Милый ангел - Колин Маккалоу

Среда

24 августа 1960 года

Ну и ну! Целый месяц в дневник не заглядывала! С другой стороны, о чем писать, когда жизнь вошла в колею и ее привычное течение ничто не нарушает? В Кроссе я уже обжилась, и теперь у меня нет лишних поводов для волнений. Мы с Дунканом похожи на супружескую пару с большим стажем, разве что в постели энтузиазма не утратили. Он все еще просит у меня разрешения приезжать по вторникам и четвергам, но я отказываю наотрез: даже у близоруких дур вроде Кэти Ф. есть глаза. Неожиданные отлучки на неделе могут встревожить ее и заставить задуматься, с чего это вдруг Дункан воспылал страстью к гольфу на озерах, откуда до Королевской больницы гораздо ближе, чем до Варунги, – иными словами, на полях, где его никто не знает.

Может, я просто устала от его скрытности, но инстинкт самосохранения подсказывает: пока Кэти Ф. живет в блаженном неведении, мне не придется думать о переезде в роскошные особняки и обязанностях жены врача. Дункана это раздражает, но оскорблять жену признаниями он не намерен. В конце концов, Кэти – мать его сыновей, а дядя из больничного правления на нее разве что не молится. Как это выразился Дункан? Надо следить за тем, чтобы не всколыхнуть больничный пруд? Вот и мне в пруду Кингс-Кросса не нужна муть, благодарю покорно.

Сегодня в тихих водах нашей лаборатории образовалась приливная волна. Крис и Деметриос женятся. Крис в экстазе. Вся «травма» видела кольцо, подаренное в честь помолвки, – необычную гроздь бриллиантов, рубинов и изумрудов, бывшую собственность матери жениха. Носильщик-грек, которого местные снобы еще недавно в грош не ставили, ухитрился заарканить лаборантку из рентгенологии, и теперь ему прочат «большое будущее». Вдобавок всей больнице со слов Крис известно о курсах автомехаников и гараже, за который Деметриос уже внес первый взнос. Место выбрано с умом – на Принсес-хайвей в Сазерленде, вдали от конкурентов. Деметриосу суждено процветание. Бедная медсестра, подружка Крис, приняла удар с достоинством, что делает ей честь. Поговаривает о том, что переселится в общежитие для медсестер, если не найдет себе новую соседку по квартире. И кроме того, Крис выбрала ее подружкой невесты. Крис и мне предложила ту же роль на свадьбе, но я тактично отказалась, хотя на свадьбу пообещала прийти. А заодно подзадорила медсестру: заявила, что когда-то отлично играла в баскетбол, поэтому непременно поймаю букет невесты. Доктор Майкл Добкинс по-прежнему работает в Королевской больнице. Как только на сцене появился Деметриос, Крис зарыла топор войны, а наша медсестра решила, что такой компетентный и бдительный врач больнице пригодится.

Так-так. Даже если Крис не переживет завтрашний день, она покинет этот мир полностью осведомленной. Деметриос расхаживает по больнице гордо, как индюк, а на лице у Крис – новое выражение: «А я знаю, что такое «как следует потрахаться»!». Я не ошиблась, секс ей пошел на пользу.

Свадьба назначена на следующий месяц, церемония состоится в греческой православной церкви. Крис прилежно ходит к священнику и, думаю, укрепится в вере настолько, что со временем станет ортодоксальнее ортодоксов. Эти новообращенные хуже занозы в заднице.

Воскресенье

11 сентября 1960 года

Я встречала Дункана, Фло жалась к моей ноге, когда по лестнице с грохотом спустился Тоби. Увидев нас, он замер, на лице отчетливо отразились сомнения – до сих пор ему удавалось избегать встреч с Дунканом. Спохватившись, Тоби пожал плечами и подошел к нам. Невысокому мужчине неловко подавать руку тому, кто намного выше, но Тоби вышел из положения с честью: попытался вести себя с рослым гостем, как с равным.

Проходя мимо нас к двери, Тоби мимоходом бросил мне:

– Не знаешь, что с Пэппи? Она кошмарно выглядит. – И ушел.

Беда в том, что в последнее время я слишком редко вижусь с Пэппи. Но завтра утром я встану пораньше и разузнаю, в чем дело.

Понедельник

12 сентября 1960 года

Тоби был прав: Пэппи выглядит ужасно. Вряд ли она еще похудела, дальше худеть уже некуда, – просто стала совсем бесплотной. Уголки ее красивых губ опустились, взгляд затравленный – мечется, ни на чем не останавливаясь. На меня она тоже не смотрит.

– Что стряслось, Пэппи? – спросила я.

Она запаниковала:

– Харриет, я опоздаю на работу, а у меня и так нелады с сестрой Агатой: она сердится, что у меня усталый вид, что я не выкладываюсь на работе, опаздываю или прогуливаю понедельники. Если я и сегодня не приду, меня уволят!

– Пэппи, обещаю тебе: я сегодня же схожу к сестре Агате и совру ей первое, что в голову придет: что ты попала под автобус, что тебя похитили работорговцы, что за тобой следят и переживания сказываются на работе. Словом, с сестрой Агатой я все улажу, можешь мне поверить. Но ты не выйдешь отсюда, пока не объяснишь, в чем дело, только и всего! – одним духом выпалила я.

Пэппи вдруг понурилась, закрыла лицо руками и зарыдала так безутешно, что и я расплакалась.

Успокаивать ее пришлось долго. Я напоила ее бренди, помогла сесть в кресло – почти уложила в него, подставив под ноги низкую скамеечку. Прежде я всегда втайне преклонялась перед Пэппи – такой взрослой, умной, опытной, любящей и щедрой. Но теперь я поняла, что ее любовь и щедрость чрезмерны. Внезапно я почувствовала себя ровней Пэппи, потому что мне принадлежало то, чего не было у нее, – здравый смысл.

– Ну, что случилось? – тихо спросила я, садясь рядом и крепко держа ее за руки.

Она подняла заплаканные, опухшие глаза.

– Харриет, что же мне делать? Я беременна!

Странное дело: когда женщину переполняет радость, она говорит, что у нее будет ребенок. А если она охвачена ужасом, то говорит, что беременна. Как будто выбор слов подчеркивает эмоциональное и смысловое различие между чудесным зарождением новой жизни и страшной болезнью. Я вгляделась в ее зареванное лицо, страдая от нахлынувшей грусти: тем же путем шла и я, разве что мне достался более заботливый мужчина.

– А Эзра знает? – спросила я.

Она не ответила.

– Эзра знает?

Пэппи сглотнула, покачала головой и попыталась ладонью утереть вновь проступившие слезы.

– Возьми. – Я подала ей чистый платок.

– Я уже все перепробовала, – с тоской зашептала она. – Падала с лестницы. Билась животом об угол стола. Спринцевалась аммиаком, потом мыльной водой. Купила с рук эрготамин, но от него меня только вырвало. Даже расплавила гашиш с сыром на хлебе и съела – и опять рвота. Я все испробовала, Харриет, все до последнего средства! Но я по-прежнему беременна. – Ее лицо превратилось в маску ужаса. – Что же мне делать?

– Милая, первым делом надо сообщить Эзре. Это и его ребенок. Эзра должен узнать о нем, верно?

– Харриет, как я была счастлива! И что теперь будет?

– Скажи Эзре, – настаивала я.

– Я так радовалась! А теперь все пропало. Ему нужна раскрепощенная партнерша, а не дети.

– Сколько уже? – спросила я.

– Точно не знаю. Но кажется, почти двадцать недель.

– Господи боже! Почти половина срока!

– Ничто не помогает, ничто.

– Значит, ты хочешь ребенка.

Пэппи передернулась, потом ее затрясло.

– Да, да, хочу! Но как я могу его родить, скажи на милость? Эзра мне не поможет, у него и так семеро детей! Жена не дает ему развод, хотя и знает обо мне. Как я могу ему сказать?

– Пэппи, детей делают вдвоем. Ты обязана его известить! Сколько бы детей у него ни было, он несет ответственность и за твоего ребенка. – Я дала ей еще кофе, сдобренного бренди. – Но почему ты так долго молчала? Ты ведь знала, что мы тебя не бросим.

– Я… просто… никак не могла признаться, даже миссис Дельвеккио-Шварц, – прошептала она сквозь слезы. – Я сама спохватилась, только когда прошло два цикла. Потом провела подсчеты, приняла меры, но было уже слишком поздно. Ох, Харриет, что же мне делать? – вырвался у нее крик.

– Первым делом позвони Эзре в университет и скажи, что сегодня вы обязательно должны увидеться. А там посмотрим, – предложила я с притворным оптимизмом.

Пэппи отказалась наотрез, тогда я отошла к телефону в спальне, который установил у меня Дункан, позвонила сестре Агате и сообщила, что Пэппи так больна, что мы обе не сможем выйти на работу. Потом я разыскала Эзру и велела быть у нас в течение часа. Будь на моем месте Пэппи, он попробовал бы отвертеться, но в моем голосе звенела сталь, и он подчинился.

Пэппи уснула, я пыталась читать, но мысли путались, смысл строк ускользал. Противозачаточные пилюли – символ женской эмансипации, думала я. Именно поэтому их так трудно, почти невозможно раздобыть. Они в руках мужчин. Священники называют эти пилюли греховными, лицемеры-политики ополчаются против них. Но вряд ли мужчинам удастся всегда контролировать распределение этих препаратов. Благодаря пилюлям у женщин появится весомое преимущество. Пилюли – это сила.