Детство - Василий Сергеевич Панфилов

выспавшийся в дороге.

– Что вы, Пётр Феоктистович! – Служитель аж руками всплеснул для убедительности, ну какой варнак!? Намётан у меня глаз за столько-то лет! Местный, из Бутова. Повадились, собаки свинские, «зайцами» в Москву ездить. Видите? Полусотни саженей не пробежал, и всё, неспешно пошёл, как так и надо. И, наглец какой, в сторону деревеньки, даже следы запутать не пытается!

– Просим прощения-с, – Склонился в поклоне железнодорожник, оставляя Петра Феоктистовича, поспешая к недовольной даме помогать с багажом и спускаться с перрона.

* * *

– Тьфу ты! – При виде показавшихся вдали домишек, ажно расстроился. Теперя кругаля придётся делать, а нога она тово, чуйствуется! Прыжки эти да пробегушки даром-то не прошли!

Неспешно, так оно и ничего, отошла нога-то. Так и шкандыбал, пока на речку не наткнулся. Ничё так – не шибко большая да ишшо и поросшая всяким-разным у берегов, зато сразу видно – есть здеся рыба, вон как густо плещет! Правда, и комарья немало, ажно гул стоит. Ну да комары не вошки, пущай кусают понемножку!

Нашёл местечко, да и остановился на днёвку. Оно ведь как? Если я хочу до конца лета пожить здеся, то место, значица, выбирать нужно с умом.

Чтоб подальше от Бутово перво-наперво, а то знаю я! Чуть что пропадёт, да хучь и крынка разбитая с тына свалится, сразу на меня думать будут. А народ крестьянский, ён такой – от думалки до делалки мало времени проходит, особливо если колотушек кому дать. Просто для порядку поколотить могут – чтобы, значица, опасался их и стороной обходил. Так что неча! Целее буду.

С дачами, оно сложнее. Вроде как и зарабатывать тама можно – ягоды собирать да продавать, да травы, да грибы. Но и не близко штоб, а то опять – дворник! Полиция! А то и хужей – охрана собак натравит, а уже опосля, порванному, и полицию позовут.

Верстах в пяти от дач, думаю. Так, чтобы самому ноги не шибко бить, если понадобиться туда дойти. А дачники, оне ж из господ! Не приучены ногами ходить, всё больше на извощиках ездют. Так, в леске вокруг да около побродят, да воздуха за-ради моциона нанюхаются. Чудные!

Нашёл местечко не слишком близко от берега – штоб комарья поменьше и не слишком сыро. Но и не далёко, штоб вода рядышком, значица – оно хучь и чайник у меня, а чегой зря ноги ломать-то?

Место под костёр очистил да сушняка натаскал и запалил. Рогульки установил, ветку срезал – чайник вешать, значица, да и к реке.

Подошёл с чайником, вроде как воды набрать-то, а меня ажно колотит, так окунуться хотца. Чайник на траву поставил, одёжку скинул на ветки – штоб не отсырела, да и зашёл по грудь. Тёплищая! Молоко парное, ей-ей! Ряску руками раздвинул, да и напился сперва, ажно в пузе тесно стало.

Тиной чуть отдаёт, но терпёжу нет – так в глотке-то персохло. Ведь как с рынка убёг тогда, так и не пил, так получилося.

Глянул – чайник на берегу, рубаха и портки рядышком на ветках висят, и ну плескаться! До одури, пока в глазах темнеть не начало. Туды-сюды, туды-сюды… несколько разиков речку енту переплывал. Утомился так, что ажно плечи заболели, но ништо!

Потом у берега понырял, раков и ракушек потаскал. Накидал когда мало не целую гору, опомнился, да и потащил добычу свою – запекать, значица.

Подошёл да вывалил из рубахи к костру прогоревшему, и понял – корзину какую-никакую плести надо. А рубаху тово… стирать. Раки-то ишшо ничё, а вот ракушки, оне пачкучие дак вонючие.

Присыпал добычу углями, и за травами для чая. Оно конечно, на скорую-то руку не шибко толковый чай сделать можно, но коли знаешь мал-мала, то оно и недурственно выйдет.

Потом постирал рубаху с мыльным корнем, да и повесил сушиться. Не так чтобы вовсе хорошо вышло, ну так я и не баба!

Наелся ракушек и раков так, что от пуза, ничуть не хужей, чем на Хитровке. А то и лучше! На травке всё ж, а не стоя в толпе и не сидя на нарах, в дыму махорочном. Никто не пихает-толкает, всяко-разным в лицо не воняет. Сижу та травке, ну чисто господин! Только енто, тряпицу каку бы под задницу, так чистый падишах. А потом ишшо чаю напился! От пуза! Хорошо…

Сам не заметил, как придремал, только и успел, что в пинджак завернуться, да картузом лицо прикрыть. Проснулся от того, что ходит кто рядом, ну и напужался. Лиса! Воровка рыжая мало что всех раков остатних подъела, так ишшо и напужала!

Посмеялся нервенно, потянулся, да и за дело. Как ни крути, а ночевать мне здеся, так что какой-никакой, а шалаш нужон. Подстилка, опять же. Корзину каку-никаку сплесть.

Оно конешно, прутья загодя готовить надо, но мне хучь б так, штоб раков от реки таскать. Прослужит хучь пару недель, и ладно. Я пока подпаском работал, ентих самых корзин и особливо верш, сплёл мало не цельный воз. Криво-косо, конешно, но крепкие вполне.

Работалося в охотку, ажно удивительно. Я и так-то не лентяй какой, но приметил давно – на тётку когда батрачил, то чуть не из рук всё валилося. Не шибко работается, когда знаешь, что всё одно не похвалят, хучь ты сто раз извернись для ея.

По Москве когда ходил, руками своими торговал, то оно получше – пусть на других работаешь, зато копейку в свой карман кладёшь. Совсем другое дело!

А сейчас и вовсе – на себя. Никто над душой не стоит, не смотрит, прищуряся. Как потопаешь, так и полопаешь – вот прям про такое и сказано, ей-ей!

До вечора ишшо далеко, а всё, закончил дела свои. Шалаш готов какой-никакой, даже кажись тово – перестарался малость. В таком не ночь переспать, а и до конца лета жить можно, да не одному.

Ветки и трава для постели готовы, сушаться теперя на солнышке, значица. Корзин ажно две – руки сами сплели, пока думки думал. Верш тоже две – поставлю на ночь, и хоть сколько, а вся моя рыбка с утра будет.

Можа, грибов ишшо насобирать? И ягод! А то до тёмнышка далеко ишшо, а делать уже нечего, ажно странно. И руки ажно зудят, работы требуют! Для себя стараюсь-то.

* * *

– Смерть Коровья[54] пришла! – Пробежала по деревне чёрная весть. Завыли по дворам бабы, заголосили, забегали. Ну да известное дело – бабы, што с них взять!? Им бы повыть да