Есть! - Анна Матвеева

«Что делать, что делать?» – одна и та же мысль, как сошедший с ума философ, билась Аллочке в висок, а Горликов тем временем выдавил из себя нечто среднее между голубиным клекотом и рыданием смертельно несчастного человека.

Думайте что хотите, но Аллочке Рыбаковой, незнакомой в те годы ни с выражением, ни даже с понятием «сексуальное домогательство», стало жаль депутата. Она села рядом с ним на ковер и машинально начала сгребать ребром ладони кошачью шерсть.

– Вы, Аллочка, не сердитесь на меня, – плакал депутат Горликов, – вы просто не представляете, какая у меня сейчас жизнь.

И, прерывисто, по-детски вздохнув, начал рассказывать домработнице обо всех своих страхах и крахах, о том, как замучили его вечные балконные претензии, а также глупые соратники, одышка и плохая погода за окном.

– Пожалуйста, только Наташе про это не говорите, – взмолился Горликов, почему-то показав при слове «это» на свой шелковый халат, нуждавшийся, как отметила Аллочка, в скорейшей стирке. – Я все для вас сделаю, все что хотите, – может быть, у вас есть какое-нибудь особенное желание? Премия? Поездка?

Он щелкнул пальцами, как волшебник, вызывающий из памяти нужное заклинание:

– Париж?..

Сестрень Анька была возмущена до глубины души – при условии, конечно, что у сестрени Аньки имелась душа. Скажем иначе – она была возмущена, как море в шторм, как народный разум, готовый идти в смертный бой! Слава богу, что Аллочка не успела выслушать всех ее речей.

– Зачем тебе в Париж? Даже я, работник школьной культуры, не была в Париже, а ты что там будешь делать? Пол мыть в гостинице? Лучше бы племянника в хороший санаторий отправила, а то… Пари-и-иж!

Аллочка отключила слух, как будто нажала нужную кнопку на пульте. Борща Горликовым она наварила вперед на неделю, а еще нажарила целую кастрюльку крохотных, как каштаны, котлеток, напекла стопку тонких блинов и даже успела сделать любимый творожный торт Эрика – «Ингрид». Рецептом торта с Аллочкой поделилась знакомая немка.

Балконы милостиво согласились отпустить Аллочку на десять дней в отпуск, но о том, что едет она в Париж, Горликов попросил не распространяться, Наташе это было знать ни к чему. Впрочем, депутат оплатил Аллочке только билеты и гостиницу, а визу и прожиточный минимум домработница решила взять на себя.

– Надеюсь, вы понимаете, что это простая благодарность, – заявил Горликов, вручая Аллочке пластиковый конверт с документами, но от Аллочки не ускользнуло, каким затравленным взглядом он скользнул по ее щеке: будто локтем по забору.

«Бедный хозяин, – подумала Аллочка, – зря он боится, что я буду его теперь неотступно шантажировать. Зря он смотрит так много плохих фильмов».

В аэропорту, вытаскивая чемодан из такси, Аллочка с удивлением обнаружила, что тащит его левой рукой – за время работы на благо семьи Горликовых левая рука у нее стала практически такой же сильной, как правая.

А потом был Париж – осенний, лучший, именно такой, какой придумала для себя девочка Аллочка, читая роман про трех мушкетеров. Страницы старой книги издательства «Жазушы» пахли в точности так же, как улицы Парижа. Утренний дух круассанов над мостовой. Ароматный туман ресторанной кухни на острове Сен-Луи. Запах оранжевого и душистого, как апельсин, листа в саду Тюильри…

Конечно, любить Париж – банально, но ведь и любить молодых хорошеньких женщин – такая же банальность, тем не менее никто не спешит признаваться в любви к пожилым курносым дамам.

Аллочка приходила в маленький отель только для того, чтобы переночевать, – и всегда оставляла горничной чаевые. Она знала, что будет приезжать в Париж еще много раз – возможно, каждый год. Она вправе – в конце концов ей не на кого сейчас тратить деньги, а сестрень может в кои-то веки сама позаботиться о себе и своем чаде. Чаду, впрочем, Аллочка купила французский подарок – плюшевого толстого Обеликса в полосатых штанах и с лицом Жерара Депардье. Она покупала его и думала, какая громадная разница между пухлым Депардье-Обеликсом и тем Депардье, что пакостил, тонкий и прекрасный, в «Вальсирующих». Такая же разница, как между Аллочкой-домработницей и парижской Аллочкой – обе носили тоненькие перчатки, но у одной они были резиновыми, а у другой – лайковыми.

Так хорошо было Аллочке в Париже, что домой возвращаться расхотелось совершенно – а ведь дома ее все очень ждали.

Депутат Горликов ждал испуганно, мучаясь вопросом: правильно ли он сделал или все же погорячился?

Сестрень ждала Аллочку, заготовив ушат ядовитых словечек.

Племянник ждал Аллочку искренне и страстно, как все зашуганные дети.

А что касается Натальи Горликовой с ее балконами, она ждала Аллочку исступленно, как периода зимних распродаж, и даже поделилась своими странными чувствами к домработнице с модным психотерапевтом Денисом Мертвецовым.

– Откровенничали? – улыбнулся модный врач в ответ на горликовскую исповедь. – Дружили? Подарочки дарили?

– Да нет, кажется, – заволновалась Горликова и начала копаться в памяти судорожно, будто в косметичке. За этим занятием она не заметила, как неприязненно косился Денис Григорьевич на ее знаменитые балконы, обтянутые сегодня бархатными брючками. – Ну, то есть я ей, конечно, дарю иногда что-то по мелочи, но ничего серьезного. И никакой дружбы, о чем вы?

– Молодец, – сказал Денис Мертвецов. – С домашними помощниками – никакой дружбы. Никаких отношений, кроме сугубо деловых.

Наталья нервно облизала губы.

– Тогда почему же я без нее так скучаю?

– Потому что она очень хороший работник.

«Непонятно, почему все в таком восторге от этого доктора, – возмущенно думала Балконша по пути домой, где без Аллочки густо колосилась грязь и давно не чесанный голодный кот сновал, как призрак, стараясь не встречаться в коридорах с таким же голодным хозяином. Увы, борщ, котлетки и торт «Ингрид» жили теперь только в воспоминаниях.

Аллочка же, к несчастью запаршивевших Горликовых, вообще о них не думала – у нее был Париж, и единственное, чего ей хотелось, это чтобы он был с ней всегда.

В последний парижский вечер Аллочка решилась – и открыла двери русского ресторана на улице с многообещающим названием «Дарю». Там было пусто, время ужина не настало, и хозяин расслаблялся в компании слегка клюкнувшего типа: на столе перед ними дымились тарелки с борщом. Аллочка потянула носом и сразу поняла: борщ сварен в нарушение всяческих канонов.

– У нас закрыто, – сказал хозяин, скользнув, впрочем, взглядом по худенькой фигурке гостьи.

– И еще у вас борщ неправильный, – отозвалась Аллочка, так что клюкнувший тип развернулся к ней полным корпусом:

– А вы можете сварить правильный?

– Могу, – не моргнув глазом сказала Алла Рыбакова, и хозяин бросил ей в руки фартук.

…Гостя звали Павел Николаевич Дворянцев, для своих – П.Н. Отведав Аллочкиного борща, он крякнул, свистнул и потребовал налить еще тарелку.

Подперев щеку ладонью, будто крестьянская девушка, Аллочка смотрела, как П.Н. задумчиво ест борщ, осмысляя каждый глоток.

– Борщ не так прост, как кажется, – изрек наконец П.Н., вытирая губы салфеткой. – Многие ломаются именно на борще.

– Павлик, не обобщай, – раздраженно сказал хозяин.

– Я вот тут задумал один проект, – не обращая на него внимания, продолжил П.Н., глядя Аллочке в глаза, – мне нужны талантливые люди. Вы, кстати, откуда родом?

Балконша и Горликов так и не дождались свою Аллочку. Каждый отреагировал в соответствии с собственным темпераментом – Наталья собственноручно выбросила Аллочкины тапки в мусорный контейнер и заказала в агентстве новую домработницу (она, как и следовало ожидать, пришла пьяной уже через месяц, но нас с вами эта история не касается).

А Горликов заказал благодарственный молебен в церкви и завел постоянную любовницу по имени Анжела – очень худенькую и светлую, как мир в душе.

Спустя полгода Горликов неожиданно получил анонимный почтовый перевод на смутно знакомую сумму – кажется, именно столько стоила давняя поездка в Париж его бывшей домработницы.

Аллочка быстро убедила П.Н. в том, что борщ – не единственный ее козырь, и с первых минут сотворения канала «Есть!» находилась рядом с демиургом. С годами ледяная корочка на ее душе становилась все толще, а карьерный замах все выше. Депутат Горликов, спустя несколько лет пришедший в студию канала «Есть!» для участия в шоу, не узнал Аллочку в суровой деловой даме, сдержанно кивнувшей самой Гене Гималаевой. Аллочка и сама бы себя не узнала: от прошлого в ней остались лишь вечная радость домашней работы и привычка каждый год ездить в Париж. И борщ, разумеется! Борщ тоже никто не отменял.

Глава семнадцатая,

где речь пойдет о дорогах, которые мы выбираем, и о дорогах, которые выбирают нас

Пребывая в тесной шкурке старшего школьника, Гриша Малодубов с удручающей регулярностью был вынужден вставать лицом к лицу с проблемой выбора. И для него это было все равно что стоять лицом к лицу с заклятым врагом. Родители Гриши, простые честные трудяги – шофер и кассирша, всегда все решали за сына сами. Выбирали ему и друзей, и одежду, и даже увлечения: Гриша, как и его папаня, каждые выходные обреченно проводил на Птичном рынке – покупал и продавал аквариумных рыбок.

Нехитрый бизнес совместно с трудовой деятельностью приносил Малодубовым хорошие деньги – одевали Гришаню тоже с рынка, прекрасной и жуткой «тучи», озарявшей слепящим светом заморского дефицита унылый мир 80-х. Вещи выбирала Грише мама – и хорошо выбирала! Дутая синяя куртка с надписью Parmalat, джинсы Lee, кроссовки Adidas, норковая шапка-формовка и мохеровый шарф с лейблой – все было у Гришани, но, к сожалению, даже самый правильный прикид тушевался перед внешними данными нашего юноши и, более того, вступал с ними в яростный диссонанс.