота. Да и не надо: спустя несколько секунд Слоун сама слетает вниз.

Стоит ей обогнуть угол и войти в кухню, как у меня шевелится в штанах. Она злая, как черт, а это охуенно заводит.

Слоун широким шагом приближается. Не успеваю и слова сказать, как она тычет мне пальцем в грудь:

– Где бумаги, Эйса?

Бумаги? Не всосал.

– Ты про че ваще?

Слоун распалилась. Мы стоим почти впритык, она чуть не трется об меня сиськами. А сиськи-то ходят вверх-вниз, в такт ее бурному дыханию.

– Карточка моего брата! Куда она делась, Эйса?

А, эти бумаги…

Я осторожно ставлю тарелку на стойку.

– Не понимаю, о чем ты.

Она делает медленный глубокий вдох и так же медленно выдыхает, а потом разворачивается. Подбоченивается, пытаясь сохранить хладнокровие.

Я знал, что Слоун не обрадуется, узнав о моих махинациях. И все равно не подумал заранее, как стану выкручиваться.

– Два года, – цедит она сквозь зубы и со слезами на глазах оборачивается.

Вот бля, так сильно я ее расстраивать не хотел.

– Два года я думала, что ты платишь за Стивена. Ты показывал мне бумаги, Эйса. Письма из администрации штата. Корешки чеков. – Она принимается расхаживать взад-вперед. – Соцработник сегодня на меня как на дуру смотрела, когда я спросила, можно ли восстановить пособие. Знаешь, что она ответила, Эйса?

Я пожимаю плечами.

Слоун тоже скрещивает руки на груди и приближается на шаг.

– Она сказала: «Пособие никто не отменял. Частные лица за Стивена не платят».

По ее щекам текут слезы. Впервые с тех пор, как она спустилась на кухню, мне становится слегка неуютно. Походу, я перегнул и заврался. Такой злой я Слоун еще ни разу не видел.

Она меня не бросит.

– Послушай, малыш. – Я подхожу и кладу руки ей на плечи. – Я должен был вернуть тебя, всеми правдами и неправдами. Ты ведь тогда меня бросила. Прости, что расстроил. – Я глажу ее по щекам. – Не злись. Я столько бабок и сил вбухал в это дело. Вот как много ты для меня значишь.

Она отталкивает меня.

– Козлина сраный! – кричит. – Ты подделал официальные документы, лишь бы прикрыть свое вранье, Эйса! Письма от чиновников каждый месяц! Кто их, блядь, пишет?

Слоун понятия не имеет, сколько я забашлял сучаре, который их присылает, а иначе благодарила бы уже сейчас. Нет же, снова тычет в меня пальцем:

– Ты обманом заманил меня в ловушку. Все это время я думала, что у меня нет выхода.

Мне не послышалось? Я сглатываю, еле сдерживая гнев. Делаю шаг ей навстречу.

– Обманом заманил в ловушку?

Она зло смахивает слезы, кивает и, понизив голос, говорит:

– Да, Эйса, ты заманил меня в ловушку. Последние два года я была твоей пленницей, боялась, что брат вернется к непутевой мамаше. Ты ведь знал: если эта угроза пропадет, я тебя, к чертям, брошу!

Она не всерьез. Со зла не соображает, что несет. Она никогда меня не бросила бы. Да, я ей врал. Да, вбухал хуеву тучу бабок в аферу, лишь бы Слоун поверила, будто ее братишку лишили пособия. Но это же так, костыль, временно. Если бы не мой трюк, она все равно приползла бы ко мне на коленях, только позже. Я упростил ей задачу.

– Ты так это видишь? Типа ты здесь в плену? – спрашиваю. – А разве я не дал тебе кров? Еду? Разные ништяки? Не позволил поступить в универ? Не выделил тачку? – Я подхожу и упираюсь руками в стену по бокам от нее. – Не смей стоять тут, в моем доме, и намекать, типа у тебя не было ни хера возможностей выйти в эту дверь.

Отойдя, показываю в сторону гостиной:

– Иди. Если больше меня не любишь, то проваливай!

Слоун не уйдет, не бросит меня, ведь иначе получится, что все эти два года она оставалась со мной исключительно ради бабла. Доила, лишь бы обеспечить своего никчемного братца. А если так, то она шлюха.