Млава Красная - Вера Камша

Давно погнаны вестовые в штаб корпуса, всё на ту же мызу. Погнаны давно, а ни один не вернулся, и никакой помощи нет. Хотя и безо всяких вестников его сиятельство не мог не слыхать длящейся канонады.

Вновь и вновь, не жалея себя, пытались прорваться в глубь леса баварские конники, бросившаяся через мост вперемешку с ними пехота, так же не задерживаясь, давила в стороны от дороги, распирая горловину прорыва.

За спиной Сажнева кто-то мрачно бросил:

– На твоих зимовичек вся надежда, Петровский. Попроси уж, а, умоли?

– Попрошу, – отозвался унтер. – Только они того ж, хоть и зимовички, а бабы. Жертву потребуют. Кто крови своей не пожалеет?

Потом вновь были вынесшиеся из снежного водоворота лошадиные морды, и пар над ними, и силуэты людей; и разряженный штуцер в руке Сажнева, приняв на ствол проскрежетавший железом по железу клинок, достал баварца, угодив штыком пониже рёбер; были выстрелы в упор, вскинутые пистолеты в руках чёрных драгун, сигналы не сдающегося трубача и тяжёлое дыхание собиравшихся возле своего командира десятков и десятков югорцев.

К спешенным драгунам и простой пехоте прибавились прусские гусары, однако им в глубь пересечённого плетнями леса ходу не было, охватить и сжать батальон с боков не получалось. Ветер вдруг взвыл, задул стрелкам Сажнева в спину, зло и метко швыряясь пригоршнями мокрого снега прямо в лица наступающим.

Но фон Пламмет уже перешёл Млаву в нескольких местах – гремело далеко справа, гремело и слева. Последние стрелки Сажнева спешили оставить её берег, осыпаемый ядрами и пулями; югорцы не показывали спин врагу и как могли огрызались: не одно и не два тела в чёрных мундирах сорвались в мутные воды Млавы; однако остановить переправу одинокий батальон, конечно, не мог.

Нет, он не бежал, висел, мёртвой хваткой вцепившись в глотку фон Пламмету, не давал тому развернуться, всей мощью навалившись на разбросанные полки передовой Пятой дивизии; и это всё, что мог сейчас сделать подполковник Сажнев.

* * *

Расставшись с другом-югорцем, гвардионский полковник Фёдор Росский в сопровождении старого Фаддея возвращался к своему полку – гвардейскому гренадерскому, чьё полное наименование включало едва ли не все славные битвы русской армии за последние полтора века, – в дурном и смутном состоянии духа.

Ломинадзев, конечно, подхалим и дурак. Правда, про таких говорят «дурак-дурак, да умный». Обладает каллиграфическим почерком, за что отмечался ещё в Пажеском корпусе, мгновенно запоминает мельчайшие детали на карте, умеет подать начальству великолепно составленную и написанную бумагу, диспозиции Ираклия Луарсабовича впору в музеях вывешивать. И в обычных условиях, пока Второй армейский корпус производил адванции и оффенции, перемежаемые исключительно учебными и незначительными ретирадами на практических хотчинских полях, сей генерал был вполне на месте. Но сейчас, когда волею государева Манифеста четыре дивизии из действующей армии придвигаются к границе – а по другую сторону открылись баварские и не только наёмники, знаменитая дивизия фон Пламмета…

Ох, жди беды от такого начальника штаба. И добро б, окажись он при толковом командире, – так ведь нет, и командир корпусу выпал такой, что впору караул кричать: его сиятельство князинька Леонтий Аппианович Шаховской, спору нет, храбр был по младости. И василевсам – троим – верен. Да только молодость та давно минула, всё больше на тех же практических полях, в лучшем случае на стрельбищах, куда едва ли не силой загонял государь нерадивых альбо ж чрезмерно дошлых командиров, не желавших терять выгоду от продажи неиспользованного пороха на сторону.

Что успеет сделать Ломинадзев, если всё-таки здесь начнётся? Смогут ли дивизии корпуса собраться в единый кулак, о который поломают зубы даже «чёрные волки» фон Пламмета? Приказы, конечно, разосланы. Но вечереет, снег, дороги обратились в грязевые реки – артиллерия точно отстанет, и только головные роты передовых полков, при всём поспешании, лишь утром появятся у границы.

Чёрт бы побрал браваду его сиятельства, прискакавшего на Млаву даже вперёд собственного авангарда! Можно сказать, что один батальон лучше, чем его же полное отсутствие, но… Если навалится Пламмет всеми силами, ни батальон не поможет, ни полк. Разве что дивизия, так она-то как раз и разбросана. И получится у хитрого пруссака, начни он дело, классический «разгром противника по частям». Буонапартова школа, её теперь многие усвоили.

Постой, погоди, остужал сам себя полковник. Со времён Буонапарте никто не рисковал перейти русские границы с оружною силой, с османами да персиянами после объявления войны мы сами наступать начинали – так неужто Пламмет рискнёт? Что тогда – всеобщая война? Ещё один Манифест? Кайзер Иоганн кто угодно, но не безумец. Нет всеобщей коалиции против России, Берлин грызётся с Веной, так зачем же самому голову в петлю совать? Унгарского мятежа, нами подавленного, им не хватило? Нет, конечно, убеждал себя Росский, шансов, что пруссаки ударят первыми, исчезающе мало. Ничтожно мало. Так что не впадай в панику, Фёдор, доберись до своего полка, проверь, как лагерем встали, всего ли в достатке, Миша Вяземский пусть интендантам отпишет за вины их – а вины за интендантами, лентяями и лежебоками, всегда найдутся.

Росский убеждал себя как мог, но помогали эти убеждения откровенно плохо. До боли вслушивался в лесную тишину, точно боясь, что вот-вот взорвётся она яростной орудийной пальбой, что будет означать…

Тут он вновь останавливал себя. И ветер, ветер вдруг сменился. Теперь дуло в лицо Росскому, направлявшемуся прочь от границы, на восток, навстречу своим гренадерам. Гнедой полковника, хоть и был отлично выезжен, пошёл боком, пытаясь укрыться от ветра, нагибал голову, не отвечая на посыл. Ничего не поделаешь, лошади ненавидят метель…

Дуло, завывало, секло. Повернись, словно тщился сказать ветер. Глянь за спину, что там. Остановись. Как же далеки внезапно стали чопорная Хотчина, опасный Капказ, блистательный Анассеополь, где протекала вся служба гвардейского офицера! И семья далеко – жена, дочки-хохотушки… Не бойтесь, родные, кудряшки мои, ваш папенька не сгинет тут, на ливонском порубежье. Не имеет права.

Люди устали, да. Марш выдался не из лёгких – сейчас кажется, что по капказскому теплу и шагать выходило бойчей. Но если фон Пламмет окажется-таки тем, кем полагает военный министр, – только гренадеры и смогут остановить его, прежде чем «чёрные волки» разорвут в клочья все передовые отряды корпуса; чёрт возьми, где суждальцы, где две батареи Карпина – их ведь князь должен был отправить на подмогу Сажневу! Не успевают, в который раз подумал Росский. И не успеют. Теперь, если баварцы с ливонцами перейдут реку, единственный шанс их остановить, не пропустить в тылы корпуса и всей армии – это встать над чертой приречных лесов, там, где начинаются поля, а с севера на юг тянется гряда невысоких холмов.

В самой середине гряды, где устроилась деревушка со смешным названием Заячьи Уши, в узком проходе меж холмами, сходились две дороги, что вели к границе, – одна, по которой ехал Росский, и другая, забиравшая севернее, где должна была наступать Шестая пехотная дивизия. Растянувшись на многие вёрсты, Второй корпус являл собой сейчас жуткую мешанину солдатских колонн и бесконечных тележных верениц, изредка продёрнутых живой кавалерийской нитью. Приданные корпусу донцы, как всегда, держались впереди, а вот Четвёртая лёгкая кавалерийская дивизия почему-то плелась в хвосте.

И будь Росский на месте князя Шаховского, он вообще бы, конечно, не полез к самой Млаве. Остановился бы здесь, на холмах, выдвинул к реке всех казаков, пехоту заставил бы рыть ретраншементы, строить добротные шалаши – но ведь у его сиятельства собственное понятие, как именно должно «становиться на рубежах ливонских», что приказывал государев Манифест.

Но Фёдор Сигизмундович Росский, даром что полковник гвардии, командует лишь гренадерским полком, а не всем Вторым армейским корпусом. И осталось ему, Фёдору Сигизмундовичу Росскому, лишь надеяться, что бравый пруссак фон Пламмет и его, будем политичны, «наниматель» окажутся-таки разумными трусами, не полезут на рожон.

Эх, Фёдор, друг ситный, брось себя успокаивать…

От мызы до края приречного леса – добрых пять вёрст. Из-за этих дурацких именин многие командиры сильно опередили свои части, и вот вам результат – он, полковник, рвётся сквозь ветер и снег навстречу собственному полку один-одинёшенек, если не считать Фаддея, даже без конвоя.

Чу! Что это?!

Росский натянул поводья.

За его спиной хоть и приглушённо, но разом заговорили сотни ружей; к ним спешили присоединиться десятки орудий.

Похолодело в груди, а на висках, напротив, разом выступил пот.

Накликал, значит…

– Кажись, начали, ваше благородие, – на правах старого воспитателя-пестуна нарушил субординацию Фаддей.