Есть! - Анна Матвеева

Каким далеким казалось ей теперь это учительство. Работать в школе очень быстро стало роскошью, позволить себе которую могли только обеспеченные – Аллочке же опереться было не на кого, наоборот, это на ней со всех сторон висели родные и близкие… нет, пока еще не покойной, а деятельной и сильной женщины.

Папа и мама – советская версия Филемона с Бавкидой, трогательные и беспомощные, как зимние птички. Папа так и не отучился от слова «товарищи» и привычки каждый час смотреть новости, мама же в окружающей действительности безошибочно выделяла только то, что сохранилось неизменным со времен молодости, – прически ее, костюмы и мысли были такими же, как в 70-е. Не те, заграничные 70-е – кузница моды и музыки, а наши родные, унылые, будто пельменный дух в забегаловке.

Кроме Аллочки у мамы с папой была младшая дочка – вредный сестрень по имени Анька, особа въедливая и дотошная, как завуч (завучем она в конце концов и стала). На Аньку в смысле финансов никто особо не рассчитывал – она крайне неудачно выскочила замуж, родила мальчика и вернулась к родителям. И потом, сколько получают те завучи? Смешно, товарищи!

В общем, когда семью в очередной раз накрыла безденежная пелена – Аллочка узнавала ее по запаху, в доме вдруг начинало резко пахнуть бедностью, будто пылью в давно неубранном жилище, – в дом явилась еще одна беда. Заболел отец, заболел тихо, страшно и быстро. Мама, ничего до той поры вокруг не замечавшая и стоически принимавшая все, что выдавали сверху, заболела за ним следом – у одного рак, у другой инсульт. Денег на лечение надо было тратить столько, сколько Аллочка даже во сне увидеть не могла. И помочь некому – сестрень Анька прикрывалась сыном, как щитом, объясняла, что у нее нет возможности заниматься родителями и зарабатывать им на лекарства. Она сама мать, твою мать! Бездетная Аллочка играла желваками, как актер из фильма о трудной жизни английских джентльменов, но спорить с сестренью не спорила – мальчишка всегда был рядом с матерью, и у него такие круглые, такие карие глаза…

Вот тогда Аллочка Рыбакова и поняла, что в жизни ее не случится чуда. Никогда не обнимет ее теплыми руками заботливый человек и не откроет ей ни свою душу, ни тайну банковского вклада. Мечты закончились вместе с молодостью – ведь даже младшей сестрени Аньке исполнилось тридцать, и сын сказал ей в зоопарке: «Смотри, мама, бегемоту всего двадцать восемь, он моложе тебя!»

Отец ушел скоро, но в последние месяцы мучился не так, как мог бы, – все благодаря Аллочкиным деньгам. Отца Аллочка похоронила, а маму удалось выходить. Совсем старенькая и грустная, как все одинокие Бавкиды, мама сидела дома с кареглазым внуком, пока Аллочка бегала со шваброй по чужому дому, а сестрень Анька вразумляла в школе чужих детей.

Хозяйка квартиры, с ее мясистыми балконами, оказалась совсем неплохим человеком и, убедившись в Аллочкиной всесторонней чистоплотности (она великолепно драила квартиру, но даже не помышляла о том, чтобы отдраить заодно и балконного мужа – полненького депутата с чудным именем Эрик Горликов), догадалась наконец, какое ей досталось сокровище! Подружки Балконши только успевали увольнять прислугу. У Таньки домработница пришла однажды пьяной с раннего утра, да еще и с собой, видно, принесла и догонялась втихушку, пока Танька не унюхала подозрительное амбре. У Лизки няня оставила пятилетнюю Еву на детской площадке и закрылась в хозяйской спальне с мужиком. У Маринки… да что перечислять! Сами знаете, как сложно найти в наше время приличную няню и надежную домработницу – как сказала одна умная девушка, гораздо проще обзавестись новым мужем! А Балконше сокровище досталось практически даром – она не переплачивала Аллочке и поначалу не переживала о том, что домработница от нее убежит.

Больше всего в процессе работы Аллочку поражало вот что. Откуда в чистом доме при регулярной и старательной уборке берется столько грязи? И почему хозяйкины длинные волосы устилают равномерным ковром всю их немаленькую квартиру? Темные длинные волосины встречались и на кухне, и в ванной, и даже на лоджии, куда Балконша выходила совсем редко. Можно подумать, что хозяйка линяет – но нет, с гривой у нее было все в полном порядке, и она этим явно гордилась.

Однажды она вернулась после очередной поездки в Париж – они ездили туда с Лизкой и Танькой за тряпками – и подарила Аллочке шампунь для стареющих волос : Аллочка вспыхнула и забросила подарок подальше. Его откопала дотошная сестрень и провела полевые исследования моющего средства. Шампунь оказался отменным – сестрень так распушилась после него, что можно было идти на улицу без шапки, но Аллочке все равно было обидно. И еще ей было обидно за Париж. Разве можно ездить туда за шампунями и тряпками?

Аллочка была влюблена в Париж, как в мужчину, – но никогда не думала всерьез о том, что у этой любви есть хотя бы крошечный шанс стать счастливой. Та жизнь – с Парижами, с шоколадными обертываниями в салонах красоты, с ботильонами за пятьсот долларов – проходила далеко от Аллочки, настолько далеко, что она и не задумывалась о том, что имеет право туда заглядывать. Вот заглядывать в стульчак и хозяйскую кровать она имела полное право – и так привыкла следить за чистотой, что и у себя дома внезапной тигрицей кидалась на всяческий непорядок.

– Смотри, у тебя приход! – веселилась сестрень Анька, когда Аллочку в очередной раз скрутила на месте нервная судорога и она прервала обед, заметив на полу липкое пятнышко и кинувшись к нему, как грибник к боровику.

Такое повторялось регулярно: даже лежа в ванне, Аллочка углядывала вдруг непротертый кусок панели или чудом сохранившийся островок грязи на полу – и тут же вылезала с хлюпаньем из теплой душистой воды, принимаясь за работу. Однажды она яростно бросилась с тряпкой на солнечные полосы света, изрисовавшие лакированный хозяйский шкафчик, и далеко не сразу разобралась, почему они не отмываются.

А еще Аллочке ужасно хотелось вымыть, вычистить весь дом разом и… запретить пользоваться комнатами, покрыть чехлами мебель. Главное – не видеть, как все вновь упрямо покрывается жиром, грязью и пылью.

Приготовленную еду Аллочка жалела меньше – когда ее великолепный борщ исчезал за два дня вместо запланированных четырех, она ликовала. Хозяин квартиры, депутат Горликов, мурлыкал над ее блюдами, будто кошка над голубем, и часто заглядывал в кухню задолго до окончания готовки:

– Аллочка, ну так что там сегодня у нас?

Балконша, та предпочитала легкую диетическую кухню – во всяком случае, именно такими словами выражались ежедневные гастрономические грезы. И днем, молодца такая, она держалась изо всех сил – обходила кухню стороной и мазалась дорогой помадой, чтобы жаль было съесть во время еды. А ночью у Балконши истощались силы, она являлась на кухню, словно тень Дария, и пожирала остывшие Аллочкины деликатесы, как Сатурн своих детей.

Детей у Горликовых, к слову, не было – это сближало их с Аллочкой.

Гром грянул, как водится, не из тучи – Балконы вновь терзали парижские магазины, когда у Аллочки скоропостижно умерла мама. На пятый день сиротства бледная Аллочка привычно поднималась по ступенькам горликовского таунхауса. Обычно в этот час депутат еще спал, и Аллочка открывала дверь своими ключами – Горликовы так доверяли домработнице, что почти не имели от нее тайн. Но в то роковое сентябрьское утро свежий Эрик Горликов в шелковом халате поджидал Аллочку в прихожей и, не дав изумиться как следует, неумело набросился на нее. Не с ножом, а, разумеется, с ласками.

Картинка получалась, честно говоря, комическая. Представьте изнуренную тяжким физическим трудом женщину с педагогическим образованием, которая молча и, можно сказать, даже вежливо отбивается от пыхтящего краснощекого толстячка, запутавшегося в длинном халате с восточным узором.

Горликов, не будучи агрессором по природе, быстро сдулся, отступился от Аллочки и, упав на персидский ковер, вывезенный неугомонной Балконшей с какого-то туристического Востока, закрыл лицо руками. Аллочка перевела дух и мучительно пыталась сообразить, что теперь делать и как себя вести. Ковер покрывал толстый слой кошачьей шерсти, с кухни несло тяжким, как длань судьбы, сосисочным амбре, а лежащий на ковре толстенький хозяин смотрелся диванным валиком, по небрежности угодившим в прихожую.

«Что делать, что делать?» – одна и та же мысль, как сошедший с ума философ, билась Аллочке в висок, а Горликов тем временем выдавил из себя нечто среднее между голубиным клекотом и рыданием смертельно несчастного человека.

Думайте что хотите, но Аллочке Рыбаковой, незнакомой в те годы ни с выражением, ни даже с понятием «сексуальное домогательство», стало жаль депутата. Она села рядом с ним на ковер и машинально начала сгребать ребром ладони кошачью шерсть.