База-500: Ягдкоманда - Алекс Берн

Как и ожидалось, первым из строя вышел хауптшарфюрер Крюгер. Остальными оказались недавно призванные польские фольксдойче: эти с большей охотой постреляли бы еще разве что поляков.

— Еще один, — сказал я, пересчитав добровольцев.

И тут из строя вышел Флюгель: новоиспеченный унтер-штурмфюрер, прибывший в батальон прямо из школы СС в Бад-Тельце. Всегда образцовый, лучший выпускник… нет сомнений, что и в «гитлерюгенде» он всегда был первым. Похоже, что он решил оказаться первым среди добровольцев. Ну-ну, мальчик! Придется тебя немного поучить!

— Отлично! Гауптштурмфюрер Рудаков, уводите роту! Хауптшарфюрер Крюгер, вы — старший в группе добровольцев. Отправляйтесь в район гетто, там поступите в распоряжение гауптштурмфюрера Гилле. Хайль Гитлер!

* * *

После обеда я было прилег отдохнуть, но едва задремал, как проснулся от легкого стука в дверь.

— Какого черта?! Кто там? — с досадой крикнул я.

Дверь открылась и появился Махер.

— Прошу прощения, господин Герлиак, но там гауптштурмфюрер Рудаков, — растерянно сообщил он.

— Что?! — я взглянул на часы: половина третьего. Неужели экзекуция уже закончилась?

— Сюда его! — приказал я.

Махер исчез и в комнату ввалился Рудаков. Он был пьян до изумления, однако языком владел вполне членораздельно. Было видно, что он находится в состоянии такого нервного возбуждения, которое не может сгладить никакой стресс.

— Почему ты здесь? — накинулся я на него.

— Потому! — проворчал Рудаков.

— Если ты в состоянии говорить, то ответь на первый вопрос: где личный состав? — собрав всю свою арийскую выдержку в стальной кулак, спросил я.

— На месте: опушка леса, десять километров юго-западнее Слонима, — ответил на удивление четко Рудаков. Соображает! Удивительный народ эти русские! Пора переходить ко второму вопросу, пока Рудаков не впал в следующую стадию…

— Второй вопрос: почему ты здесь, а твои люди — там?

Рудаков вздохнул и вдруг тихо спросил:

— Ты знаешь, с каким звуком у детей разбивается голова?

— Что?! — изумился я.

— Мы приехали на грузовиках в деревню, возле этого проклятого леса, — продолжал монотонно бормотать Рудаков. Он смотрел перед собой, на невыгоревшее пятно на обоях: видимо, там долго висел портрет Пилсудского. Но он явно не видел этого пятна: он был там, в этой деревне на опушке леса. — Там была часть вермахта, которая должна была вместе с нами прочесать лес. Они уже прочесывали на рассвете свой участок леса, наткнулись на болото, вымокли как черти, но никого не нашли. Гилле был зол и приказал согнать всех жителей деревни к крайнему дому. Когда жителей согнали, он сообщил, что имеет верные сведения: евреев в лесу подкармливают жители деревни. За это положен расстрел, но он, гауптштурмфюрер Гилле, очень гуманный человек и сохранит жизнь жителям деревни, если они укажут местонахождение лагеря беглых евреев. Жители понимали, что дело обстоит серьезно, но никто не решался выступить первым… И тут Гилле выхватил из рук у стоявшей недалеко от него молодой женщины грудного ребенка и разбил ему голову о столб! Раздался звук, словно лопнула автомобильная камера! Был ребенок — и нет! — только сверток с окровавленным краем и столб в мозгах!

Рудаков застонал и с силой сжал голову ладонями. Жуткая история, что и говорить!

— Дорогу к лагерю показали? — спросил я.

— Что? — не понял Рудаков.

— Жители показали дорогу к лагерю?

— Да… эта самая женщина… когда Гилле пригрозил сжечь еще одного ребенка в ближайшем сарае, — ответил Рудаков, качая головой. Он снова схватил голову ладонями и простонал: — Как камера… как автомобильная камера…

— А ты что сделал? — перебил я его.

Рудаков поднял голову и простонал:

— Я не мог, понимаешь?! Я бы просто пристрелил Гилле! Тебе это надо?! Я пошел к обершарфюреру Матусевичу и приказал принять командование ротой. Потом сел на мотоцикл и приехал…

— В паузе выпив бутылку коньяка, — уточнил я.

— Две, — признался Рудаков. — Я начал пить прямо с утра… я помню, что такое экзекуции, понимаешь? Не могу забыть!

— Отправляйся спать, — приказал я. — Махер!

— Да, господин Герлиак! — тут же появился Махер.

— Гауптштурмфюрер Рудаков отправляется спать, никому его не беспокоить. И не забудь изъять у него личное оружие! Понятно?

— Так точно!

— Мне шофера и машину. Немедленно!

* * *

Через десять минут мы с Максимилианом, — которого я стал называть просто Макс, — мчались в сторону злополучного леса. Минут через сорок езды по пыльным улицам Слонима и еще более пыльной грунтовке мы выехали к опушке леса. Автомобиль остановился на поляне, на краю уходящего в глубину леса оврага. Из леса доносились выстрелы.

— Похоже, что приехали, господин Герлиак? — пробормотал Макс, ставя машину на ручник.

— Да, оставайся здесь и жди меня, — ответил я.

— Могу я спросить, сколько вы рассчитываете здесь пробыть? — спросил Макс.

— Нет, — отрезал я. — Не смей удаляться от машины более чем на метр. Ясно?

— Да, господин Герлиак!

Я направился в лес по тропинке вдоль оврага. Овраг был не очень глубокий: метров пять. И метров десять-двенадцать шириной. Впрочем, по мере продвижения в глубь леса овраг становился уже и глубже. Заросшая высокой травой вязкая топь на дне оврага сменилась мелким ручейком.

Метров через сто лес поредел: пошла довольно свежая вырубка. Выстрелы теперь слышались отчетливо: пулеметные очереди, затем частые выстрелы из карабинов и пистолетов. Я прошел через полосу густого кустарника и оказался на месте экзекуции.

По краям вырубки стояло два пулемета, за одним из которых сидел Крюгер. Между пулеметными точками стояла толпа евреев. Вопреки принятому в таких случаях порядку они были одеты, хотя перед расстрелом одежду полагалось сдавать, раскладывать по типу и вывозить на склады.

Вот от толпы отделили группу человек двадцать и ударами прикладов погнали к краю оврага. Затем пулеметы ударили длинными очередями и люди упали в овраг. Пулеметы замолкли, Крюгер рассмеялся и прямо из горлышка начал пить коньяк. Тем временем несколько вооруженных пистолетами солдат подошли к краю оврага и принялись добивать тех, что еще шевелился. Я подошел ближе и увидел на дне оврага груду окровавленных шевелящихся тел. Кое-кто из тех, кто был легко ранен, пытался выбраться наружу, чтобы избежать мучительной смерти от удушья: кое-где из груды тел высовывались отчаянно дергающиеся руки и головы с широко открытыми ртами — именно по этим головам и стреляли экзекуторы. Над местом экзекуции стояла странная и жуткая какафония: причитания, крики женщин и детей в толпе мешались со стонами раненых из оврага.

На небольшом пригорке рядом с пулеметом Крюгера устроился на складном стуле перед складным столиком гауптштурмфюрер Гилле. На столике стояла большая фарфоровая миска, две бутылки коньяка и почему-то патефон.

Гилле пил коньяк, ел чернику из миски и курил сигару. Вот Крюгер повернул голову и что-то спросил у Гилле. Тот утвердительно кивнул, и Крюгер прокричал охранникам:

— Теперь ублюдков!

Охранники принялись выхватывать из толпы маленьких детей. Они швыряли их в овраг: кого просто тащили к оврагу и пинком отправляли вниз, а тех, что поменьше, поднимали в воздух, раскручивали над головой и швыряли как камни из пращи. Женщины пытались заслонить детей своими телами, и охранникам пришлось немало поработать прикладами, чтобы добраться до добычи.

Я подошел к Гилле. Тот поднял на меня глаза: они были абсолютно безумны.

— Пришли посмотреть, как работают ваши подчиненные, оберштурмбаннфюрер? — осклабился Гилле. — Гауптшарфюрер Крюгер просто великолепен! Желаете коньяка?

— А почему вы не раздеваете евреев перед расстрелом? — спросил я, принимая бокал с коньяком. — Ведь есть инструкция Главного управления СС о том, как поступать с еврейским имуществом.

— У этих оборванцев за время беготни по лесам вся одежда пришла в негодность, — пояснил Гилле. — Кроме того, это не плановая экзекуция, а особая акция по поимке беглецов. Поэтому я могу не придерживаться отдельных пунктов инструкции. Но кое-кто сейчас разденется.

Гилле завел стоявший перед ним патефон и опустил звукосниматель на пластинку. Полилась волшебная музыка Штрауса, «Сказка венского леса».

— Вы любите Штрауса, оберштурмбаннфюрер?

— Предпочитаю Баха и Бетховена, — ответил я.

— А фюрер предпочитает Вагнера и Брукнера, — заметил Гилле и вдруг вытянул руку с сигарой по направлению к оврагу.

— Вот сейчас выполнят упомянутый вами пункт инструкции! Крюгер, давай!

Охранники под командованием Крюгера подогнали к краю оврага отобранных ими из толпы молодых евреек, и те принялись раздеваться и танцевать, подгоняемые пинками и окриками. Некоторые склонялись над рвом, протягивая руки к пытавшимся выбраться малышам, но охранники отгоняли их прикладами карабинов, а детей пинками сбрасывали обратно.