Гугеноты - Владимир Москалев

— Вы полагаете, Конде известно о наших замыслах? Но каким образом?

— Спросите об этом у самого Конде. Однако вернемся к нашему разговору. Речь шла о помощи, которую вы требуете у Филиппа II. Ну а взамен? — спросил коннетабль и в упор посмотрел на собеседника. — Ведь испанцы потребуют что-то взамен.

Гиз ничуть не смутился:

— Вряд ли. Ведь Екатерина Медичи в родстве с папой, и просьбу Филиппу от имени Карла IX передаст папа Пий IV.

— Ну а если все же вы обманываетесь в своих ожиданиях?

— Что ж, в таком случае я щедро одарю солдат, а испанскому королю подарю какое-нибудь свое графство, у меня их предостаточно на границе с Лотарингией.

— И вы думаете, он этим удовлетворится?

— Безусловно. Он сам рад будет предоставить нам эту помощь, ибо спит и видит, как объединить Францию с Испанией и сделать все это абсолютной монархией с Габсбургами[50] во главе.

— Что ж, план хорош, — задумчиво проговорил Анн де Монморанси, хмуро разглядывая перстни на пальцах.

Это и самом деле было так, но Франциск де Гиз забыл, что коннетабль был политиком и не терпел насилия одних французов над другими. Для него важно было благосостояние государства, а не вопросы религии, к тому же он и без того знал о планах Филиппа Испанского. И второй оплошностью Гиза была его неискренность, о которой коннетабль сразу же догадался.

Гиз продолжал:

— Как только король простит мне Васси, все католики Франции, которые обратились в кальвинизм, вновь вернутся в лоно святой матери римской церкви; таким образом, наши ряды заметно пополнятся, и мы легко разобьем гугенотов.

— Герцог, неужели вы и взаправду думаете, что протестанты столь сильны, что придется звать на подмогу испанцев?

— Я это знаю, коннетабль. Кто ближе всех к трону? Бурбоны, вот кто идет за Валуа, и потому дворяне толпами ринулись в кальвинизм. Или вы скажете, что это не так?

— Не скажу, — проговорил Монморанси. — Нынешнее дворянство действительно мало религиозно и с такой же легкостью меняет веру, с какой женщины — перчатки. Реформация для них — не цель, а лишь средство. Они ищут сильную партию.

— А представьте себе то время, — подхватил Гиз, — когда я оттесню Колиньи и Конде и сам стану первым принцем королевской крови! Католики живо вернутся на свое место, и вот тогда наступит момент для окончательного искоренения ереси.

Коннетабль не признавал в душе никакой ереси, считая это поповскими бреднями, но не стал возражать Гизу, памятуя о том, что тогда придется иметь дело с церковью.

И еще об одном совершенно не подумал Франциск де Гиз, увлеченный своей идеей «мирового господства», которая не приносила никаких выгод лично коннетаблю. Он упустил из виду, что семейство Монморанси было в родстве не только с королевским домом Валуа, но и с Шатильонами. В расчеты коннетабля вовсе не входила ссора с ними, ибо они были единомышленниками по партии с Бурбонами, теми, кто стоял ближе всех к трону после Валуа и кто заключал бы брачные союзы в первую очередь с самыми близкими друзьями из высшей аристократии. Монморанси смотрел далеко вперед; родство с нынешним королевским домом его уже перестало устраивать.

— Ну а какова же будет моя роль после смены кабинета министров? — спросил он.

— Вы будете по-прежнему исполнять свои миротворческие функции; заслуг ваших на этом поприще никто и никогда не отрицал. Мне же дайте в руки меч, о большем я не прошу.

Герцог лгал, и коннетабль знал об этом. Едва Гизы вновь обретут утраченное ими влияние, как семейство Монморанси будет тут же отодвинуто на второй план, а это означает конец всем честолюбивым замыслам коннетабля. Оставался один-единственный выход, и Анн де Монморанси в мыслях вновь вернулся к Орлеану.

— Известно ли вам, герцог, что протестанты мечтают взять реванш за поражение при Васси? — спросил он.

— Догадываюсь.

— Однако речь идет не о сражении, а об убийстве.

— Что вы имеете в виду?

— По городу бродит какой-то фанатик и кричит, что собственноручно убьет герцога де Гиза, избившего его братьев.

— Мне что-то говорили об этом, но, признаться, я не придал этому особого значения, — бесстрастно ответил Гиз.

— И напрасно. Много великих людей погибло не на полях сражений, а от руки убийцы. Вспомните историю Цезаря[51] и его противника Помпея[52]; обоих постигла одна и та же участь.

— Кто же он такой, этот народный мститель?

— Он один из тех, кто был в Васси. Он называет себя Польтро де Мере.

И тут только Гиз вспомнил о раненом гугеноте, который лежал на земле, залитый кровью, и с ненавистью выкрикивал угрозы.

— Вот уж не думал, что ему удастся выкарабкаться, — хмыкнул герцог. — Однако мало того, он еще пробрался в Париж с целью меня убить.

— Что вы думаете о его заявлении?

— Думаю, что не стоит уделять ему слишком много внимания.

— И, тем не менее, герцог, чтобы прийти сюда, вы надели маску. Боялись, что вас узнают?

— Да, но это не относится к Пельтро. Я не хочу, чтобы меня узнали парижане, я боюсь взрыва народного энтузиазма. Мне он польстит, но весьма повредит мадам Екатерине. А поскольку вам известна теперь моя миссия, то вы поймете причину, по которой я не желаю быть узнанным.

— Я понимаю вас, герцог, и тем не мене вам надо исчезнуть из Парижа.

— Я не боюсь этого самого де Мере, но все же хочу быть ближе ко двору, где мне спокойнее. К тому же, признаюсь, меня в последнее время мучают дурные предчувствия.

— Еще одна причина исчезнуть незаметно, чтобы убийца ни о чем не подозревал, рыская по Парижу.

— У вас есть план?

— Выслушайте его. Знаете ли вы, что происходит сейчас в Орлеане?

— Я знаю: это гнездо гугенотов. Говорят, их собралось там несметное количество, и они грозят оттуда не только всем католикам Парижа, но и папе.

— Хуже всего то, что они слепо подчиняются Колиньи и Конде и утверждают, будто кардинал Лотарингский, ваш брат, вместе с семейством Монморанси продался итальянцам, оккупировавшим французский двор.

— Мне известно, что они никому не подчиняются, и Орлеан после Руана и Дрё является источником мятежа и неповиновения королевской власти.

— Вот именно, герцог, вот именно. А известно ли вам, какого рода беседу имела со мной по этому поводу вдовствующая королева? Она была бы рада найти человека, сумевшего подавить этот очаг мятежа, и человек этот, надо думать, снискал бы ее похвалу и заслужил благоволение и искреннее доверие.

Гиз сразу приободрился и теперь уже не сводил глаз с коннетабля.

— Вы предлагаете мне возглавить войско и отправиться в Орлеан? Но ведь именно за этим я и пришел к вам.

Коннетабль кивнул, давая понять, что не забыл ни единого слова из их предыдущей беседы.

— Этим вы убьете сразу трех зайцев: угодите королеве, избавитесь от ножа убийцы и получите возможность стяжать себе славу на поприще борьбы с ересью. Уверен, это не пройдет мимо папы, и он явит вам свое благоволение, что послужит к установлению добрых отношений между Гизами и Медичи и явится важным шагом на пути к процветанию Франции.

Все складывалось как нельзя лучше, и герцог не стал долго раздумывать.

— Где я возьму войско? — спросил он. — Моих солдат будет явно недостаточно.

— Оно уже ожидает вас под стенами Орлеана, им командуют Невер, маршалы Бурдильон и Вьевилль. Прево даст вам еще несколько тысяч солдат из народного ополчения, вкупе с моими людьми, набранными из швейцарцев и немецких ландскнехтов, это составит армию численностью в пять-шесть тысяч солдат вместе с конницей и артиллерией.

— Превосходно. Я могу добавить к ним своих Лотарингских ветеранов, к которым пошлю отряд.

— Не стоит, это займет слишком много времени, а между тем вам надо торопиться. Через неделю вам надлежит выехать из Парижа. Ваше войско будет ожидать вас близ Этампа. Сбор армии и ваш отъезд должны пройти незамеченными, дабы это не насторожило Польтро и не всполошило гугенотов, которые немедленно начнут стягивать силы к Орлеану. Где вы будете все это время?

— У себя во дворце.

— Я сам нанесу вам визит и укажу точное время отбытия.

— Надо полагать, — произнес герцог, — вы не преминете известить правительство о моем стремлении услужить ему и о желании вернуть дружбу августейших монархов? К тому же я должен получить такой приказ из уст самой королевы.

— Вы и получите его. Я завтра же отправлюсь в Лувр и извещу Ее Величество о нашем с вами соглашении.

Гиз поднялся с места.

— Таким образом, коннетабль, визит мой к вам не прошел для меня безуспешно и послужит, я думаю, в дальнейшем залогом установления мирных отношений между домами Гизов и Монморанси, особенно если будут забыты при этом старые обиды.