E-18. Летние каникулы - Кнут Фалдбаккен

Он поднялся и засеменил в спальню, держа недопитую бутылку пива в руке. Костюм криво висел на вешалке в шкафу. Он был в узкую полоску, широкий пиджак, карманы немного наискось с клапанами. Все по моде двухлетней давности. Да, как это, интересно, он надеется в подобном одеянии произвести впечатление на Алису Хамре, королеву гангстеров, находящуюся в розыске? Может быть, уместнее было бы надеть джинсы, свободную, небрежно расстегнутую рубашку и кожаную куртку? Он громко и угрюмо рассмеялся. Н-да, попробуй-ка найти джинсы для этого бесформенного толстяка, вес — восемьдесят восемь килограммов, рост метр 78. Ха-ха-ха. Блеск. Что говорить, он явно не Казанова. Его залысины с двух сторон в последние годы все углублялись и углублялись, пока не встретились на макушке, и, конечно же, эта потеря волосяного покрова никак не может компенсироваться усами и редкой бородкой, которые он отрастил для внушительности, чтобы придать себе более цивилизованный вид. Конечно же, нет. Ну и что, все же он несомненно обладал многими другими важными качествами, и вот сейчас, находясь под влиянием пива, в блаженном оптимистическом, радужном состоянии, он приходил к убеждению, что и она эти качества заметила. Стоит припомнить только, ведь она была такой любезной, милой и доверчивой, когда пыталась запудрить ему мозги о том, что ее работа якобы тоже связана с почтовым ведомством. Она прекрасно приняла и с удовольствием выслушала всю его глупую витиеватую болтовню, сущность которой содержала в себе просто комплимент ее внешности. И несмотря на ее солнечные очки между ними установился контакт. Это абсолютно точно. И на это он и рассчитывал сегодня вечером.

— Да, а где же мой второй ботинок?

Отставив недопитую бутылку пива в сторону, он принялся шарить под кроватью, но вместо ботинка нащупал детскую игрушку своего сына. Вот неожиданная находка!

Он поднялся на ноги и стал с изумлением рассматривать деревянную лодочку на колесах, на ней было четыре цилиндрических углубления, куда предполагалось вставлять матросов — четыре цилиндрические фигурки разных цветов — голова-шарик, а на ней — бескозырка. Лодочка с моряками была заброшена — она не выдержала конкуренции с заводной автодорогой и подъемным краном. Эта игрушка была еще из тех времен, когда сын был маленьким чудом. Его сын Пер Хельге, которого отняли у него еще при крещении, дав ему по настоянию Сони и ее мамаши двойное имя в честь обоих дедушек. Обоих дедушек с Сониной стороны. С ее стороны.

Он подошел к окну, стоя здесь, он часто подолгу думал о сыне. Это окно выходило на задний двор, типичный серландский дворик за домом, небольшой «колодец» между соседскими заборами и нависшим горным склоном, поросшим кустарником, каменистый, а там, выше, и находился тот предполагаемый строительный участок с великолепным видом, от которого он отказался. В уголке между стенкой гаража и склоном горы располагалась площадка для игр сына. Здесь еще кое-что напоминало о нем. Валялись побуревшие и выцветшие останки от разных машин. Здесь он впервые начал копаться совочком в песке, а они с Соней по очереди не сводили с него глаз: не дай бог, отойдет куда-нибудь в сторону. От звука каждого проезжающего мимо по шоссе автомобиля семейство в квартире при почте содрогалось от страха. Все это было, когда Пер Хельге был малышом, маленьким чудом. Еще до того, как он начал посещать «христианский» детский сад, где научился ругаться нехорошими словами и спрашивать, сколько получает папа и почему у них такая плохая машина — всего-навсего «Фольксваген», а не какая-нибудь другая. Он прекрасно помнил сына в раннем возрасте, когда тот еще только учился ходить (не умел ходить и только ползал). Это был еще такой маленький, несформировавшийся комочек, и Отто мог мечтать и фантазировать сколько угодно о его будущем. Но уже очень скоро малыш стал капризным и требовательным, как и большинство единственных детей, его запросы все росли, и порой, Отто бывал озадачен и терял терпение с ребенком, который в пять лет уже называл его «толстяком».

Разве он был плохим отцом?

Конечно же, не был. Он был средний, обыкновенный отец, порой, восторженный и возлагающий большие надежды на свое чадо, порой — вспыльчивый и раздражительный, а потому в своих отношениях с ребенком был вытеснен женщинами. Почти как и любому отцу, ему не хватало уверенности в себе, конкретного опыта, инициативы при этом, постоянная нехватка времени, чтобы этот опыт приобрести, и, как у всех, резкий контраст между ожиданиями и реальностью, масса разочарований, которые ждут, подстерегают на каждом шагу. Всевозможные мелочи, которые постоянно мешают подлинной теплоте отношений между отцами и детьми.

Нет, он не был плохим отцом. Просто, он был типичным отцом. Да, как ни горько это признать, — типичным пассивным отцом, у которого нет подлинного авторитета в семье, нет времени и умения сблизиться с ребенком, чтобы найти взаимопонимание. Типичный, не уверенный в себе отец, который не привык выражать свои чувства, и посему его порывы любви к ребенку гаснут внутри него самого.

Ударившаяся о стекло капля дождя напомнила ему о ноябре, зиме, когда здесь дуют ветры и льют дожди, а снега почти нет. Да, и все же был у него в жизни случай, когда вдруг возникло глубокое взаимопонимание между ним и сыном, который рос и постепенно становился все более и более похожим на свою мать. Как-то перед самым Рождеством они отправились вместе по магазинам за покупками. Погода была, как сейчас: серое небо, сеял затяжной, характерный для этих мест, дождь. Уже возвращаясь домой, они проходили мимо книжного магазина, на витрине были выставлены рождественские календари. Мальчик остановился и с широко раскрытыми глазами уставился на картонную фигуру длинноногого Рождественского деда с большим мешком за спиной. В мешке были проделаны 24 маленькие дверцы. Прежде, во времена детства Отто, открыв дверцу, ребенок обнаруживал за ней какую-то картинку, теперь было введено новшество: за каждой дверцей предполагался какой-нибудь подарок.

— Угадай! — завопил Пер Хельге, — какая дверца здесь самая главная?

Отто указал на первую попавшуюся, но мальчик возразил — эта дверца не была ни больше, ни красивее других.

— Только кажется, что все они одинаковые, но, наверное, на Рождество там окажется настоящий сюрприз, — пытался утешить мальчик самого себя. — Ведь правда?

И он посмотрел на Отто так доверчиво, с такой надеждой на то, что корпорация «Дисней» должна была приготовить какой-нибудь настоящий сюрприз всем детям по случаю Рождества.

Отто купил сыну этот календарь. И что же вы думаете оказалось за каждой дверцей? Там скрывалась одна и та же пластмассовая фигурка — ослик.

И вот после двух недель напряженного ожидания, а потом — горького разочарования от того, что за каждой новой дверцей находился опять и опять точно такой же ослик, мальчик продолжал твердить с надеждой как заклинание: «Но ведь должен же быть на Рождество какой-нибудь настоящий сюрприз. Правда, папа?»

Настоящий сюрприз. Мальчик слегка картавил. Отто и сейчас слышал этот голосок, в котором было столько надежды и веры в хорошее. И особенно в тех, кто поместил за каждой дверцей эти забавные фигурки ушастого ослика.

Настоящий сюрприз…

Воспоминание обо всем этом было просто невыносимо, он постучал кулаком по оконной раме, прислонился лицом к стеклу и застонал. Какой обман! Какое гнусное надувательство! Какой отвратительный пример отношения всего этого торгашеского мира к детям. Ко всем нам!

Видя лихорадочное ожидание сына, Отто немедленно пошел и купил ему в подарок электрическую автодорогу. Ведь должен же быть «настоящий сюрприз» к Рождеству! Почти весь Рождественский вечер ушел на то, чтобы собрать эту дорогу; пока отец занимался этим, Пер Хельге скакал и хныкал от нетерпения, Отто сердился. И вот, наконец, автомобильчики пришли в движение, ребенок пришел в такой восторг, что его нельзя было уложить спать. Но когда он, наконец, все-таки улегся в кровать, положив у себя в ногах дорогу, а Отто наклонился, чтобы поцеловать его на ночь, то на вопрос, понравился ли ему подарок, утомленный мальчик смог только слабо улыбнуться. Таким образом, его отцу ничего не оставалось, как опорожнить бутылку спиртного «эликсира жизни». После чего он прожег пеплом сигареты дырку в белой парадной рубашке, а потом выслушал пение мальчиками псалма «Тихая ночь, дивная ночь», коим завершалась телевизионная программа в тот вечер.

Когда они разделись и легли, Соня со вздохом произнесла:

— Ну и Рождество! Не дай Бог!

Надо признать, она всегда старалась изо всех сил, но атмосфера в их семье была такая же, как и в любом норвежском доме: наполнена грустью несбывшихся надежд, горечью по поводу потраченных усилий, бессмысленной усталости. Он повернулся к стене. В ногах их кровати стояла кроватка, а Пер Хельге, он спал, его личико было в красных пятнах и с полосками слез. Он плотно сжимал сложенные вместе двадцать четыре ослика.