Скорпионья сага. Cкорпион cамки - Игорь Белисов

А потом мы с ним ехали на квартиру свиданий.

Он купил кое-какую мебель. Кухонный стол, стулья. Холодильник. Пару глубоких кресел с низким широким столиком в единственную комнату. Музыкальный центр. Телевизор с видиком. И конечно, главная, культовая покупка – широкий диван, в сложенном виде уютный, а в разложенном будоражащий кровь и срывающий все одежды.

Да, это была она. Каждый день. Как ни пыталась я избегать точного определения, как ни старалась не думать, но с каждым очередным вечером, поднимаясь с дивана и собираясь домой, я все более убеждалась: да, это любовь.

Странно. Он ведь не был моим первым мужчиной. Какой-никакой, а все-таки опыт. Я могла сравнивать. Но почему-то не вспоминалось. То есть, я могла, конечно, но не хотела, а если бы захотела, то, пожалуй бы, не смогла. Если прошлое и всплывало, то оставалось бесплотной картинкой, не возбуждающей и слабого отголоска тех подлинных чувств, которые я испытывала в живых объятьях уже не юного, слегка оплывшего, слегка тяжелого, но вполне крепкого, бугристого и скользкого, пахучего и мшистого, моего нового, впервые познанного, мужского тела. Я увлекалась. Все неистовей. Прогрессировала раскрепощенность, а вместе с ней росла и жадность, ненасытность. Он становился мне необходим. Жизнь без него теряла содержание, и только с ним все обретало смысл. Он был мужчина. Настоящий. Мой.

Однажды он не смог приехать. Позвонил и сообщил, что у него наклюнулось большое дело. В подробности не посвятил. Заверил, что все будет хорошо. Затем исчез на двое суток. Всего каких-то пару дней, но в них я потеряла аппетит и даже вроде бы осунулась.

Мы встретились 15-го июля. Дату я запомнила, поскольку Герман объяснил, что случилось за два дня до того, 13-го. В тот день Международный валютный фонд выделил нашей стране неотложный кредит – 22 миллиона долларов. Ге рман сиял непонятной мне радостью. Пересел ко мне в «Поло» и, пока я рулила, пустился разглагольствовать. Дескать, жизнь напоминает кредитную систему: самое лучшее, а именно – счастье, мы получаем в молодости и сразу в полном объеме, а потом до старости выплачиваем долг со все возрастающими процентами.

– Или не выплачиваем… – Он странно оскалился. – Заверни в магазин, купим шампанского. Надо это дело обмыть.

В квартире он водрузил бутылку на стол, дополнив парой фужеров, соучастников свиданий, купленных с первой мебелью. Скинул с плеча спортивную сумку и шлепнул ей рядом с шампанским.

Мое сердце дрогнуло.

Он хрустнул молнией.

Там были доллары.

Передо мной все поплыло – и тут же собралось в фокус. Герман вытаскивал пачки, раскладывал на столе и громко считал: «Раз… два… три… четыре…» Их было не так много, но мне показалось, будто время застыло и падает тяжелыми долгими каплями. На три вещи можно смотреть бесконечно: на огонь, на воду, на чужой труд. И еще на четвертую – как кто-то считает деньги.

– Ну вот, – подытожил Герман, – завтра я выплачу долг. И квартира окончательно станет твоей.

– Я ничего не понимаю…

– Зачем тебе понимать? Думать должен мужчина. Женское дело – любить.

Он весело подмигнул и хлопнул шампанским. Вспенилась, заискрила пара фужеров. Герман свой поднял на уровень глаз и торжественно возгласил:

– Ну, за твою квартиру!

– За нашу… – поправила я.

Если честно, я ждала этого. Все к тому шло. Но не думала, что это случится так скоро. Не прошло и полгода с его первых жалоб на жизнь и одного месяца нашего счастья, как Герман сказал:

– С меня хватит!

Заявление родилась не на голом месте. Хотя, прозвучало, когда мы с ним были именно голыми. Мы лежали в обнимку и болтали о всякой всячине вроде смысла жизни или переменчивости эпох, в общем, о том, над чем лично я никогда не стала бы ломать голову, искренне относя высокие материи к уделу меланхоликов. Болтал, в основном, Ге рма н. Я только поддакивала. Точнее, припечатывала поцелуем любую его идею. Чего бы он там ни плел, мне нравилось целоваться. И вот он выдал:

– Не могу жить во лжи. Пора оттуда сваливать. Приютишь?

Первая моя мысль: «Какие же мужики, в сущности, жалкие». И сразу – радость: он теперь мой, окончательно, безраздельно. С некоторых пор меня начала раздражать его половинчатая принадлежность.

По телу дивно заструилась энергия…

Вспоминается день, когда он действительно сделал это. Мы не стали тратить время на ресторан, а поехали сразу домой. В багажнике «Лендкруизера» покачивались два объемистых чемодана и несколько разнокалиберных сумок. Я словно видела его поклажу сквозь заднюю дверь, следуя хвостиком на резвящемся «Поло». Мне даже чудилось выражение лица. Во всяком случае, когда мы прибыли, оно осталось таким же: каменная тяжесть свершенного преступления. С этим же выражением он перетаскивал все к подъезду. Потом к лифту. Наконец, в квартиру. И только здесь, опустившись на табурет, он улыбнулся:

– Вот так это делается. Раз – и все. По-английски. Иначе – смерть.

Нагнулся к сумке и вытащил бутылку «Хеннесси». Плеснул в два бокала. Не чокаясь, выпил. Закурил. Подлил себе снова, в два-три глотка осушил. На лбу проступила испарина. Вытер ладонью. Набулькал еще и хмуро уставился в свой коньяк.

Я не вмешивалась. Понимала, ему сейчас трудно. За компанию держала бокал, но сама едва пригубила. Ему-то можно сегодня напиться. Даже нужно. Все-таки – стресс. А мне возвращаться домой. Домой?

Герман поднял глаза:

– Тебе осталось сделать последний шаг.

С мужем мы практически не общались. С того злополучного дня, когда между нами случилось побоище, он замкнулся в себе и на любые вопросы отвечал исключительно «да» или «нет». А по большей части и вовсе отмалчивался. Только морщился да сопел, выразительно намекая, что говорить нам с ним более не о чем, все уже сказано, сделано, сожжено и развеяно по ветру.

Я была аналогичного мнения.

И все-таки, неужели, конец? Вот так взять и все разом перечеркнуть?.. А с другой стороны, что, собственно, перечеркивать? Затянувшееся расставание? Хроническое раздражение? Нетерпимость? Ненависть? Ложь?..

Когда я сказала, что уезжаю, он никак не отреагировал. Я разложила чемодан, начала укладывать вещи. Одного оказалось мало, пришлось взять еще чемодан, но даже в два весь мой гардероб не желал умещаться. Нажитое непосильным трудом и романтической дружбой в бессчетном количестве оставалось болтаться на плечиках, громоздиться на полках, тесниться по ящикам и валяться разбросанным где только возможно. Требовалось что-то оставить. Принести в жертву.

Но – кому?

А вдруг, в мое отсутствие здесь объявится его присоска? А она объявится, это уж как пить дать, судя по наглости эсэмэсок. И все достанется ей? Ну уж нет! Держи карман шире. Не на ту напали. В этом доме будет только одна хозяйка – я!

Но – как?

В конце концов, решила не горячиться. Перееду частично, а там посмотрю, как дело пойдет. Оформим развод. Разменяем квартиру. Ребенок – со мной. Изменнику – комнату в коммуналке. Только все не так просто.

Да и Герману я пока, строго говоря, не жена…

Я уточнила, что уезжаю на «сейлз-митинг». То есть, ненадолго. Когда вернусь – еще точно не знаю. Сообщу эсэмэской. Специально придумала так, чтоб он не больно-то расхолаживался. Похоже, поверил. Во всяком случае, раньше он никогда меня не проверял. Было немного обидно. То, что когда-то казалось доверием, теперь обнажило его откровенное безразличие. Даже не встал проводить, остался лежать на диване, демонстративно уткнувши нос в книжку, когда я загромыхала, как говорится, с вещами на выход.

Сквозняк гнилого подъезда. Прощальный щелчок двери. Всё.

Герман ждал за углом соседнего дома. Любопытно, что пригрезилось случайным свидетелям, наблюдавшим странную сцену под покровом вечернего сумрака, подальше от оранжевого фонаря? Суровый мужчина вытащил из малолитражки два чемодана и с вороватой поспешностью загрузил к себе в джип, а из джипа извлек шелестящий букет и просунул в окно малолитражки.

Потом летели через сияющую столицу. Я гнала во всю прыть, Герман висел на хвосте, прикрывая сзади. В одном месте остановил гаишник, объявил мне превышение скорости и затеял намеки на возможность не писать протокол, но подъехавший Герман показал свою «корочку», они поболтали, поулыбались и пожали друг другу руки.

Целоваться мы начали еще у машин. А в лифте сплелись уже посочней, поголовокружительней. Случайно нажали на «стоп». Без времени застряли в нигде. С жадностью упивались, отпуская контроль, давая волю инстинкту. Включили сознание, когда кто-то внизу застучал по дверям и начал браниться. Мы расхохотались, словно нашкодившие малолетки. Тронулись выше, доехали, дотянули, выплеснулись на площадку, расхристанные, горячечные, ввалились в квартиру, спотыкаясь, опрокидывая чемоданы, теряя цветы. Полубредовые, полураздетые, ринулись в комнату, обрушились на диван – и наконец, окончательно, на всю глубину, конвульсивно слились…