Дикие питомцы - Амбер Медланд

слова, но Нэнси от этого только сильнее распаляется.

Это потому, что Тэсс – культовая фигура, не уступает она. Как если бы Мерил Стрип знала пять языков.

Тесс говорит на хинди, урду, гуджарати, бирманском и бенгальском. Это не считая европейских языков. «Ой, да они все одинаковые» – отмахивается она, томно пожимая плечами. Когда я получила тройку на экзамене по французскому, она сказала лишь: «Отцовские гены…»

А потом сделала вид, что закрывает рот на замок и выбрасывает ключ.

Эту дверь не запрешь, съязвила я. А она не обратила внимания.

Отцовские гены считались так же в ответе за мою неряшливость, физическую слабость и – как выразилась Тесс в мои девять – ожидание мгновенного удовлетворения всех моих потребностей. В голове у Тесс живут разные версии Рэя, и то, какая сегодня выступит на первый план, зависит от времени года, программы на радио и положения дел в мире.

Нэнси Тесс называет моей маленькой подружкой. И знакомиться с ней не горит желанием. Подозреваю, что, если бы это все же случилось, Тесс бы сразу поняла, как крупно ей в жизни не повезло, и потому постоянно рассказываю ей, как Нэнси тошнило на улице.

Такое ощущение, что ей обязательно нужно. хватать через край. Если край здесь, Тесс проводит рукой на фут выше головы, она непременно рванет еще выше.

Летние утра в нашем доме атмосферой напоминали «Чистейшего Гершвина»[20]. Я просыпалась слишком рано, начинала ждать, когда пробудится Тесс, и вскоре снова проваливалась в беспокойный сон. Наконец она появлялась над горизонтом моего одеяла, словно перелетная птичка, вернувшаяся после зимовки, и улыбалась такой добродушной улыбкой, какой я уже много месяцев у нее не видела. Завтраки во время каникул готовились особенно тщательно. Мы устраивали пикники с льняными салфетками и столовыми приборами: толстые ломти хлеба, золотистые озерца меда, сочная клубника. Если на улице шел дождь, мы стелили одеяло на пол в гостиной и устраивали пикник там. Тесс раскачивалась из стороны в сторону и фальшиво подпевала какому-нибудь популярному тем летом хиту. Ах, Айрис, видела бы нас моя мать. Ты себе даже не представляешь. Дома Тесс называла дедулю не иначе как вице-король, а бабулю – Мадам Сэр[21]. Сама же у них в гостях всегда становилась Ништой. И угрюмо таскала на себе это имя, словно портящий платье пластиковый бейдж.

Когда наступали сумерки, я частенько убегала в ванную поплакать от страха, что лето скоро закончится. Боже, ты такая чувствительная! Существуй в мире фобия половиц, ты бы точно ею страдала. И требовала, чтобы я таскала тебя на закорках, как индейская скво.

С твоей по крайней мере хоть есть о чем поговорить, мрачно заявляет Нэнси. По картинным галереям походить и все такое. А моя матушка считает йогу смертным грехом. Мол, индуистская богиня оседлает тебя, как дьявол, и откажется слезать.

Она присылает мне ссылку:

«ЕПИСКОП УОТЕРФОРДСКИЙ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ ОБ ОПАСНОСТИ ЙОГИ И МЕДИТАЦИИ ОСОЗНАННОСТИ В ШКОЛАХ».

При Тесс упоминать йогу вообще нельзя. «Не все индианки…» и так далее.

И все равно классно было бы попытать счастья, каркает Нэнси. Но ты не дашь мне приблизиться к этой женщине и на расстояние ослиного рева.

Я не говорю ей, что быть дочерью Тесс – это все равно, что постоянно проигрывать в викторине.

* * *

За неделю до Рождества я еду по линии Пиккадилли и из вагона отправляю Нэнси очередной список:

Айрис: Аллергия на: кондиционированный воздух, выпечку, американский акцент, дешевый пармезан, чемоданы, «Бейлис» (и любой другой сладкий алкоголь), людей, которые называют себя ранимыми, говорящих младенцев в рекламах (см. также: животных в одежде), сентиментальность, неправильное употребление наречий, жевание в общественном транспорте, кричащие этикетки, поддельные этикетки, леггинсы…

Нэнси: А на Каву?

Айрис: И на глупые вопросы.

Лекарства: шампанское (от головной боли), горячий пунш (от насморка), свежий воздух (от невроза), свежий воздух (от самолюбования), спорт (от боли).

Я выкапываю в саду банку с запасными ключами от квартиры. Не могу признаться Тесс, что забыла свои в Нью-Йорке. Она едва разговаривает со мной с самого августа. Бросаю сумку и выбегаю купить цветы. Ах, это больнее, чем укус змеи, – бросает Тесс, когда я возвращаюсь домой с пустыми руками. Я обошла три магазина, но так и не нашла ничего стоящего. Оранжевые розы она считает скучными, розовые лилии – чересчур сексуальными. (Нет, ты скажи, что у лилии общего с фаллическим символом? – жалуюсь я Нэнси по телефону. Да на вагину она похожа, смеется Нэнси. Я осознаю, что она права, и начинаю злиться. Понимать Тесс – вообще-то моя прерогатива.) Белые лилии – похоронные цветы. Желтые розы означают ревность. Красные – жутко банальны. О тюльпанах и говорить нечего. Как-то раз одна моя не шибко умная подружка спросила Тесс, за что она так их не любит, и я вздрогнула. Сильвия Платт, – отозвалась Тесс своим особым, очень-очень протяжным голосом. И, наткнувшись на непонимающий взгляд, добавила – мертворождение. Нам с подружкой было по десять.

В шкафу висит одежда, которую я намеренно решила не брать в новую жизнь. Совершаю набег на спальню Тесс. Переодеваюсь в ее джинсы и толстовку. Спускаюсь вниз приготовить чаат, но никак не могу открыть банку тамариндового соуса. Всю жизнь Тесс внушала мне незыблемое правило – никогда нельзя надеяться, что тебе что-нибудь откроет мужчина. Неподатливые банки мы швыряли об дверь, а потом, матерясь, закрашивали сколы на краске фломастерами. В детстве я частенько выбегала на улицу с банкой в руках, подскакивала к какому-нибудь прохожему и выпаливала: «Откройте! Скорее!»

Очень боюсь, что Тесс как-нибудь пронюхает о моих встречах с Лидерман. Впервые я впала в депрессию в пятнадцать, когда со мной порвал мой первый парень. Заявил, что у меня проблемы с личными границами. На следующий день я не смогла встать с постели.

Ты не не можешь, – отрезала Тесс. – Ты не хочешь!

В то утро в ванную и из ванной я ползла на четвереньках. Тесс, помнится, стояла в дверях. Ее голос доносился до меня словно издалека. Я выглянула из-под одеяла и заметила, что ее лицо перекосило от ужаса.

Поднимайся, – скомандовала она. – Мы едем обедать.

Мне в школу надо, – протянула я.

Ой, прости, – отозвалась она. – А я было подумала, что тебе нужно валяться в кровати и жалеть себя. А ну вставай! Немедленно!

Сидя в машине, я морщилась от яркого света, но Тесс не позволила мне надеть темные очки.

Ты не больная и не