Абуджайская шаль - Татьяна Любушкина

Николенька с готовностью согласился, потому, как и сам собирался зайти к отцу.

Зайдя в кабинет, они застали отца семейства в совершеннейшем расстройстве. Уныло теребя обвисший ус, он в задумчивости перечитывал неожиданное послание.

— Здоров ли ты, батюшка, — участливо спросила Дарья Платоновна, подходя ближе и бросая зоркий взгляд на письмо.

— Как будто, — меланхолично отвечал ей Дмитрий Степанович.

— Вы бы, голубчик, отдохнули, а то вишь всё в трудах, да и Генриха Карловича бедного замаяли… негоже так-то! — продолжала меж тем Дарья Платоновна, с любопытством сороки пытаясь разглядеть мелко написанные строки.

Дмитрий Степанович, наконец, заметил её нехитрые уловки и, невесело усмехнувшись, подвинул ей листок.

— Вам верно, матушка, интересно? Так прочтите…

И поманил пальцем Николеньку.

— Поди-ка и ты сюда! Вишь книга-то прадеда твоего, о которой господин Мюллер давеча говорил, взгляни-ка! Прочти! И скажите вы мне оба старому дураку — в своём ли я уме?!

* * *

Долго ошеломленные Дарья Платоновна и Николенька перебирали пожелтевшие страницы книг, перечитывали письмо и потрясённые громко спорили о правдоподобности этаких новостей, горячо переговаривались между собой.

Наконец страсти понемногу улеглись, и вся троица смогла говорить более или менее спокойно.

— Софья Михайловна… Старой барыни почерк, припоминаете, Дмитрий Степанович? Завещание-то эдак же написано! — задумчиво произнесла Дарья Платоновна.

— Да уж надеюсь, что это не подделка! Иначе я бы шутнику!.. — Перегудов грозно взглянул на притихшего управляющего, — хотя… — он безнадёжно махнул рукой, — пожалуй, я был бы и рад узнать, что это чей-то глупый розыгрыш.

Тяжело переваливаясь в кресле, Дмитрий Степанович повернулся всем телом к управляющему:

— Ну, те-с… Генрих Карлович! Ваш как говориться выход! Прошу объяснить, что это за народы такие пришлые здесь проживают, коих вы пришельниками зовёте!

Генрих Карлович собираясь с духом, открыл, было, рот, но в разговор вмешался Николенька.

— Да будет вам, батюшка неужто и вы в сказки верите? Кто-то здесь нас заморочить хочет, и я даже знаю отчего! Следы преступления пытаются скрыть, отвлечь нас так сказать от главного события — убийство расследовать!

— Верно, Дмитрий Степанович, — поддержала его Дарья Платоновна, — нешто трудно подчерк-то подделать! А уж бред-то, какой понаписан — хоть стой хоть упади!

— А книга! — запальчиво крикнул Генрих Карлович, — ведь в книге явно указывается необыкновенно длительный возраст бывших владельцев имения. Разве это не доказательство, что здесь возможны весьма многие непостижимые вещи!

— Что книга! — пренебрежительно махнула рукой Дарья Платоновна, — уж по всему видать, что в роду Перегудовых не один умалишённый (господи прости!) попадался! Да и…

— Довольно вам, матушка! — с неожиданной обидой прервал её Дмитрий Степанович и повторил, обращаясь к господину Мюллеру:

— Вам слово! Извольте отвечать…

Генрих Карлович оглядел всех присутствующих таким жалостным взглядом, словно заранее упрашивая не подвергать его слова слишком строгому суду! Он глубоко вздохнул и начал свой рассказ.

— Вверх по реке есть сельцо — Берёзовое. В молодости я служил там управляющим у помещика Синцова Гаврилы Тимофеевича. Главным доходным делом в имении Гаврилы Тимофеевича считалось лён выращивать и по осени помещик Синцов отправлял мужиков с доверенным лицом в город — продукт, значит, на фабрику сдавать. Случилось раз и мне отправиться с ними…

На ночь остановились мы, как водиться в Полянке и определили меня на постой в семейство одно в доме, что возле озера стоит. За день-то намаялись мы в пути, так после ужина меня сразу сон сморил, я и уснул, как убитый. Среди ночи вдруг — чу!.. Слышится мне шорох, да будто и пересмех быстрый, как будто вода зажурчала. Поднял я голову-то и вижу — словно тень возле окна мелькнула. Вроде бы и ничего особенного, а на сердце вдруг как-то тревожно стало.

Полежал я эдак, полежал, чувствую — не уснуть мне более. Встал я и к хозяевам моим в горницу заглянул — а хозяев-то и нет! А семейство надо сказать не маленькое и дед с бабкою и детей у них взрослых трое — все с семьями, а уж малышей-то и не счесть и — никого!

Отворил я потихонечку двери и на двор вышел. Вышел, значит, и стою себе в тени по сторонам посматриваю, да на озеро при полной луне любуюсь. А красота такая — что глаз не отвести! Небо светлое хоть и ночь и звёзд видимо-невидимо. Луна да звёзды озеро освещают, и не понять где небо начинается, а где вода — всё в ярких огнях!

Вдруг — глядь! Посреди озера всплывает, будто чья-то голова и вроде как человечья, а рядом ещё и ещё… а потом как взметнётся вверх всё тело, а следом другое, третье! Такая пошла потеха, что держись! Кувыркнутся в воздухе, да и головой-то опять в воду! Ну, чисто рыбы летучие! Как пошли они стрелами из воды прыгать-то! Хохочут, перекликаются… и всё под луной, под яркими звёздами ночными, только брызги в лунном свете, как бриллианты драгоценные сияют. Жутко мне — страсть! Ведь невидаль нечеловеческая, а глаз отвести не могу — не налюбуюсь.

Долго они так-то по озеру вперегонки друг с дружкою плавали, а потом нырнули все враз, будто испугались чего и пропали. Ждал я, ждал, да так никто и не выплыл, я и пошёл снова в избу. Как лёг на топчан свой — думал не уснуть! Кровь так и кипела от красоты необыкновенной, что в ночи увидел. И плакать и смеяться хотелось, да только сон меня всё одно подкараулил я и задремал.

Проснулся утром не сам — хозяйка разбудила: Вставай, — говорит, — ваши то мужики уже собираются, ехать скоро пора, так хоть поешь с нами, чем бог послал. Вышел я во двор, у них по летнему времени под навесом стол стоит накрытый: молоко в кринке холодное, каравай ржаного хлеба толстыми ломтями порезанный и рыбина варёная, уж такая большая, я такой сроду и не видал! Я как на рыбину-то глянул, так сразу про ночной случай вспомнил. Хотел, было, спросить у хозяев, да постеснялся — вдруг на смех подымут?

Сел помолясь, а хозяйка к столу блинки горячие, прямо с печи подаёт. Тут я глянул ей на руки-то — и обмер! Промеж пальцев-то у неё кожа, прямо как у лягушки! Она взгляд-то мой перехватила, нахмурилась и руки сразу длинным рукавом прикрыла. А мне после и кусок в горло нейдёт! Сижу я, а сам примечаю, подбежал к столу ребятёнок, хвать со стола-то блинок, а руки у него тоже как у лягушонка, волосы мокрые, а от самого тиной пахнет! Мать его всё видит, рассердилась пуще, да вгорячах дала ему затрещину, он с рёвом и убежал.

А я то уж сижу, ни жив, ни мёртв! Понял я тогда, где мои хозяева-то ночью были и кто в озере, словно русалки какие плескался! И так мне стало нехорошо от этой моей понятливости, ведь чёрт — те их знает, что за народ! На православных жителей не больно-то похожи они своим обличьем! Доел блин-то кое-как, распрощался, да и — ходу!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});