Ричард Длинные Руки - принц-регент - Гай Юлий Орловский

— Вопрос воина знатоку, — сказал я, — есть ли на свете оружие, с помощью которого можно бы дать отпор приближающемуся Маркусу?..

Он нахмурился, поджал губы. Рука понесла к губам чашу с коньяком, но он посмотрел на нее как на врага и поставил обратно на стол.

— Именно Маркусу?

Я сказал быстро:

— Не спрашиваю, есть ли оно здесь или можно ли сковать, я вообще о самой возможности!

— О таком не слышал, — ответил он зло. — Не слыхал! И никто не знает!.. Но ты, брат паладин, не скисай. Если не знаю и другие не знают, то это не значит, что все на свете такие же олухи. Да и вообще… не знаю, но, может быть, сумели бы и сами?

— Времени мало, — сказал я.

— Да, — возразил он, — но еще не совсем прижало рогатиной к стене! Еще что-то можно…

Щенячье ликование наполнило меня от пяток до ушей. На этого огромного лохматого мужика я смотрел с такой нежностью, что чуть не прослезился.

Он заметил, как изменилось мое лицо, с беспокойством вскинул мохнатые брови.

— Брат паладин?

— Я проехал десятки королевств, — сказал я с чувством, — от берегов южного моря до этих земель Предельного Севера… но ты первый, брат! Первый, кто сам заговорил о сопротивлении, а не бегстве! Все уже сложили лапки, я просто бешусь.

Он пробормотал:

— Сложили не все… У нас народ боевой, но тут такое дело…

— Какое?

— Многие, — сказал он нехотя, — считают Маркуса карой Божьей, а ее нужно принять и не противиться.

Я сказал зло:

— Все можно трактовать так или эдак в зависимости от того, на чем стоишь и чего держишься. Говоришь, есть такие, кто готов вступить в бой с Маркусом?

— Таких много, — заверил он, — только все понимают, что это бесполезно.

— Тем более, — сказал я с жаром, — это герои, если готовы вступить в неравный бой и погибнуть… красиво! Но мы постараемся, чтобы те гады, что прилетят, погибли. Пусть даже красиво, согласен. Я добрый и всегда прощаю врагов, как только убью и попрыгаю на их трупах. Или хотя бы попинаю.

Он сказал хмуро:

— Да, так победа слаще… Лично для тебя могу постараться и сковать доспехи, которые устоят против магии воды, огня, ветра и любых заклятий… но поможет ли это против Маркуса? Мы же ничего не знаем, и никто не знает… С большой высоты ломают всю землю, разбивают горы в пыль и опускают королевства на дно морей, проходят по странам, как гигантским плугом…

— Но прежде опускаются, — напомнил я, — и набирают пленников!.. В этот момент уязвимы. Возможно, уязвимы. По крайней мере, можно попытаться вдарить со всей дури.

— Можно, — согласился он, взглянул на меня пытливо. — А ты точно пойдешь в бой?

— Клянусь, — ответил я твердо.

— Что у тебя, — спросил он, — кроме Травяного и Озерного?

— Красный, Зеленый, — начал я перечислять, махнул рукой. — Все раздам тем, кто пойдет со мной. Искусство должно служить народу! И вообще все должно служить… Еще у меня куча всякого, из чего можно подшибить даже дракона, но Маркуса этим вряд ли даже поцарапаем…

— Что за штуки?

— Небесные Иглы, — сказал я, — Костяные Решетки, Комья Мрака…

Он прервал:

— Погоди-погоди! Давай подробнее. Я вроде бы тут лучший спец по оружию, но даже не слыхал…

Я рассказывал, а он впитывал как губка. После Небесных Игл и прочего начал расспрашивать про молот, хотя его уже давно нет, но молот заинтересовал, как вижу, потому что оружием считается только рубяще-колющее с режущей кромкой, а церковь вообще питает отвращение к крови, даже инквизиция своих жертв милосердно сжигает без ее пролития, чистюли.

Монахи в путешествиях вооружаются дубинками, ими при умении можно пользоваться эффективнее мечей, а от дубинки рукой подать до молота, что всего лишь орудие кузнеца.

— Язычники, — сказал он наконец с пренебрежением, — слыхал о таком. Первый сковали для Тора, но хреново сковали, ручка оказалась коротка… Потом делали и получше. А все, что умели язычники, мы умеем тоже. И намного лучше.

— Понятно, — согласился я, — христианство есть надстройка над примитивизмом.

Он скорбно покачал головой, когда на столе появились крупные ломти истекающей соком ветчины, какой недавно угощал брата Жака.

— Ты и это умеешь?.. Но сегодня, увы, четверг.

— И что? — спросил я. — Ах да, рыбный день. Но мы, паладины, знаем, как соблюдать законы! И тебе покажу.

Ветчина исходит сладким соком, запах одуряющий, мясо нежнейшее, и Кэпингем смотрел уже жадно-голодными глазами, но вздрогнул и посмотрел умоляюще.

— Брат паладин, не совращай… Сегодня постный день!

— Давненько я не совершал этого чуда, — пробормотал я. — Господи, услышь меня и преврати по моей просьбе порося в карася… Ага, вот так… Спасибо, Господи, можешь идти. Брат Кэпингем, приступайте к трапезе.

Он посмотрел на ломти ветчины, снова на меня.

— Брат паладин?

— Да?

— Но это же ветчина, — сказал он с запинкой.

Я ответил с легкой укоризной:

— Дорогой брат, вы прям Фома Неверующий. На ваших глазах произошло священное таинство, а вы все упираетесь, как язычник какой!.. Мало ли что зрите простыми глазами, это все не совсем то, что открыто паладинам. Я вот уже вижу карасей, толстых, свежих, хорошо прожаренных… Ах, какой запах! Вы допускаете, что вера двигает горами, как сказано в Священном Писании, но не верите, что она же превратит обыкновенную ветчину в обыкновенных карасей? Фу, вам должно быть стыдно…

Он зыркнул на меня исподлобья, вздохнул, на лице все еще колебание, сказал умоляюще:

— Видать, я плохой христианин, что все еще вижу ветчину… А как-то иначе нельзя?

— Можно, — ответил я, сложил ладони у груди ковшиком и возвел глаза горе. — У нас, паладинов, возможности растут с каждым подвигом во славу. Это я так скромно намекаю, что то и дело вершу подвиги от завтрака и до обеда, а потом от обеда и до ужина… Господи, услышь мою молитву и оставь на минутку свои дела, ибо милосердие прежде всего, как ты и говорил где-то… Преврати сегодняшний четверг в пятницу!.. Спасибо, можешь идти. Дорогой брат, тебе повезло. Для всех в монастыре четверг, а в этой комнате сегодня пятница.

Он вздохнул с облегчением.

— Спасибо, брат паладин!

— Не за что, — ответил я скромно. — Служить человечеству — высшая награда. Вообще быть слугой народа! И даже, по возможности, народов.

— Как же я люблю пятницу, — сказал он с чувством. — Перед воскресеньем вообще можно пить и есть все без всяких запретов.

— Да здравствует пятница, — воскликнул я и придвинул к нему ветчину, что так и не стала блюдом с карасями. — Не спеши, а то удавишься, но и слишком не медли…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});