Шишли-мышли - Юлия Владимировна Монакова

тебе до конца своих дней!»

Иператор снял с мизинца золотой перстень с изумрудом и протянул танцовщице.

— Эта безделушка не идёт ни в какое сравнение с твоим дивным даром, но надеюсь, тебе она придётся по вкусу. Ступай, и да хранит тебя Аллах!

Пытаясь скрыть разочарование, Салиха бросилась вон.

Другие танцовщицы встретили её заливистым смехом.

— Ну что, на этот раз тебе удалось пленить сердце императора? — наперебой спрашивали подруги, подталкивая друг дружку локтями. — Наверное, он сгорает от любви?

— Шипите себе, кобры, ваш яд на меня не действует, — Салиха отмахнулась с притворным равнодушием. — Клянусь, он будет моим рано или поздно! Вот сейчас наговорил мне множество чудесных слов о моём таланте… И даже вручил драгоценный перстень, — она показала подарок. Подруги ошеломлённо переглянулись, но смолчали. Вдохновлённая их явной завистью, Салиха продолжила:

— Смешно отрицать, что император выделяет меня среди всех вас. Овладеть душой танца дано лишь тем, кто в полной мере осознает своё женское начало. Глупышки, думаете, что он наслаждается только моими танцами? Я привлекаю его ещё и как соблазнительная женщина.

— Ну, полно нести вздор, — рассердилась тётка Шехназ, которая обучала девушек муджре — придворному танцевальному искусству. — Салиха, у тебя не только язык без костей, но и голова пустая. Попомни слова опытной куртизанки, сердцем императора тебе не завладеть, ибо он души не чает в своей жене!

— Ты не опытная, а просто старая! — разъярилась танцовщица. — Что ты можешь знать о любви, если сама уже много лет не способна заставить кого-либо воспылать к тебе страстью? А жена… что — жена? Ни один в мире мужчина не устоит перед искушением отведать сладкого запретного плода, особенно если тот сам падает с дерева прямо ему в руки.

— Но император и в самом деле безумно любит свою супругу, — поддержали пожилую наставницу ученицы.

— Что там осталось от любви? — Салиха презрительно фыркнула. — Столько лет в браке, она для него — давно разгаданная тайна. К тому же, она постоянно беременна… Мужчины любят грацию антилопы, а не неуклюжесть слонихи.

— Не боишься, что твои скверные слова дойдут до ушей императора? — недобро прищурилась Шехназ. — Ох, несладко тебе тогда придется!

— Да кто поверит тебе? — Салиха рассмеялась ей прямо в лицо. — Властелин благоволит ко мне, и я скажу, что это всё — подлые наветы злобной завистливой старухи…

— Если ты не замолчишь, дерзкая девчонка, я отхлещу тебя по губам! — разгневавшись, закричала Шехназ. — Только потому и терплю твои выходки, что танцуешь неплохо. Придержи-ка свой поганый язык!..

Салихе удалось подстеречь императора, когда он в полном одиночестве возвращался из тронной залы в опочивальню. Бесшумной тенью она скользнула в его сторону и вытянулась перед ним, как струна, чувствуя, что стук сердца способен посоперничать сейчас даже с барабанами, под которые она танцует.

— О, Аллах, как ты напугала меня, — смеясь, сказал император. — Что ты делаешь здесь в столь поздний час, дитя моё, да ещё и совсем одна?

Салиха с трудом сдерживала злые непрощающие слёзы.

— Скажите мне, владыка мира, — задыхаясь, выговорила она, — ну чем я нехороша?

— Ты прекрасна, как роза, а благоухаешь ароматнее лотоса. Кто сказал тебе, что ты нехороша — тот просто слепец и глупец!

— Тогда почему вы равнодушны ко мне? — решительно вопросила Салиха.

Император не ответил.

— Мне пятнадцать лет. А вашей супруге уже тридцать семь! — выкрикнула она безжалостно, так как, сказав самое главное, уже нечего было терять. — Я красивее, чем она… Стройнее… Моя кожа гладкая и упругая, как спелое яблоко!

— Остановись, дитя, — умоляюще предостерег её император. Салиха моментально сникла и лишь беспомощно выдохнула:

— Но почему?

— Потому что, несмотря на гладкость и упругость яблока, неказистый инжир наполняет рот поистине медовой сладостью.

Ни слова больше не говоря, он скрылся в своих покоях.

Весть о кончине любимой жены императора как громом поразила придворных. Все искренне оплакивали эту смерть, но большинство беспокоилось за рассудок самого императора: мёртвым не больно, но как вынести страдание и разлуку оставшимся в живых?..

Дворец погрузился в глубокий траур, все танцы и другие придворные развлечения были отменены.

— Наш бедный повелитель совсем повредился рассудком, — рыдая, рассказывала старая Шехназ девушкам. — Ночи напролет бродит по дворцу, как привидение, и кличет жену по имени… А ещё бормочет, что построит в её честь дворец из белого мрамора, украшенный самоцветными камнями, равных которому ещё не было на свете… Салиха! Эй, Салиха! — окликнула она девушку совсем иным тоном, чем обычно с ней разговаривала. — Может, хоть ты сможешь утешить нашего императора? Ему сейчас нужно забыться всеми силами, отвлечься… а твоя красота способна заглушить даже эту сильную боль.

— Не пойду, — Салиха вызывающе вздёрнула подбородок. — Не люблю объедки с господского стола.

— Бесстыжая! — шикнула на неё наставница. — И породил же Аллах такую бессердечную негодяйку…

Танцовщица смолчала. Она знала, почему не посмеет показаться императору на глаза — уж если не удалось справиться с живой соперницей, то против воспоминаний о ней Салиха тем более бессильна…

После смерти любимой супруги великий могольский император Шах Джехан — что означает «владыка мира» — воздвиг в память о ней беломраморный мавзолей, прекраснейший из всех, что существовали доселе в подлунном мире. Долгих двадцать лет и два года ушло на строительство этого чуда, которое безутешный император назвал в честь своей жены, «избранницы дворца» Мумтаз Махал, известной также под именем «венец дворца» — ТАДЖ-И-МАХАЛ…

ДОМ

Они говорят, им нельзя рисковать,

Потому что у них есть дом.

В доме горит свет.

И я не знаю точно, кто из нас прав.

Меня ждёт на улице дождь.

Их ждёт дома обед.

Закрой за мной дверь,

Я ухожу…

(Виктор Цой)

* * *

— Какой классный! — девочка гипнотизировала взглядом витрину, любуясь выставленным там кукольным домиком.

— Милая, у тебя в детской ступить некуда от игрушек, — мать покачала головой. — К тому же, мне не нравится этот магазин. Уверена, там продаётся только какая-нибудь китайщина.

Женщина нервничала: они уже сорок минут торчали в пробке в узком московском переулке. Губы её капризно подёргивались, а красивое ухоженное лицо было искажено недовольной гримасой. Впрочем, досада её была вызвана не столько трафиком, сколько своими невесёлыми думами.

— Ой, смотри, какой смешной дедушка! — девочка ткнула пальцем в старика, который как раз пытался перейти дорогу, неуклюже лавируя между машинами.

— Не вздумай открывать окно, — поспешно сказала мать. — Это какой-нибудь нищий. Сейчас ещё пристанет.

Как в воду глядела!.. Старик приблизился к машине, остановился и уставился на них через стекло полубезумным взором. Мать нахмурилась, чувствуя неловкость.

— Не