Незримая паутина: ОГПУ - НКВД против белой эмиграции - Борис Прянишников

9 мая 1927 года в рижской газете «Сегодня» появилось сообщение: «Советский Азеф». В нем говорилось о бегстве в Финляндию Касаткина-Штауница-Опперпута. Газета обвиняла Опперпута: в предательстве монархической организации в России, связанной с великим князем Николаем Николаевичем; в предательстве савинковского «Союза Защиты Родины»; в провале антисоветской группы сенатора Таганцева; в связях с генеральными штабами ряда государств. Отмечалось, что он был вхож в парижские салоны сторонников Николая Николаевича, что он — латыш, что его настоящая фамилия — Упелинч, что он расстреливал офицеров в Кронштадте и Петрограде. В заключение указывалось:

«Возможно, что он сделал это не для того, чтобы скрыться от советских преследований, а с целью какой-нибудь новой провокации».

17 мая в газете «Сегодня» был опубликован пространный ответ Опперпута на это сообщение:

«…Ночью 13 апреля я, Эдуард Опперпуг, проживавший в Москве с марта 1922 года, под фамилией Стауниц, и состоявший с того же времени секретным сотрудником контрразведывательного отдела ОГПУ (КРО ОГПУ), бежал из России, чтобы своими разоблачениями раскрыть всю систему работы ГПУ и тем принести посильную пользу русскому делу…

…Немедленно по прибытии на иностранную территорию, я не только открыл свое прошлое, но в тот же день установил связь с соответствующими представителями ряда иностранных государств, чтобы открыть работу ГПУ и заручиться их поддержкой для разгрома его агентур. ГПУ тотчас изъявило согласие на уплату мне единовременно 125 000 рублей золотом и пенсию 1000 рублей в месяц при условии, что я к разоблачениям не приступлю. Я дал на это мнимое согласие, дав гарантию соответствующим лицам, что все переведенные суммы будут мною передаваться организациям, ведущим активную борьбу с советским правительством. Двумя телеграммами ГПУ подтвердило высылку денег нарочным, однако они доставлены не были и, полагаю, что причиной этого были поступившие в ГПУ сообщения, что главнейшие разоблачения мною уже сделаны».

Далее Опперпут отрицал дачу показаний против Савинкова в суде, ссылаясь на присутствовавших иностранных корреспондентов и стенографический отчет; отмечал, что, начиная с 1922 года СССР он не покидал и потому не мог бывать в салонах николаевцев; под кличкой Савельева в группе Таганцева не состоял; офицеров не расстреливал, так как с 1917 по июль 1922 года в Петрограде не жил.

Опперпут известил гельсингфорсские газеты о том, что

«… сообщение ПТУ о раскрытии в Москве крупной монархической организации — гнусная ложь, имеющая целью опорочить долженствующие появиться мои разоблачения. В данном сообщении я указывал, что „раскрытая“ организация является характерной легендой (мнимой антисоветской организацией) КРО ОГПУ. Была создана она в январе 1922 года ответственным штатным сотрудником Кияковским…

…Количество секретных сотрудников данной легенды превышает 50 человек… Основное назначение данной легенды было ввести в заблуждение иностранные штабы, вести борьбу с иностранным шпионажем и направлять деятельность антисоветских организаций в желательное для ГПУ русло…

…Благодаря легендам, настолько значительные суммы из ассигнованных штабами на разведку попадали в ГПУ, что таковые не только дали возможность существовать КРО ОГПУ на хозяйственных началах, но и уделять некоторые суммы дезинформационному бюро Разведупра, которое фабриковало передаваемые иностранным штабам военные, политические и экономические осведомительного характера материалы…

…В настоящее время свыше 40 линий КРО ОГПУ находятся под угрозой провала, и мною будет освещена вся система провокации ГПУ, коей опутаны все слои населения России и зарубежные антисоветские центры».

Опперпут сообщал, что «часть разоблачений уже мною передана в надежные руки, и лишь только позволит обстановка, они появятся в русской печати».

Опперпут составил свыше трех десятков записок о работе ОГПУ, но далеко не все стали достоянием печати.

В записке «Как возник Трест» Опперпут описал поездку Якушева в Ревель к Артамонову с запиской от Страшкевич, пометив первого г-ном X. и вторую — г-жой У.:

«…Недели через две по своем возвращении в Москву А. А. Якушев был арестован. Одновременно с ним были арестованы все с ним последнее время соприкасавшиеся, в том числе и г-жа У., М. и др. Всем арестованным было предъявлено обвинение в участии в контрреволюционном заговоре, а А. А. Якушеву — в организации контрреволюционного заговора и шпионажа, т. е. сообщение представителю штаба ген. Врангеля и ВМС сведений, которые он узнал по своей службе в комиссариате Внешней торговли и путей сообщения. Все предъявленные арестованным обвинения последние отрицали. Тогда Якушеву был показан фотографический снимок письма г-на X. к одному из лиц, близко стоявших к Высшему Монархическому Совету. В этом письме г-н X. со свойственной ему обстоятельностью излагал, что проездом через Ревель его посетило лицо, занимавшее такой-то пост в НКВТ, посланное за границу по такому-то делу, до революции служившее там-то и т. д. Зашифрована была только фамилия. Тогда А-р Ал-ович сознался… Остальные арестованные, конечно, о политической деятельности А. А. не только не знали, но даже не допускали мысли, что А. А., бывший заместителем Троцкого по НКПС, мог принять участие в контрреволюционном заговоре».

После поездки Кияковского с запиской Страшкевич — г-жи У. — Артамонову — г-ну X. — и его удачной миссии якобы арестованные были освобождены:

«В тюрьме остался только Якушев, которому грозил расстрел. В это время во внутренней тюрьме ВЧК сидел и я по делу Народного Союза Защиты Родины и Свободы, так же без малейших шансов миновать расстрел. Так как смертников обыкновенно сажают в одну камеру, то неудивительно, что при бесконечных перемещениях мы встретились, если не ошибаюсь, в 42-й или 52-й камере. Просидели мы вместе, если не ошибаюсь, в два приема почти три месяца. Якушев мне понравился. Уживчивый, спокойный, какими в обстановке внутренней тюрьмы бывают только фаталисты, беззаботный и живущий только интересами текущего дня, он редко впадал в апатию и почти всегда находил работу, которой занимал и меня. То плетет из спичечных коробок, разрезанных на мелкие палочки, плетенки для соли, то рисует из папиросных коробок игральные карты, то лепит из хлеба шахматные фигуры, то сооружает баррикады против одолевавших нас мышей и крыс. Неудивительно, что месяцы, проведенные вместе с ним, по сравнению с одиночным заключением, пролетели очень быстро. За это я ему всегда впоследствии оставался благодарен…

…Агранов, тогда особоуполномоченный ВЧК, руководивший разгромом моей организации, все чаще стал вызывать меня для собеседований, чтобы выяснить мои тогдашние убеждения. Он считался в то время лучшим следователем ВЧК, и ему поручалось вести только самые трудные и запутанные дела (Нар. Союз Защ. Род. и Свободы, Национальный Центр, организация Таганцева, дело эсеров). Его слава была очень скверная… Недаром Ленин, умеющий верно оценивать людей, направил его из своих секретарей на работу в ВЧК… Ко мне он почему-то благоволил. Возможно, что в данном случае имело значение то, что у нас по Гомелю оказалось много общих знакомых, которые безусловно сносились с ним по поводу меня. Его влияние в ВЧК было огромно, почему неудивительно, что он очень легко добился замены мне высшей меры наказания заключением в концентрационный лагерь с тем, чтобы я впоследствии был использован как секретный сотрудник. В середине февраля мне было сообщено, что меня используют для контрразведывательных целей, около 25 февраля оформили мое зачисление в секретные сотрудники КРО и 1 марта освободили вовсе из тюрьмы. Так как еще во время моего пребывания в тюрьме была выпущена книга „2-й Народный Союз Защиты Родины и Свободы“, в которой я не только отказывался от дальнейшей борьбы с советской властью, но и призывал последовать моему примеру других, то работать в контрразведке под фамилией Опперпут я не мог. Мне была, дана фамилия Стауниц, а имя и отчество сохранены настоящие. Прямо из тюрьмы меня направили на квартиру к Сосновскому Игнатию Игнатьевичу (Домбжинскому), у которого я прожил около трех недель… Сюда под предлогом поиграть в карты весьма часто заходили Кияковский, Родлер, Леппо, Пузицкий и даже Артузов, причем весьма часто вступал со мной в продолжительные беседы… кажется, в последних числах марта мне устроили комнату и службу в московской таможне, и Кияковский сообщил, что я перехожу в его распоряжение для развития монархической легенды и дезинформации одного иностранного штаба. Кияковский несколько вечеров подряд знакомил меня с состоянием работы монархических зарубежных центров, давая обстоятельные характеристики каждого из них, их взаимоотношениям, руководящим составам, значению и весу отдельных руководителей, планам их работы и т. д. Имевшиеся в распоряжении Кияковского сведения поражали меня своей полнотой, и я высказал свое восхищение осведомленностью ГПУ и мощью этого органа. Кияковский ответил, что он и высшее начальство далеко не считают достигнутые результаты удовлетворительными, поскольку ГПУ еще не в состоянии руководить деятельностью зарубежных национальных центров, и развернул передо мной смелый план организации крупной легенды, которая, подкупив штабы лимитрофных государств качеством и количеством сведений о Красной армии, в последующем своем развитии при помощи штабов должна будет подмять под себя все зарубежные монархические центры и навяжет им тактику, разработанную ГПУ, которая гарантирует им разложение от бездействия на корню. (Здесь и далее выделение автора.)