Ученик архитектора - Элиф Шафак

Страшно представить себе, какие кары обрушились бы на слона и погонщика, если бы Чота избрал своей жертвой не великого визиря, а властелина мира. Но смех султана спас их. Кто-то подобрал с земли грязный и помятый тюрбан и почтительно вручил его Лютфи-паше. Великий визирь схватил свой головной убор, но надевать не стал. Постепенно все зрители вернулись на свои места. Чота затопал к выходу так невозмутимо, как будто причиной всеобщего переполоха был вовсе не он.

* * *

– Как видно, ты спятил, безмозглая скотина! – кричал Джахан Чоте из носилок, на которых его несли домой. – Можешь не сомневаться, эта дурацкая выходка тебе даром не пройдет! Самое малое, что теперь тебе сделают, – это отрежут яйца. А может, тебя зарубят на мясо и подадут к столу с капустой и луком! А я по твоей милости заживо сгнию в тюрьме!

Попадись ему сейчас ведро, мальчик с удовольствием пнул бы его. Окажись под рукой ваза, он с наслаждением расколотил бы ее на куски. Но никаких предметов, на которых можно было бы сорвать гнев, рядом не имелось. К тому же у него отчаянно болело плечо. Впрочем, страх, терзавший его сердце, был так силен, что заглушал боль. И хотя Джахан осыпа́л ругательствами слона, но в случившемся он обвинял главным образом себя, и это было особенно мучительно.

Когда погонщика доставили в зверинец, Олев сначала бросил взгляд на его бледное лицо, потом внимательно посмотрел на стрелу, торчавшую из раны, и кивнул близнецам-китайцам. Оба бесшумно исчезли и вскоре вернулись с мешочком опиума.

– Что ты собираешься делать? Зачем все эти ножи? – испуганно спрашивал Джахан, наблюдая, как его старший товарищ выкладывает на поднос разнообразные лезвия.

Шея у мальчика онемела, губы пересохли, а кожа приобрела мертвенно-бледный оттенок.

– Ты слишком любопытный, – отрезал Олев. – Я намерен вытащить эту штуковину.

– Но каким образом?

Ответа не последовало. Олев заставил мальчика выпить маслак – отвратительно пахнущий зеленоватый отвар сухих листьев конопли. Едва Джахан сделал первый глоток, голова у него пошла кругом, а когда он допил последнюю каплю отвара, мир вокруг стал до странности ярким и переливающимся. Опиум растерли в кашицу и смазали им рану. После этого Олев и китайцы вынесли Джахана в сад, где было намного светлее, чем в сарае.

– Прикуси это! – приказал Олев.

Джахан послушно сжал зубами тряпку, которую ему сунули в рот. Впрочем, толку от этого было мало. Когда стрелу вытаскивали, он так отчаянно верещал, что птицы, сидевшие на ветвях, с испуганными криками взвились в воздух.

* * *

Вечером того же дня, когда Джахан чуть живой лежал на своем тюфяке, в дверях появился архитектор Синан. Точно так же, как в памятную ночь после сражения, он уселся на пол рядом с мальчиком и поинтересовался:

– Ну что, рана сильно болит?

Вместо ответа Джахан сморщился, на глазах его выступили слезы.

– Тебе не нравится развлекать народ, верно? – произнес Синан. – Трюки не слишком тебе удаются. И все же каждый, кто видел тебя вчера, понял, что смелости тебе не занимать. И что ты очень любишь своего слона.

– Как вы думаете, меня накажут?

– Я думаю, ты и так достаточно наказан. И султан это понимает.

– Но… Лютфи-паша меня ненавидит.

– Меня великий визирь тоже не слишком жалует, – понизив голос, заметил Синан.

– Из-за того, что тогда пришлось разрушить мост?

– Из-за того, что я одержал над ним верх. И он этого не забыл. Великий визирь не привык, чтобы с ним спорили. Человек, который окружает себя льстецами, превозносящими его до небес, считает себя оскорбленным, услышав правду.

Они еще долго беседовали в сгустившемся сумраке. Синан расспрашивал мальчика о том, как он жил прежде, и Джахан поведал ему о сестрах, оставшихся дома, о жестоком отчиме и о смерти горячо любимой матери. Впервые с тех пор, как Джахан оказался в Стамбуле, он рассказал о себе правду. Об Индии он не упомянул ни единым словом.

– Ты хочешь вернуться домой? – спросил Синан.

– Да, конечно. Но я хочу вернуться богатым и сильным. Нужно спешить, чтобы убить отчима, прежде чем он станет слишком старым.

– Ты хочешь отомстить за смерть матери?

– Да, Бог свидетель, я поклялся, что сделаю это.

Синан помолчал, погрузившись в раздумья.

– А этот рисунок, что ты мне послал, – чей это дом? – спросил он.

– Верховного муфтия. Я был там в тот день, когда муфтий судил еретика. Мы с Чотой доставили его на площадь. Но, будь моя воля, я кое-что изменил бы в этом доме.

– Это интересно. И что же именно?

– Я заметил, эфенди, что место там ветреное. Поэтому окна в доме маленькие и не пропускают достаточно света. А вот если построить наверху галерею с решетчатой крышей, света будет больше, и тогда женщины смогут любоваться морем, не опасаясь, что их увидят.

Синан вскинул бровь:

– Что ж… я думаю, мысль неплохая.

– Правда? – недоверчиво переспросил Джахан.

– Тебе надо выучиться математике, – сказал Синан. – Тогда ты сможешь делать измерения и расчеты, ведь без этого в нашем ремесле никуда. Я наблюдал за тобой, когда мы строили мост. Парень ты сообразительный, все схватываешь буквально на лету. Из тебя может выйти неплохой строитель.

Слова эти были так приятны Джахану, что он позабыл обо всех своих горестях.

– Мне очень нравилось строить мост, эфенди. И Чоте тоже нравилось. Он скучает, если ему приходится целыми днями стоять в сарае.

– Ты славный парнишка. И я хочу тебе помочь. Хотя, конечно, не один ты такой на свете: славных парнишек в этом мире хватает. – Синан сделал паузу, ожидая, пока смысл его слов дойдет до мальчика, и продолжил: – Если ты хочешь достичь успеха на избранном пути, то должен доказать Мирозданию, что достоин этого успеха больше, чем кто-либо другой.

«Что за диковинные вещи говорит этот человек? – пронеслось в голове у Джахана. – Разве можно что-то доказать Мирозданию?!»

Он вопросительно посмотрел на архитектора, ожидая разъяснений. Но тот молчал, молчал так долго, что тишина, казалось, стала осязаемой и заполнила пространство между ними. Наконец Синан заговорил вновь:

– Посмотри вокруг, все люди, которых ты видишь, – потомки Адама. Поэтому разговоры о благородном происхождении – пустой звук. То, кем был твой отец, не имеет значения. Даже самый бедный и безродный человек сумеет возвыситься, если будет работать не жалея сил. Ты понял? – Джахан склонил голову в знак согласия, а Синан продолжал: – У тебя есть способности, но тебе еще очень многому надо научиться. Например, чужеземным языкам. Если ты обещаешь быть прилежным, я добьюсь того, чтобы тебе разрешили ходить в придворную школу. Там учатся мальчики, которым уготовано большое будущее. Ты не должен ни в чем им уступать. Но для этого придется приложить немало усилий.

– Я не боюсь работы, эфенди, – заверил собеседника Джахан.

– Знаю. Но есть еще одно важное условие. Ты должен освободиться от власти прошлого. Ненависть – это клетка, в которой томятся человеческие дарования. Сломай клетку, и твой дар воспарит к небу, как птица. Архитектура, подобно зеркалу, отражает гармонию и равновесие, которыми проникнуто мироздание. Если в твоей душе нет гармонии и равновесия, ты не способен созидать.

– Эфенди, а позвольте спросить… – пробормотал Джахан, чувствуя, как щеки его пылают. – Почему вы решили мне помочь?

– Когда я был мальчишкой примерно твоего возраста, мне посчастливилось встретить хорошего наставника. Он давно уже покинул этот мир, да упокоит Бог его душу. Единственный способ отблагодарить его – помочь тому, кто в этом нуждается. – Синан помолчал и добавил: – Кроме того, внутренний голос подсказывает мне: ты не тот, кем хочешь казаться. Со слоном вы как братья, это верно. И все же ты не погонщик. Ты что-то скрываешь. И сегодня ты тоже не открыл мне всей правды.

– Так оно и есть, эфенди, – прошептал Джахан, избегая встречаться взглядом со своим собеседником.

– День выдался тяжелый, и тебе надо отдохнуть, – со вздохом сказал Синан. – У нас еще будет немало случаев поговорить.

После того как архитектор ушел, Джахан еще долго лежал без сна. Слезы текли у него из глаз и катились по щекам. Он чувствовал, что его терзает боль, но причиной этой боли была отнюдь не рана.

* * *

Придворную школу, расположенную в третьем внутреннем дворе, посещали триста сорок два ученика. То были наиболее способные юноши из числа тех, кого набрали по системе девширме.[14] В школе этой углубленно изучали Коран, законы ислама, хадис,[15] философию и историю пророков. Помимо этого, там преподавали математику, географию, астрономию, логику, ораторское искусство, а также иностранные языки, дабы выпускники школы не заплутали в том хаосе, в который превратился мир после Вавилонского столпотворения. В зависимости от склонностей и способностей ученики занимались также искусством стихосложения, музыкой, каллиграфией, резьбой по слоновой кости, чеканкой, керамикой, инкрустацией по дереву и оружейным мастерством. Некоторым питомцам этой школы удавалось со временем занять высокие посты в правительстве и в армии. Другие же становились архитекторами и учеными.