Держава (том третий) - Валерий Кормилицын

«Умнеют князья… Не по дням, а по часам… Только не туда, куда следует. Что Святополк—Мирский, что Трубецкие и прочие, вкупе с ними, Пахомовы», — дал мысленную характеристику сильным мира сего Рубанов.

— …»Моя воля — воля царская, — сказал я тогда, — созывать выборных от народа — непреклонна. Пусть установится, как было встарь, единение между Царём и всей Русью…» — Надеюсь, вы будете содействовать мне в этой работе? — разрумянившись, оглядел своих визави Николай.

«Так и будет!» — воодушевился Булыгин.

«Никогда этого не произойдёт!» — пессимистично нахмурился Рубанов.

— Около 90% земли, ваше величество, сейчас находится в крестьянском владении, — помахал каким–то исписанным листом министр. — Крестьяне — это наша опора… Россия сейчас на подъёме и входит в число пяти крупнейших по экономическому развитию стран: США, Германия, Англия, Франция и Россия… Рост нашей экономики на втором месте после Америки, а кое в каких отраслях и на первом, — вдохновился Булыгин. — Если победим в войне, то уже по многим показателям, вскоре, станем на первое место!..

— Обязательно победим! — на этот раз поднялся из кресла Рубанов. — Мы собрали сил намного больше, чем Япония…

— Садитесь, садитесь, Максим Акимович, — на этот раз поднялся и стал ходить по кабинету государь. — Как вы знаете, господа, — медленно, раздумчиво повёл речь Николай, — через два дня после Цусимы правительство Японии телеграфировало своему послу в Париже о заключении мира с Россией. Словно они проиграли сражение. Теперь и американский президент хлопочет о мире… Во времена моего деда Англия, Франция и Австрия открыто начали агрессию против России, развязав Крымскую войну. Теперь они загребают жар чужими руками… В наше время Англия нашла в лице США нового союзника и развязала русско–японскую войну. Я не соглашусь на мир, пока хоть один японский солдат будет топтать российскую землю.

— Вы правы, ваше величество, — благодарно глянул на императора Рубанов. — Внешнему врагу нас не одолеть… Победить Россию могут только русские, что сейчас и происходит…

— Я услышал вас, Максим Акимович… И считаю, что основа русской мощи находится в области духовной… Потому, наравне со снарядами и приказывал отправлять в Маньчжурскую армию иконки для солдат. Над чем так потешались в некоторых газетёнках. Всю жизнь помню суворовский афоризм: «Безверное войско учить — что ржавое железо точить». А безверие сейчас и внушается простым людям. Разве я этого не понимаю. Образованное общество отошло от веры поголовно… У них не стало идеала, — в волнении оглаживал бородку. — Точнее, национальные традиции и святыни разменяли на западный либерализм. Отринули Бога, а вместе с ним потеряли национальную почву и исторические корни. Куда всё это приведёт — не знаю. Но вряд ли к чему–то положительному. Те же писатели… Ну, с Толстым всё понятно. Или с Горьким. Но даже чеховское мировоззрение — неприятие любого идеала, просто изумило меня. Как можно жить без идеала?

— Чехов сказал: «У меня нет убеждений!» — проявил эрудицию министр внутренних дел.

— Более того, Чехов пришёл к выводу, что мир абсурден… Трагедию не отличить от фарса, — поразил собеседников Рубанов, подумав: «Как славно, что на дежурстве читал о Чехове в забытой флигилишкой книжонке. А может, специально оставил, дабы подковать генерал–адьютантов». — Смысл рассказов Чехова: жизнь алогична и все попытки придать ей смысл ни к чему не приведут, а только усилят ощущение абсурда… Надежды, счастье, идеалы — иллюзорны.., — сделал паузу, подождав, пока потрясённый его литературоведческими познаниями император устроится в кресле. — Распалась связь времён, — продолжил он, морща лоб и вспоминая текст. — Всё существует отдельно, обособленно. Никто не способен на сочувствие, сострадание.., — услышал, как император простонародно шмыгнул носом. — Если нельзя понять жизнь — можно ли понять человека?..

— Рубанов, да вы академик, — улыбнулся Николай, велев принести в кабинет кофе.

Разговор явно стал занимать его.

— Пушкин привёл слова Пугачёва: «Богу было угодно наказать Россию через окаянство моё…» Народ сам сказал про себя: «Из нас как из дерева — и дубинка и икона. В зависимости, кто это дерево обрабатывает: Сергей Радонежский или Емелька Пугачёв…» А он, со своими подмётными письмами, и в подмётки не годится современным революционерам. Надеюсь, в нашей компании нет филёров? — отхлебнул из чашки государь и улыбнулся своей шутке.

— Один из нас может в департамент полиции настучать, — поддержал царя генерал–адъютант, покосившись на Булыгина.

— Мы все образованные люди и к жандармам не побежим, — рассмеялся тот, сгорая от любопытства — что же хочет поведать им Николай.

— Я думаю, реформы предка моего, императора Петра Первого убили русскую душу. Как это не прискорбно говорить, но так оно и есть… Мне ближе его сын — Алексей, любивший старую Русь с её церквами, колокольным звоном, теремами и всем старинным укладом жизни, — разволновавшись, закурил, предложив портсигар с папиросами гостям. — Царевич выступал против преобразований отца. Их отношения с каждым годом обострялись, что неминуемо привело бы к трагической развязке. Алексей понимал это, и со своей невенчанной женой Ефросиньей бежал за границу. Пётр поручил хитрому и беспринципному дипломату Петру Андреевичу Толстому… Иуде Толстому, как называли его современники… Представляю, каково Льву Николаевичу читать подобные отзывы о своём предке, — вставил приятную для души ремарку Николай и продолжил, — …вернуть блудного сына в Россию. И тот хитростью, посулами и обманом, что свойственно многим Толстым, вернул его в Петербург. Бедного Алексея заточили в Петропавловскую крепость, где он в 1718 году скончался… Точнее — был убит. И по указанию Петра, похоронен в недостроенном Петропавловском соборе. Вскоре родилась легенда о том, что Пётр приказал установить над могилой сына гигантский шпиль, напоминающий языческий осиновый кол, вонзённый в сердце преступника — дабы крамола не распространялась по Руси, — порадовался, что заинтересовал царедворцев. — На этом история не кончается, — закурил новую папиросу. — Первая жена самодержца и мать Алексея — Евдокия Лопухина прокляла Толстых до двадцать второго колена, и первым почувствовал силу проклятья сам Пётр Андреевич Толстой. В 1727 году, после смерти монарха, его арестовали и сослали в Соловецкий монастырь, где он был заключён в каменную келью,

вырубленную в монастырской стене. Там через два года и скончался. Толстые, как бы ни выставляли себя образованными людьми, весьма суеверны и поголовно носят на груди образки с изображением покровителя рода Толстых святого Спиридония. Он и является им в «лучезарном видении» перед смертью. Проклятие периодически о себе напоминает. В роду Толстых время от времени появляется либо слабоумный, либо аморальный тип, как небезызвестный Фёдор Толстой. Картёжник и шулер, — улыбнулся Николай. — Когда Грибоедов изобразил его в комедии «Горе от ума», Фёдор Толстой собственноручно, против грибоедовской строки «и крепко на руку нечист» пометил: «В картишки на руку нечист», — и приписал: «Для верности портрета сия поправка необходима, чтобы не подумали, будто ворую табакерки со стола». Вот такой вот циник, — развёл руками государь. — Карточные игры, по преданию, изобрели во Франции для забавы слабоумного короля Карла Шестого, прозванного Безумным. В Уложении Алексея Михайловича от 1649 года, предписывалось с игроками поступать: «Как писано о татях… То есть бить кнутом и рубить им руки и пальцы». — Ежели бы в наши дни исполнялся этот указ, ни одного сановника с пальцами не осталось бы, — рассмеялся государь. — Кроме меня, конечно, ибо предпочитаю домино и бильярд. Говорят, что радением дипломатического корпуса в Россию занесена карточная игра в покер… Не освоили ещё, господа? — с улыбкой обратился к растерявшимся сановникам. — А теперь вернёмся к нашим баранам… Максим Акимович… Да сидите, сидите. Как вы относитесь к генерал–адьютанту Виктору Викторовичу Сахарову?

— Поведения чинного, ваше величество, казёнкой не балуется и насчёт женского пола весьма благопристоен, — не понял ещё, что разговор принял серьёзный государственный характер.

— Ну, прям — отчётливый сугубец. Принято решение уволить его с должности военного министра… И сообщить это известие поручается вам.

Но всё это были форменные пустяки, в сравнение с тем, что 1‑го июля Рубановы встретили самого младшего своего отпрыска.

Слезам, поцелуям и объятьям не видно было конца.

Забытая всеми Натали, держа на поводке Ильму, одиноко стояла у подножки вагона. Столкнувшись взглядом с Акимом, вспомнила, что он прочёл ей когда–то давным–давно: «Невидимой нитью соединены те, кому суждено встретиться, несмотря на время, место и обстоятельства… Нить может растянуться или спутаться… Но никогда не порвётся…»