В тайге стреляют - Юрий Шамшурин

Павел смерил его взглядом:

— Ты откуда, заступник, взялся? Тебя не трогают — не лезь! Сами знаем.

Однако Павел говорил с ним примирительным тоном. Незнакомец некоторое время не мигая рассматривал командира, потом почесал волосатую грудь и лениво произнес:

— Плесни-ка мне ковшичек!

Павел налил и протянул ему полную кружку:

— Хвати! Тоже нашел из-за чего шум поднимать! Пусть привыкает.

Размахивая руками, рядом захлебисто хохотал Станов:

— Что, не в привычку? Смотри, как я пью. Учись, молодо-зелено!

Помощник командира схватил со стола бутылку, быстрыми кругообразными движениями разболтал ее содержимое и опрокинул над широко разинутым ртом. Спирт воронкой раскручивался из горлышка. Выпив половину, Станов изломал рот в болезненной гримасе и сплюнул:

— Видал, как русский офицер лакает эту гадость!.. Все развеяно прахом! Славное прошлое зачеркнуто, традиций нет! Чего не смогли сделать солдаты кайзера, совершили рабы, — Русь растоптана!

Спирт оглушающе ударил в голову. Назарке без причины сделалось весело. Он засмеялся, безуспешно пытаясь кончиком ножа подцепить мясо. Перед ним сидели уже не один, а два Павла. Не удивляясь этому, Назарка по очереди обращался то к первому, то ко второму. Но вскоре ему стало жалко себя, и из глаз покатились слезы. Размазывая их по щекам — они оставляли грязные полосы, — Назарка бормотал какую-то несуразицу. Сидящие покатывались от смеха. Но вдруг бешеная злоба прилила к сердцу. Почему смеются, какое имеют право обижать? Ему захотелось ударить Павла по оскаленному рту.

— Я тебя!.. Почему тогда бил меня уздой?..

В руке у Назарки сверкнул нож — подарок Павла.

— Ах ты, гаденыш!

И нож отлетел далеко под стол. Жилистая рука поручика чуть не сломала Назарке кисть. Тот заревел от боли, полез кусаться, но натолкнулся зубами на кулак. На губах запузырилась кровь. Ему скрутили руки, он начал плеваться. Назарке заткнули рот подвернувшейся шапкой и положили на пол возле ног.

Некоторые отрядники, разбуженные шумом, поднялись, начали как лунатики, натыкаясь на предметы, слоняться по юрте. Назарка, извиваясь как червяк, катался по загаженному полу. Командиры хохотали. Уж очень забавен был ошалевший от спирта якутенок. Кое-как он вытащил изо рта кляп и стал быстро-быстро говорить, выкрикивая угрозы. Но вскоре затих от одурманивающего действия алкоголя.

Павел и его помощники примолкли. Немного погодя некоторые отправились спать. За столом остались Павел и Станов.

— Давай допьем! — предложил помрачневший поручик.

Он медленно, стараясь не расплескивать, выпил остатки спирта, сплюнул горькую, тягучую слюну. И без того бледное лицо его стало белым как мел, губы подергивались, Несколько минут он неподвижно, тупо глядел на ярко вспыхивающие угли в камельке. Губы поручика беззвучно шевелились. Рядом о чем-то глубоко задумался Павел.

— Э, да о чем грустить! Прошлое — сон. Хороший, но только сон. Жизнь обратно не повернешь! Мы считали империю несокрушимой, а она рассыпалась, как карточный домик... — Он яростно дунул на распрямленную ладонь. — Фу! Была — и нету!

Поручик с пьяной бесшабашностью откинулся на кумалан[33] и хрипло запел:

Там в саду при долинеГромко пел соловей.А я, мальчик на чужбине,Спозабыт от людей.

В этот момент Станову вспомнилась вся его жизнь, какая-то нескладная, неудавшаяся.

Спозабыт, спозабро-оше-е-енС молодых, юных ле-е-ет...

Чувство щемящей жалости к самому себе вползло в грудь, цепко ухватилось за сердце. Тоска смертная!

Кто бы разогнал ее! Ведь никто не поймет, что бередит отвергнутую душу.

...Я остался сиротою,Счастья, доли мне не-е-ет!

Поручик резко оборвал песню, судорожно всхлипнул. Тоска! Разве кто поймет? Эх, люди — звери!

— Мы еще почище зверей! — прохрипел он, отвечая на свою мысль. — Глотки друг другу рвем, да так, что львы позавидуют... Кто мы? — поворачиваясь к собеседнику, спросил он. — Гниль, могильные черви!

Павел грохнул кулаком по столу, удивленно посмотрел на помощника:

— Что, до небесных ворот на карачках добираешься?

— Я тебя спрашиваю: зачем мы живем, кому нужны, для чего?

— Как для чего? — переспросил озабоченно командир.

— Да так! — Станов подсел ближе. — Что мы сделали? Скажи, что мы сделали? Жизнь-то дикая, пустая! Давим друг друга, топчем, мнем, мучаем...

— А что тебе надо?

— Опять не то! Для чего мы существуем? Скажи, полковник, для чего ты собрал своих гуннов, какое прекрасное царство хочешь завоевать?..

Павел упорно молчал и потирал пальцами виски. В морщинах на лбу тонкими полосками блестел пот.

— Мы как былинки в поле, никого вокруг нас нет. Пустота! — продолжал Станов. — Стоим, потому что не трогают. Чуть затронут — и сломались. А жизнь, жизнь-то зачем дана?

Павел тяжело думал, подыскивая ответ, пальцы безостановочно шарили по липкому столу. С горечью сказал:

— Родили нас, вот и живем. Сломают — умрем. Нас не сломают — мы сомнем. Вот и вся жизнь! Чего тебе еще надо?.. Чего ты пристал? На, лучше выпей.

Павел подал помощнику свой стакан. Станов взял дрожащей рукой, поднес ко рту, усмехнулся:

— Как бытие наше — горько и холодно! А впереди такой мрак, что представить страшно. Катаклизм и хаос!

Он жадно припал к стакану, разливая жидкость на потрепанный мундир с засаленным донельзя подворотничком.

Пока поручик пил, судорожно глотая, стояла тишина. Лишь звонко падали капли из стакана, изредка потрескивали поленья в камельке, да за окном поскрипывал снег под чьими-то ногами. Павел не отрываясь смотрел на своего помощника, и сердце у него неизвестно отчего ныло.

— Все равно пропадать! Дальше некуда. И ты со своим отребьем...

— Насосался, так спи! — грубо оборвал Павел. — Без тебя тошно.

Поручик, разъезжаясь локтями по мокрому столу, медленно опустил голову. Отсветы пылающего очага изредка освещали его измученное, словно после тяжелой болезни, лицо. Точно у мертвеца, тускло, неподвижно блестел приоткрытый глаз. Расширившийся зрачок напоминал расплавленную дробинку. Павел с безотчетным страхом придавил пальцем веко, но оно открылось, и незрячий глаз сверкнул опять. Тогда командир передвинулся подальше от спящего.

Долго еще сидел Цыпунов, опершись взлохмаченной головой на сведенные вместе ладони.

«Жизнь-то зачем дана?»

Павел упорно думал над этим, но не знал, что ответить на вопрос помощника. Липкая, засасывающая пустота лежала перед ним. Она была пугающе беспредельна. Ленивым движением взял бутылку, прищурившись, глянул через нее на очаг — пламя превратилось в радужный ореол. Потом сделал несколько глотков и швырнул склянку в камелек. Искры и угли разлетелись по юрте. Спирт, выливаясь из горлышка, окрасил огонь в нежный, голубоватый цвет. И трепещущие отблески его сразу приобрели таинственный, загадочный оттенок.