Абуджайская шаль - Татьяна Любушкина

А я то уж сижу, ни жив, ни мёртв! Понял я тогда, где мои хозяева-то ночью были и кто в озере, словно русалки какие плескался! И так мне стало нехорошо от этой моей понятливости, ведь чёрт — те их знает, что за народ! На православных жителей не больно-то похожи они своим обличьем! Доел блин-то кое-как, распрощался, да и — ходу!

Не успел я и до мельницы дойти, где челноки наши стояли, догоняет меня экономка барыни Софьи Михайловны — Пелагея. Это она сейчас старуха, а тогда ещё молодая была, расторопная. Прошу вас, — говорит, — отчего же не зашли вы к нам! Барыню обидели… Чай вы не крестьянин у мужика-то в курной избе ночевать! Уж прошу покорно зайти к нам, поздороваться, да и Софье Михайловне приятно будет с грамотным-то человеком поговорить! Подивился я тогда, ведь человек-то я маленький, откуда уж барыне и знать-то про меня! Но отказать не посмел — пошёл.

Повела меня Пелагея прямиком в барскую усадьбу, а там, на крылечке уж старая барыня собственною персоной стоит, да и верно — меня поджидает! Увидала нас и давай пенять: Что же это вы, голубчик Генрих Карлович, дом мой минуете! Нехорошо! Чай зашли бы, посидели со старухой. Ведь мы с вами знакомцы, вы же у друга моего старинного служите! Как же, как же! Ведь мы же помниться встречались! И рукою меня ласково так и настойчиво в дом подталкивает. А я ей отвечаю, что, мол, премного благодарен и всё такое, да только не упомню я нашей встречи! Уж верно она и спутала меня с кем! А она смеётся: Да это, — говорит, — и неважно, главное, что нынче мы встретились! Завела в свой кабинет, там уж стол стоит накрытый. Закуски различные, говядина холодная, пирожки, малюсенькие такие, помню, с рыбой и с капустою, грибочки солёные, зелень разная и четвертиночка, значит, водки стоит в графинчике запотелом — только с холоду!

Софья Михайловна к столу меня пригласила и рюмочку самолично поднесла. Я ей возражаю: Не пью-де, не приучен-с. А она мне эдак с усмешечкой: А ты лучше выпей, голубчик, глядишь, и разговор у нас легче пойдёт. Выпил я рюмку, закусываю, а она меня тут и спрашивает: Как, — говорит, — ночь ночевали, милейший Генрих Карлович? Не беспокоил ли кто? И уж тут, то ли водка мне язык развязала, то ли ещё что, да только я ей возьми, да про ночное-то происшествие и расскажи! Всё как есть, на духу выложил! И что народ-де у ней в деревне странный живёт — ночь напролёт в озере словно рыбы, какие под водою плавают! И обличием как есть чудные, промеж пальцев-то у них — перепонки лягушачьи! Всё рассказал, о чём сам себе зарок дал помалкивать! И ещё рюмку-то со стола — хвать!

Ну, тут она головою покивала согласно, повздыхала и говорит: Вы голубчик тайну страшную открыли, и за то видно придётся мне вас в подвал посадить каменный, чтобы не выдали — навсегда… Мне-то и невдомёк, шутит она или всерьёз? Ну и отвечаю ей, осмелел опосля водки-то выпитой: Да уж, — говорю, — матушка, сажайте хоть в мешок, да в воду с камнем на шее, а только расскажите, откуда такие чудо — рыбы любопытные у вас проживают?! Страсть, как узнать охота! А она пытливо так на меня посмотрела и отвечает: Нешто так чудесное-то манит — что хоть в воду? Я только головою мотнул, слов от волнения не стало, а уж после и отвечаю: Манит, матушка, наскучила жизнь-то обыкновенная. Интереса я в жизни ищу — чтоб один день на день другой был не похож!

Посмеялась она и о чём-то другом заговорила. А как уходить мне пришла пора, так она мне вдруг и сказывает: А что, Генрих Карлович, — поступай-ка ко мне на службу! Жалованье хорошее положу — не обижу. Да и работа у меня интересная, скучать не станешь!

Хоть и в мыслях у меня до того не было от Гаврилы Тимофеевича уйти, но глянул я на старую-то барыню, а сердце моё и ёкнуло — соглашайся-ка парень! Почуяло оно сердечко-то, что здесь судьба моя, а от неё правду говорят — не уйти! Да и то сказать, словечко барыней обороненное про каменный-то подвал в душу страхом заронилось — и не зря! Слов Софья Михайловна на ветер не бросала…

* * *

— Ну а люди-то! — жадно поедая глазами управляющего во время всего рассказа, воскликнул Николай, — что ж за люди то были, что посередь ночи в озере, как русалки плавали?!

— Люди-то? — недоуменно взглянул на него господин Мюллер, — ах, эти… так то озёрные жители — водяные. Да вон их дома — прямо насупротив вашей усадьбы, за озером у подножия холма.

— И что же, вправду они эдак к воде-то приспособлены, что у них промеж пальцев кожа? — изумилась Дарья Платоновна.

— Правда, — подтвердил Генрих Карлович, — они этим озером-то и живут. Зимой же больше спят, словно медведи, так почти и не выходят. Ленивый народец…

Все замолчали, задумавшись каждый о своих мыслях, словно иссякли всякие вопросы. Но это было конечно не так, просто каждому надобно было время обдумать и осознать, как в одночасье самым необыкновенным образом изменилась вся их такая до сего дня обычная жизнь!

В наступившей тишине бой часов, висевших на стене над головою Дмитрия Степановича, напугал всех чуть не до икоты.

— Батюшки! — всполошилась Дарья Платоновна, — да время-то уже за полночь! Ну, господа, я предлагаю сейчас же всем лечь спать. Спать, спать! — прикрикнула она на Николеньку, который пытался, было, ей возразить, — завтра будет день, тогда и поговорим!

— Да уж, — пробурчал Дмитрий Степанович, — разговоров нам теперь до Рождества Христова хватит! Ну, коли так, верно матушка говорит — пора и отдохнуть. Вы-то как, Генрих Карлович? Не боязно ночью домой-то одному идти? А то бы остались!

— Не волнуйтесь за меня, — слабо улыбнулся управляющий, — идти мне недалече, да я и не боюсь, знаете ли.

— Ну, так и с богом, — торопливо проговорила Дарья Платоновна, побоявшись, что супруг вызовется проводить господина Мюллера до дома (нечего по ночам-то разгуливать!), — спокойной ночи вам Генрих Карлович, а завтра, стало быть, и поговорим…

Все раскланялись с исключительной вежливостью, после чего каждый направился в свою сторону.

Глава 9

День четвёртый. Пришельники

С утра Виктор долго размышлял над тем как бы ему вновь из дому незаметно ускользнуть. Фокус с чтением увлекательной книги он решил более не повторять, ну как дядя Николай уличит его во лжи! С дядей, Виктор связываться не любил. Тот был хоть и молодой, да вредный! Нравилось ему представлять из себя человека взрослого, умудрённого жизнью, и оттого временами бывал дядя Николя, просто не выносим, поучая всякого, кто помладше.

Отпроситься по-простому, нечего было и думать, суматоха в доме стояла пуще прежнего! Бабушка Дарья Платоновна по дому ходила с видом заговорщицы и на все вопросы отвечала туманно и всё как-то невпопад. Обычно всегда находивший для внуков хоть минутку свободного времени дед Дмитрий Степанович и вовсе отмахивался сердито, когда к нему подступали с разговорами, и весь завтрак просидел молча, погружённый в свои думы и ни с кем не общаясь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});