Избранное - Мария Петровых

1927

Балкон

Он каменный, железный — всё, как в давнемстроении прадедовских времен,и лишь дверной проем заложен камнем —из дома нету двери на балкон.

Неведомо когда и кем построенный,ненужным стал, но в летний знойный часпичуги, залетев сюда спокойно,пьют дождик из его чугунных ваз.

Бродяги здесь под крышею квадратнойскрываются ночами от дождя,через года разлуки безотраднойнечаянно друг друга находя.

Любой из нас его не замечает,рассеянной заботой поглощен.Хозяева и не подозревают,что за стеной их дома есть балкон.

1928

Зеркало

Долгими годами ждешь ты чуда,а оно пред нами всякий час…Видишь — грузчик мимо насзеркало несет. Взгляни отсюда —город в зеркале как мир тысячелицый:улицы, ворот высоких своды,здания, заборы, пешеходыи внезапные автомобили,будто обезумевшие птицы…Площадь зыблется, и, сбившись тесно,крыши и балконынакренились и вот-вот исчезнутв блеске неба, в синеве бездонной…Не дивись, что, тяжестью измотан,сгорбясь, человек идет с трудом.Небывалый, дивный мир несет онна плече своем.

1937

Снег

На кручи крыш в их тесноте железнойи на асфальт бульваров городскихсойдет ли хоть однажды снег небесный,подобно ангелу, безгрешно тихи лучезарен? Вряд ли!.. Дым тлетворныйнад городом царит весь год, весь век.Здесь и зима, наверно, будет черной,здесь неизвестны ангелы и снег.Он если и слетит с небес немых,то лишь на срок, отмеренный минутками:здесь полицейскими и проституткамирастоптанный, он сгибнет прокоптелымот дыма, что из труб валит с утра…

И лишь в садах он остается белым, —там, где играет детвора.

1929

Полдень

Я и комната в тени, а в рамемоего окна сияет лето.Воздух от жары дрожит, как пламя.Вижу чью-то стену в блеске света,вижу там, как женщина спокойно,напевая, мыть окошко стала,и напев был с нею схожим — стройныйи такой же сладостно-усталый.

День уснул глубоко. Не повеетветерок; от зноя нет покоя —сохнет рот, и кровь моя немеет,а окно под женскою рукоюискрится, дрожит сияньем полдня,комнату мою мгновенно полнявспышками лукавых беглых молний.

1929

Вечер

Бреду один по улицам, где вечернад рдяно-красной черепицей кровельтакой же рдяно-красный догорает.И, глядя на закат, я вспоминаю:сейчас и над Неаполем он рдеет,и блещут окна верхних этажей,пылающие блики отражая,и Неаполитанского заливасветлеют волны, тронутые ветром,и зыблются, как на лугу трава,и возвращаются мычащим стадомв шумливый порт под вечер пароходы.На набережной пестрая толпаблагословеньем провожает этотминувший день, прожитый беззаботно,но в той толпе меня теперь уж нет.

Закат сейчас горит и над Парижем.Там запирают Люксембургский сад.Труба звучит настойчиво и страстно,и словно на ее призыв протяжныйнисходит сумрак в белые аллеи.Толпа детей за сторожем идети слушает в молчанье, в упоеньеповелевающую песню меди,и каждому хотелось бы поближек волшебному пробиться трубачу.Из тех резных ворот, открытых настежь,выходят люди весело и шумно,но в их толпе меня теперь уж нет.

Зачем не можем мы одновременнобыть там и здесь, всегда и всюду, гдеклокочет жизнь могуче и бескрайно?Мы непреодолимо умираем,вседневно умираем, исчезаяоттуда и отсюда — отовсюду,пока совсем не сгинем наконец.

1930

Поэт

Падают минуты монотонно.Ты не спишь, и слух твой напряжен —слышишь старого комода стоныи бормочущий далекий сон.

Вдоль шоссе автомобиль пронесся,темноте ночной наперерез;фарами сверкая, в окна бросилтень дороги и пропал, исчез.

Этот быстрый свет привел в движеньекомнату твою и вместе с нейвсе, что дожидалось воплощенья,все, о чем молчал ты столько дней.

Миг единственный!.. В ночном бесшумьесвет зажжен, и ты всю ночь готовпожинать посев глухих раздумийи следить за прорастаньем слов.

И скитальцам, что в пути усталии домой бредут уже с трудом,засияет из далекой далисвет в окне твоем.

1934

Встреча на станции

Ал. Муратову

Сойдя на станции безвестной,другого поезда я ждал,и мрак ночной в глуши окрестнойко мне вплотную подступал.

Как тихо было! Ветер слабыйко мне из темноты донес,как там перекликались жабыи чуть поскрипывал насос.

Во мраке думалось о многом.Я не был с вечностью знаком, —она на пустыре убогомпредстала мне, объяв кругом,

явилась на глухом разъездеи в бездны дымной темнотышвыряла гроздьями созвездьясвоей могучей красоты.

Весь блеск ее рвался наружу,но кровью в миг кратчайший тотвпервые ощутил я стужумежзвездных мертвенных пустот

и прошептал я, задыхаясь:«О вечность, как ты мне чужда!Я в пустоте твоей измаюсь,я с ней не свыкнусь никогда.

В тебе, от века не согретой,я истоскуюсь о тепле;все, что мое, — лишь здесь, на этойна грешной маленькой земле.

Лишь здесь грустят, меня не видя.Из-за меня и в этот часлишь здесь не спят, под лампой сидя,пусть в окнах всех огонь погас.

Прости, созвездий край суровый,я их постигнул красоту,но огонек окна родногоя всем светилам предпочту».

1962

Кукушка

Не понимаю тяги к предсказаньями тех, что ходят к ведунам, к ведуньям,и на бобах или по гороскопамхотят дознаться — что их ожидаетв грядущих днях. Какое утешеньеи смысл какой жить в знаемом заране?Страницу за страницею нам должнотаинственную книгу бытиячитать с надеждой, не спеша узнать —что будет дальше. Тот же, кто охваченнечистым, недостойным любопытствомиль дьявольскою дерзостью и хочетнасильно разодрать завесу дней,чтоб до конца свою судьбу постигнуть,тот не увидит жизнь, увидит смерть.

Ребенком, с бабушкой, в Салониках веснойя проходил вблизи казарм турецких.Над желтыми высокими стенамитолпились в лихорадочном смятенье,как пред грозою, сумрачные тучии кроны лип мятущихся. Оттудавсегда я слышал возгласы кукушки.И потому что знал я, что кукушкапредсказывает, сколько лет нам жить,я убегал, закрыв руками уши,лишь не услышать бы, что предвещаетнечеловеческий, невидимый, ужасныйтот голос из глухой густой листвы.

1963