Шайка светских дам - Людмила Варенова

Каждый день с утра она отправлялась в больницу ухаживать за Томой и Толиком. Домой, хотя какой это был дом, возвращалась к ночи. Супруг и дочь веселились где-то. Сима без сил падала в кровать. И думала, думала. Потому что сон пропадал в ту минуту, когда голова касалась подушки. А утром снова садилась в машину, и шофёр отвозил её в клинику. Впервые она была благодарна Померанскому — за то, что была машина и водитель. Тащиться на трамвае и метро у нее бы уже недостало сил. Но только теперь, беспомощная и умирающая, Томка была ей дорога по-настоящему.

Да пошли вы все к черту! Решила она и плюнула на советы врачей и на все запреты. Сама варила крепчайший бульон со свежей молодой крапивой и силой вливала в перекошенный и безвольный Томкин рот. И наконец Тамара встала.

Теперь они подолгу сидели голова к голове на скамейке в больничном парке, следя за тем, как Толик самостоятельно управляется с коляской. Молчали. О чем было говорить? О том, что обе давно раскаивались? Не имело никакого смысла. Теперь, когда Тома могла связно отвечать на вопросы, к ней попеременно ломились то следователи, то журналисты. Историю ее взаимоотношений с Сергеем давно изучили и растиражировали, но все хотелось новых подробностей.

Померанский неожиданно легко согласился помочь. Правда, сделал это по-своему. Вместо того чтобы, как просила Сима, дать Тамаре пару дюжих охранников, взял и устроил на своей монументальной даче филиал клиники — перевез туда Тамару, Толика, приставил к ним целый штат медиков под командованием некой колоритной особы. Это была не то врач, не то опытная медсестра. Длинноногая стерва неопределенного возраста. Округлое лицо Моны Лизы обрамляли шелковистые прямые волосы приятного тёмно-русого цвета. На смугловатом или просто хорошо загорелом лице выделялись большие голубые глаза. Впрочем, мадам чаще всего носила на прямом безупречном носу изящные дымчатые очки. В целом дама была бы даже приятная, если б не жестокая, холодная улыбка, иногда возникавшая на этом гладком лице. На Симу и Тамару дамочка наводила дрожь. В ней угадывалась скрытая сила и жестокость. К тому же она была давней подружкой самого главного померанцевского волка — Герыча. Не только медики, но и охрана слушались эту мегеру беспрекословно. Обмирая от ужаса, Сима всякий раз сжималась, как тигрица перед прыжком, когда эта особа оказывалась слишком близко к беспечной Алёнке — такая не простит малейшей обиды никому. Тем более избалованной девчушке. Несмотря на поведение дочери, Сима всё равно готова была на всё ради своего непутевого детеныша. Только что она могла теперь? Если Анатолия — так экзотично звали неприятную особу — из надзирательницы случайно превратится во врага — Аленке несдобровать, да и их с Тамарой песенка спета. Правда, пока что эта стерва вела себя вполне дружелюбно и даже несколько подхалимски, отчего отвращение в душе Симы только росло. К счастью, она не все время торчала поблизости. Если б не эта постоянная угроза, так было даже лучше. Изоляция от мира — вот чего им требовалось сейчас.

А гибель генерала все-таки обрушила ту самую злополучную лавину, которую передумала когда-то запускать Тома. В убийстве по-прежнему обвиняли вдову, а Тамару — в том, что довела до этого поступка несчастную женщину. Только вот сам погибший оказался не ангелом.

— Представляешь, Тигренок, бравый вояка оказался по уши в нехорошей жиже, — Померанский в последние месяцы, после убийства Камарина, к Симе как-то потеплел и стал хоть и не образцовым мужем, но, во всяком случае, просто хорошим другом. Много времени проводил на даче, гуляя с ней и Томой. Тому это настораживало, но сил как-то бороться у неёе не было. В конце концов Померанский имел право оставаться не совсем равнодушным. Его с генералом связывали кое-какие Давние, но не совсем законные дела. Так что трон и под этим респектабельным господином хоть слегка, но покачнулся. Все они повязаны, так почему нельзя рассказать все, что они знают? Что они теряют? Что им вообще ещё осталось терять?

— Обалдела, что ли? — возмутилась ещё не совсем павшая духом Сима.

И Тамара кивнула, соглашаясь то ли с тем, что с ней действительно произошла эта безрадостная метаморфоза, то ли с тем, что действительно, пожалуй, не стоит посвящать Померанского в их тайны. Когда её сын немного окреп, ей захотелось уехать из страны. Все равно куда. Оказалось, что жить здесь ей невыносимо. Всё разрывало сердце — и шум города, и кваканье деревенских лягушек.

— Дались тебе эти лягушки! — не понимала Сима.

У Тамары только катились молчаливые слезы. Уехать она не могла. Следствие по делам Камарина обернулось для неё подпиской о невыезде. Могло быть и хуже, если б не заступничество Померанского. Нет, всё-таки Алла и Ирина скрылись хоть и обидно, но вовремя. Так прошли весна и лето. Толик заметно окреп. Тамара почти набрала прежний вес.

25. Месть Аллы

— Ну, и где она?

— Кто? — Аркадий Семенович Волынов никак не мог попасть концом сигаре ты в пламя горящей спички. Тряслись не только руки. Все тело била крупная дрожь.

— Кто-кто! Лошадь твоя в демисезонном пальто! — освободители глумливо заржали.

Пять минут назад Аркадия Семеновича освободили из следственного изолятора, где он провел три месяца.

* * *

Сама того не зная, Алла Волынова все-таки свершила свою страшную месть. Художник Волынов не ожидал обыска. С какой стати? Он всегда был предельно осторожен. Но все эта старая никчемная корова Алла! Что такое она натворила, раз менты выбились из сил, переворачивая всю их квартиру? Лизочка, прижимая к себе дочку, смотрела на него такими глазами! А что она думала? Что на её безбедную жизнь можно заработать, малюя пей-зажики? Вон они, идеалисты, пачками мерзнут у Дома художника, надеясь выжать жалкие три сотни из прижимистых граждан. Он уже не мальчишка, чтоб трястись на морозе или бегать по нуворишам, вымаливая заказы.

— Будьте добры, пройдите сюда, посмотрите, это ваше? — попросили его.

Он и так знал, что там, на столе. «Чеки» героина он, глупец, прятал не слишком тщательно. Откуда ж мог знать, что нагрянут вот так, среди ночи?

— Что это? — сделал изумлённые глаза.

— Пока не знаем. Порошок белого цвета, расфасованный в целлофановые пакеты весом около одного грамма каждый. Всего сто тридцать пакетов, — диктовал мент в штатском.

Камуфляжник за спиной Волынова фыркнул под своей черной тряпичной маской. Художник вздрогнул.

Валил всё на Аллу. Но это не имело никакого смысла. Аллы не было в этой квартире уже очень давно. Женщина не оставила в квартире никаких своих вещей, а героинчик забыла? Щедрая особа — ваша бывшая жена! По самым скромным подсчётам, тут на… В общем, на немалую сумму. Сто раз проклял себя, что поторопился тряпки её выкинуть. К тому же его отпечатки «на чеках» героина всё равно остались… Сам же развешивал. Дурак. Перестарался.

* * *

Обычная была история. Сперва художник попробовал «легонький» наркотик для вдохновения. Потом кое-что покруче. После того, как подсел. А с деньгами стало напряжно, «кормилец» подал идею толкать героинчик клиентам под видом заказчиков. Дело было непыльное и выгодное. Сначала боялся. Потом понял: никому ни до чего в этой долбаной стране дела нет. Таскалась к художнику золотая молодежь. А что? Портреты иметь нынче в моде. И вот — на тебе! Приплыл!

Через неделю отсидки в изоляторе готов был на все — сдать поставщика, съесть собственные экскременты, сознаться в убийстве Джона Кеннеди. Но его спрашивали только об одном — где Алла? Где Алла? Где может быть Алла? Родственники, подруги, любовники. Как будто у старой клячи могут быть любовники! Вначале думал даже, что его подозревают в ее убийстве. Не выдержал и… признался. Да, мол, укокошил бывшую женушку, а тело в реку сбросил ночью. Ищите, мол. Найдёте — ваша взяла. Надеялся, что на суде от показаний откажется, скажет — силой выбили, отпустят.

Ему вежливо объяснили: нет, гражданин Волынов, жену свою вы не убивали. Жива-здорова, обретается где-то гражданка Алла Волынова, и очень следственные органы нуждаются в ее появлении для получения какой-то особо важной информации. Конечно, за героин срок вам полагается немалый, но в случае содействия следствию смягчающие обстоятельства лишними не будут.

А он не знал. Чтоб она провалилась, эта Алла!

* * *

— Чего трясёшься, дохляк?

— Так б-б-боюсь…

— Правильно делаешь.

Три месяца, всеми забытый, отсидел Аркадий Семёнович Волынов в следственном изоляторе. Только раз пришёл нанятый Лизочкой адвокат — сообщить о том, что он, Аркадий Семёнович, отныне в браке с гражданкой Елизаветой Волыновой не состоит. Развелась с ним Лизочка.

И вдруг:

— Волынов! На выход. С вещами.

От свежего воздуха стало скверно, голова закружилась, привык к густой спёртой вони. В «Газели», куда его засунули внезапные «освободители», пинком задвинули бедолагу в дальний угол — воняет очень.