Черные собаки - Иэн Макюэн

Она пыталась говорить с собаками — по-английски, потом по-французски. Говорила она очень убедительно, чтобы подавить приступ тошноты. Уверенным тоном матерого собачника она приказала большей собаке, которая стояла, широко расставив передние лапы, и по-прежнему тихо рычала.

— Прекрати! Тихо!

Не слышит. Даже глазом не моргнула. Справа от нее вторая собака осторожно — ползком — двинулась вперед. Если бы они залаяли, ей было бы легче. Паузы между рычанием означали, что собаки что-то прикидывают про себя. У этих животных был план. С челюстей большой собаки на тропинку упала капля слюны. На ней тут же оказалось несколько мух.

Джун прошептала:

— Пожалуйста, уходите. Ну пожалуйста. О господи!

Это восклицание натолкнуло ее на вполне предсказуемую мысль о последнем и единственном шансе. Она попыталась найти в себе место для присутствия Божьего, и ей показалось, что перед ней забрезжил некий смутный силуэт, значимая пустота, которой она никогда прежде не замечала, — где-то в тыльной части черепа. Силуэт стронулся с места, поплыл наружу и вверх, развернувшись внезапно в гигантскую сферическую полутень, в покров из дрожащей энергетической субстанции или, как она пыталась объяснить позже, из «цветного невидимого света», который окружил и скрыл ее. Если это был Бог, то одновременно — и несомненно — это была и она сама. Но поможет ли ей это? Тронет ли ее внезапное и своекорыстное обращение к вере эту великую суть? Никакая просьба, никакая захлебывающаяся плачем молитва к чему-то, что столь явственно, столь очевидно было продолжением ее собственного существа, не казалась уместной. Даже и в этот критический момент она отдавала себе отчет в том, что открыла нечто необычайно важное, и преисполнилась уверенности выжить и понять, что к чему.

Не выпуская камня, она сунула руку в рюкзак, вынула остатки вчерашней колбасы и кинула на землю. Меньшая собака подскочила первой, но тут же уступила добычу напарнице. Колбаса вместе с провощенной бумагой, в которую она была завернута, исчезла меньше чем за тридцать секунд. Собака, пуская слюни, опять развернулась к ней. Между двумя зубами застрял треугольный клочок бумаги. Сука вынюхивала землю в том месте, где лежала колбаса. Джун сунула руку обратно в рюкзак. Между стопками свернутых вещей она нащупала что-то твердое. Она вынула из рюкзака перочинный нож с бакелитовой ручкой. Кобель сделал два быстрых шага в ее сторону. Теперь до него было не больше трех метров. Она переложила камень в левую руку, сунула бакелит в рот и раскрыла нож. Держать в одной руке и нож и камень не получалось. Нужно было сделать выбор. Нож с трехдюймовым лезвием был ее последней линией обороны. Воспользоваться им она сможет только тогда, когда собаки набросятся на нее. Она положила его на рюкзак сверху, ручкой к себе. Потом перехватила камень обратно в правую руку и прислонилась спиной к дереву. От испуга камень она сжимала настолько отчаянно, что теперь он был совсем теплый. Она отвела руку назад. Теперь, когда она изготовилась к атаке, левая нога у нее стала дрожать еще сильнее прежнего.

Камень хлестко ударился о землю и брызнул по тропинке веером мелких камешков. До большого пса он не долетел примерно сантиметров на тридцать. Тот сморгнул, когда в морду ему ударила каменная крошка, но позиции уступать явно не собирался и только обнюхал то место, где камень ударился о землю: а вдруг снова еда? Потом поднял голову, отвернул морду чуть в сторону и заворчал — мерзкий, влажный, на выдохе звук. Именно этого она и боялась. Она только подняла ставки. Следующий камень был уже у нее в руке. Сука прижала уши и скользнула вперед. Бросок был отчаянным и безнадежным. Камень слишком рано вылетел у нее из руки, бессильно упал чуть поодаль и вбок, а лишенная добавочного веса рука бессмысленно рубанула воздух.

Большой пес припал к земле, изготовясь к прыжку, и ждал, когда она отвлечется хотя бы на долю секунды. Мышцы у него на бедрах дрожали от напряжения. Задняя лапа скребла по земле в поисках оптимальной точки опоры. У нее осталось всего несколько секунд, и в руке у нее был третий камень. Он пролетел у пса над спиной и ударился о тропу. Звук заставил пса дернуть головой в сторону, и в тот же миг, в эту добавочную секунду, Джун сделала первый шаг. Терять ей было нечего. В самозабвенном бреду она первая бросилась в атаку. Мысль о том, что все ее счастье, все надежды минувших месяцев и, наконец, явленный ей только что божественный свет сейчас падут жертвой пары бродячих собак, заставила ее в долю секунды перейти от страха к ярости. Она взяла нож в правую руку, выставила рюкзак перед собой, как щит, и кинулась вперед с отчаянным криком: «А-а-а-а-а-а-а!»

Сука отпрыгнула назад. Но огромный пес метнулся навстречу Джун. Она наклонилась вперед, чтобы встретить удар, и в тот же миг пес впился клыками в рюкзак. Он стоял на задних лапах, и она удерживала его одной рукой. Он давил на нее, и она подавалась под его тяжестью. Его морда была всего в десятке сантиметров от ее лица, чуть выше. Она выбросила руку вперед, нанесла три быстрых удара ножом, в бока и в брюхо, и удивилась, как легко нож входит в плоть. Славный маленький нож. При первом ударе желто-красные глаза пса расширились. При втором и третьем, прежде чем выпустить из пасти рюкзак, он взвизгивал, тонко и жалобно, совсем по-щенячьи. Воодушевленная этим звуком, снова закричав во весь голос, Джун пырнула его ножом в четвертый раз, снизу вверх. Но пес уже успел податься назад, и она промахнулась. Ударила она с такой силой, что потеряла равновесие и упала вперед, лицом в землю.

Нож вылетел у нее из руки. Шея будто ждала, когда ее перекусят. Ее передернуло долгим судорожным спазмом, она втянула плечи, поджала руки и ноги и закрыла лицо руками. «Вот и все, — была ее единственная мысль. — Вот и все».

Но ничего не произошло. Когда она осмелилась наконец поднять голову, собаки были уже в сотне метров и бежали прочь в ту же сторону, откуда пришли. Потом они свернули за поворот и исчезли.

Через четверть часа Бернард обнаружил ее сидящей на дороге. Когда он помог ей подняться на ноги, она сказала ему только, что ее напугали две собаки и что она хочет вернуться назад. Он не заметил окровавленного ножа, который Джун так и забыла подобрать с земли. Он начал было объяснять ей, как это глупо — лишить себя удовольствия спуститься по живописному склону к де Наваселль и что с собаками он разберется сам. Но Джун уже шла прочь. Подобные перемены настроения были вовсе не в ее духе. Подобрав с земли рюкзак, он увидел кривую пунктирную линию дыр и влажные следы пены, но ему хотелось настоять на своем, и он вынужден был броситься за Джун следом. Когда он все-таки нагнал ее, она просто покачала головой. Ей больше нечего было сказать.

Бернард схватил ее за руку, пытаясь остановить:

— Давай хотя бы поговорим. Видишь ли, это довольно радикальная перемена планов.

Он видел, что она не в себе, и старался говорить спокойно. Она высвободила руку и двинулась дальше. Походка у нее была какая-то деревянная. Бернард снова нагнал ее, отдуваясь под тяжестью двух рюкзаков.

— Что-то случилось?

Утвердительное молчание в ответ.

— Ради всего святого, скажи, в чем дело.

— Не могу. — Она по-прежнему не останавливалась.

Бернард закричал:

— Джун! Это просто ни в какие ворота не лезет!

— Не спрашивай меня сейчас ни о чем, Бернард. Просто помоги мне добраться до Сан-Мориса. Пожалуйста.

Ответа она дожидаться не стала. Она не собиралась ничего обсуждать. Он еще ни разу не видел ее такой, как сейчас, и решил на этот раз ей уступить. Они вернулись к началу спуска в долину и под палящим солнцем, которое давило все более и более жестоко, пошли через выгон к высящейся вдалеке башне деревенского chateau.[30]

В «Отель де Тильёль» Джун поднялась по ступенькам на веранду и села в кружевной тени лаймов, вцепившись обеими руками в краешек крашеного жестяного стола так, словно висела над пропастью. Бернард сел напротив нее и уже набрал было в грудь воздуха, чтобы задать свой первый вопрос, но тут она подняла руки, словно выставляя преграду, и замотала головой. Они заказали свежевыжатого лимонного сока. Пока несли заказ, Бернард достаточно подробно рассказал ей про вереницу гусениц и даже вспомнил о своем наблюдении относительно чуждой для человека природы иных биологических видов. Джун время от времени кивала, хотя и не всегда в нужный момент.

Мадам Орьяк, хозяйка гостиницы, принесла напитки. Это была деловитая, по-матерински заботливая женщина, которую еще прошлым вечером они для себя окрестили Ухти-Тухти.[31] Мужа она лишилась в 1940 году, когда немцы вторглись во Францию через бельгийскую границу. Когда она поняла, что перед ней англичане и что у них медовый месяц, она перевела их в комнату с ванной безо всякой дополнительной платы. Она принесла поднос со стаканами лимонного сока, стеклянной бутылкой воды с наклейкой «Рикар» и блюдечком меда вместо сахара, который до сих пор выдавали по карточкам. По тому, как осторожно она поставила перед Джун стакан, сразу было видно: она поняла, что с англичанкой что-то не так. Потом, на мгновение раньше Бернарда, она увидела правую руку Джун, приняла собачью кровь за ее собственную, тут же схватила ее за запястье и воскликнула: