Августин. Беспокойное сердце - Тронд Берг Эриксен

Языческая римская культура присутствует в диалоге Августина, когда он говорит о языке жестов в театре и пантомимах и когда обращается к латинским текстам Вергилия, Персия и Теренция. Кроме того, сами диалоги куда больше напоминают Цицерона, чем какого–либо христианского писателя. Поразительна ссылка на сотворение мира, как на пантомиму, где солнце, луна, море, земля и все живые существа представляют собой мудрость Божию в природе для нас «созерцающих» (Об учит. 32).

В Прологе Иоанна рассказ о Слове, ставшем плотью, о Творении и инкарнации становится таким образом ключом к знаковой теории Августина и его учению о познании (Исп. XI, 8). Мы не могли бы помнить, что мы что–то забыли без «внутреннего учителя», говорит Августин (О граде Бож. XI, 25). В трактате «О Троице» он также развивает теорию о том, что «внутреннее слово» (verbum interius) первично по отношению ко всем чувственным проявлениям (О Троице, XV, 11 и 15). Внутренний человек просвещается истиной, живущей в душе, которая есть Христос, то есть вечная и неизменная мудрость Божия. «И не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник — Христос» (Мф. 23,10).

Всякое познание есть узнавание заново. Слова могут рассказать нам только то, что мы уже знали раньше. Nunqmm discern: «Мы никогда ничему не учимся у других». Разумеется, это вовсе не означает, что бесполезно читать проповеди или быть учителем в школе. Это говорит лишь о том, что, когда человек учится чему–то или учит чему–то, происходит это совсем не так, как он себе это представляет. Истина существует всегда — если она вообще существует — внутри человека, а не вовне его среди знаков. Это заключение подкрепляется один раз в диалоге «Об учителе», в котором Адеодат сам обнаруживает взаимосвязь между внешним и внутренним «просвещением». Адеодат умер рано, в 391 году. После его смерти у Августина уже не осталось никаких семейных обязательств. Тем не менее он не был одинок. Он собрал вокруг себя своих единомышленников в монастыре и позже — в своей общине.

Глава 12. Плененный церковью в Гиппоне Регии

Servus Dei — «Слуга Божий» — был христианином с умозрительными жизненными идеалами, навеянными Платоном и его последователями. Следующее перевоплощение Августина состояло в том, что он поступился философской медитацией в пользу практических задач Церкви. В Тагасте он обнаружил, что Церковь нуждается в нем. «Брат сердца моего» (fater cordis mei, Исп. IX, 4), как называл Августин Алипия, — страдавший роковой страстью к цирковым забавам, то есть конским бегам, гладиаторским боям и схваткам с животами (Исп. VI, 7), и последовавший за Августином из Карфагена в Милан и обратно в Африку, — неожиданно стал епископом в Тагасте. Августин избегал городов, в которых не хватало епископов, из страха попасть в плен к тамошней общине. Поссидий рассказывает, что Августин отправился в Гиппон, чтобы посетить там одного «поверенного в делах», agens in rebus, который собирался идти в монастырь (Жизнь Августина. 3). Очень многие из императорской администрации и полицейских служб отказывались от власти и становились христианами.

Только в нашем веке на месте древнего города Гиппон Регий были произведены раскопки. Археологи подтвердили, что это был обычный римский город христианской эпохи с форумом, театрами, сетью улиц и банями, а также с храмом и епископской усадьбой. Он оказался больше и богаче, чем принято было считать. Благосостояние его обеспечивали обширные сельскохозяйственные угодья, большие леса, которые трудно представить себе на том месте, где сегодня царит пустыня, и торговля, обычная для портового города. Гиппон был один из важнейших экспортеров, снабжавших продовольствием Рим. Поэтому импе раторская администрация располагала в нем сетью учреждений и контрольных инстанций.

Там, почти против своей воли, Августин был посвящен в пресвитеры епископом Валерием Гиппонским. Валерий был стар и плохо говорил по–латыни. Пунического языка он вообще не знал, зато его знал Августин. Пунический — семитский язык, похожий на иврит. Манихеи и донатисты прекрасно чувствовали себя в Гиппоне, пока там не появился Августин. Католическая церковь не составляла им серьезной конкуренции. Положение донатистов в Гиппоне было так прочно, что их епископ Фаустин мог запретить булочникам продавать хлеб католическому меньшинству.

Став пресвитером, Августин вначале страдал. Ему было бы милее предаваться размышлениям и готовиться к совершенной жизни в своем маленьком домашнем монастыре в Тагасте. Поэтому он принял сан с тем условием, что сможет продолжать вести монастырский образ жизни. Литература об Августине спорит, принял ли он сан пресвитера при условии, что сможет организовать монастырь, или открытие монастыря было условием для получения сана. Был ли монастырь утешением за пленение Августина гиппонской общиной или он был целью его поездки в Гиппон? На этот вопрос мы уже никогда не получим ответа.

Короче говоря, Августин был пленен и, в значительной мере, вынужден принять сан. Ведь епископ Амвросий великолепно справился с такой же задачей, будучи в 374 году точно так же захвачен общиной. Сан пресвитера был совсем не тем, к чему стремился Августин, когда вернулся домой к жизни, полной молитв и ученых занятий. Должность католического епископа в Гиппоне Регии была неблагодарным занятием. В новых единоверцах Августина почти не осталось духа и святости.

Все его жизненные планы были отодвинуты в сторону. Больше всего в Августине достойно восхищения то, как он без раздумий взялся за исполнение своей новой роли. Посвящение в сан он воспринял как предопределение, идущее наперекор всему, что предпочел бы он сам. Однако он выстоял до конца. Для своей новой публики ему пришлось даже изменить язык. Он объясняет, иллюстрирует и толкует христианство простыми словами. Ни ему самому, ни его слушателям ничего бы не дало, если бы он в официальных проповедях начал говорить о метафизике зла, тайнах философии или восхождении души.

Августин с азартом вступал в споры с противником; этот прием весьма отвечал его темпераменту. Он знал, что соображает лучше своих противников и способен аргументировать свои мысли, как адвокат высшей категории. Ему нужно было мобилизовать общину. Она гордилась им, потому что он «побеждал» во всех дебатах. Для людей было не столь важно, как именно он это делал или что именно он утверждал, для них было важно чувство, что они вновь принадлежат побеждающей команде. Посещение таких дебатов стало для Августина важнейшим методом привлечения и активизации своих сторонников.

Августин обеспечил общине развлечение, похожее на посещение судебных заседаний, казней или гладиаторских боев. При этом люди неизбежно получали элементарные христианские знания. Есть основания полагать, что такое христианское обучение посредством схваток с противником было сознательной стратегией Августина. Ясно также, что эти схватки были совершенно необходимы, хотя сам Августин предпочел бы им покой и медитации. Теперь он использовал день для столкновений с религиозными соперниками, а ночи — для своих раздумий. Он сделал все, чтобы избежать aestus saeculi — «мирских волнений» (Исп. •X, 5). Но, уже окунувшись в них, он оказался мастером угадывать и использовать все возможности.

***

Отдельные наблюдения, почерпнуть» Августином из своего педагогического опыта, полученного в годы между вторым пребыванием в Риме (388) и службой в Гиппоне, вошли в сочинение «О музыке», законченное им в 391 ГОДУ· Оно было задумано как часть энциклопедии четырех искусств и, возможно, работа над ним началась еще в Карфагене, где Августин был учителем. Августин был склонен рассматривать все, что ему довелось пережить, как подготовку к тому, что с ним случилось после принятия крещения. Он не мог просто выбросить в корзину старые рукописи своих лекций, не истолковав их в свете истории развития своего мышления.

Новое определение четырех искусств не выглядит естественным или понятным. В трактате «О музыке» мы видим, как трудно было Августину вставлять в учебник по метрике кроткие сердечные вздохи, чтобы его специальное содержание приобрело богословскую значительность. Правда, именно здесь впервые в творчестве Августина встречается понятие грехопадения. Пусть даже оно упоминается в придаточном предложении, говорящем, что грех испортил человеческую природу и что трактат этот был вдохновлен изучением работ епископа Амвросия, которыми Августин занимался первые два года по возвращении в Тагасту. Кроме того, в Риме в 387 году Августин написал трактат «О грамматике». К тому времени, когда он в старости писал в «Пересмотрах» (426) о своих ранних работах, это сочинение было уже утрачено. Августин нигде не мог найти этого текста. За долгие годы жизнь увела его совсем в другую сторону.