Герой советского времени: история рабочего - Георгий Калиняк

Весной похоронная команда подобрала и этого погибшего блокадника. От стрелочника до наших землянок оставалось совсем немного – метров семьсот.

18

В конце января 42 года находившиеся [в городе] запасы дров были исчерпаны. В землянке было холодно и сыро. Как следует топить было нечем. Однажды я вспомнил, что около станции Дача Долгорукова стоит недостроенный дом и около него лежат бревна.

В распоряжении нашего старшины была одна дистрофическая лошадиная сила. Это был мерин с рыжей шерстью, у которого от тощего пайка начали угрожающе выпирать ребра. Эта полулошадиная сила была важным подспорьем в нашем солдатском хозяйстве. Можно было привезти немного дров, но все помалкивали. Ослабевшие от голода солдаты старались лишний раз не выходить на мороз. В один из январских дней я предложил свои услуги старшине, поставив условие, что мне запрягут лошадь, так как запрягать я не умел.

И вот мы, два дистрофика, двинулись в нужном направлении. На деревянном складе я с превеликим трудом погрузил тоненькое бревнышко, и мы тронулись обратно. Долго тянулись по пустынным улицам Малой Охты, похожим на заколдованный город. Наконец выехали на набережную Невы, которая была абсолютно пустынной. На левом берегу Невы стояли молчаливые корпуса заводов, мрачные, засыпанные снегом дома. Где-то в городе глухо рвались снаряды. В домах умирали люди, и, как люди, молча умирали дома. Проехали под железнодорожным мостом. Я шел по середине дороги, а за мной тащил свои тяжелые сани Рыжий. Иногда я оглядывался и проверял, все ли в порядке. Рыжий шел, низко опустив голову. Однажды я обернулся и оцепенел. Рыжий был рядом, а саней не было. Приглядевшись, увидел сани метров за сто позади. Оказалось, лошадь на ходу распряглась и шла налегке, помалкивая. Пришлось нам возвращаться назад. И тут я узнал почем фунт лиха. Я вспомнил Карелию, где только валил деревья и не подходил к лошадям. В общем, я не умел запрягать. Кое-как я уговорил Рыжего прицепиться к саням, и мы тронулись. Но не проехали и двадцати метров, как лошадь опять распряглась. Сколько раз повторялась эта история, я уже не помню. Но я увидел, что Рыжий так взвинчен, что вот-вот заговорит, и я услышу все, что он обо мне думает. Чтобы окончательно не испортить наши отношения, я взял лошадь под уздцы и привел к землянкам. И уже все остальное доделали братья-солдаты.

Конечно, я не думал, что моя дровяная вылазка будет тринадцатым подвигом Геракла, но это был и не сизифов труд. Вот почему можно было надеяться на некоторое подобие триумфа, но Рыжий был далеко не похож на Буцефала, к тому же король оказался почти голым, и триумфа не последовало.

Вспоминаю, как мы со старшим сержантом Ваней Парневым пилили, сидя на снегу, это бревнышко. Мы так были слабы, что, протащив пилу пару раз, останавливались отдохнуть. И кажется, прошла целая вечность, пока была отпилена чурка. Как мы были далеки от мирных, счастливых дней, а ведь прошло полгода после начала войны.

Однажды в конце декабря сорок первого года кто-то из солдат сообщил, что на химкомбинате есть баня. Меня это сообщение крайне удивило. Комбинат давно не работал, и вдруг – баня. Решил проверить, и если это правда, то не вредно было бы смыть полугодовые грехи. И действительно, оказавшись во дворе комбината, я увидел небольшой деревянный домик, над дверью которого парило.

Оказавшись в темноватом предбаннике, я увидел на одной из лавок голого человека. Мельком взглянув на него, я увидел скелет, обтянутый коричневато-бурой кожей. Мне подумалось, немногим мы отличались от этого товарища. Помывшись, я застал в предбаннике старого знакомого. И только тогда рассмотрел, что это женщина. У нее была распущена коса. Больше ничего не осталось в ней женского. У этой живой мумии. Видимо, она не торопилась в свою холодную квартиру, да и сил, наверно, было мало, чтобы одеться.

19

В феврале мы, солдаты, получали шестьсот грамм хлеба. Был и приварок, но мы так изголодались, что нам все было мало. Особая жадность была к хлебу. Только в октябре месяце я насытился хлебом. Так дорога жизни через Ладогу спасла солдат и население города от полного вымирания.

Уважительное отношение к хлебу и продуктам живет во мне и теперь. Любой черствый кусочек хлеба я крошу в суп, и он идет в дело.

У кого были деньги, даже в то невероятно голодное время мог у спекулянтов купить хлеб. Килограмм хлеба стоил 800-1000 рублей. Пачка папирос за 14 копеек продавалась за 25 рублей. На Сенном рынке можно было купить даже шоколад.

Эта порода спекулянтов-хищников неистребима, как клопы.

Если хлебный вопрос был решен, то явилась новая беда – цинга. Люди стали опухать из-за отсутствия витаминов. У меня тоже начали опухать ноги, хотя я и старался как можно меньше пить воду. Стало трудно ходить.

В марте солдат нашего взвода отпросился у политрука в город. Он был ленинградцем и хотел повидать отца. Вечером Сергеев пришел из увольнения. Он рассказал о встрече с отцом и показал подарок родителя – шесть луковиц, которые тут же разрезал на половинки. Одну половину он дал мне, и я тут же ее съел. Через три дня у меня пропала цинга.

Но блокада проявила себя летом. На ноге образовались два фурункула. Это было нечто космическое. Из-за них я не мог ходить, и не спал по ночам. Следы от этих фурункулов ношу и теперь. И когда попаду в царство Аида, они мне послужат пропуском в рай.

Когда началась блокада, пошли разговоры о том, что скоро ее прорвут со стороны Волхова войска под командованием маршала Кулика[48].

Но шли дни, недели, и постепенно эти разговоры стали затихать. Маршал Кулик не сумел организовать удар по фашистам, и за это был разжалован в генерал-лейтенанты. Позднее попытку прорыва блокады делали генералы Федюнинский и Бондарев[49], но у них были ограниченные силы и средства, и прорыв блокады не состоялся.

Я думал, что с наступлением весны в городе вспыхнет эпидемия. Столько накопилось за зиму отходов людского бытия. В некоторых местах отходы, перемешанные со снегом и трупами, подымались до второго этажа. По призыву Ленсовета десятки тысяч ленинградцев вышли на уборку. Ломы, которыми скалывали эти нечистоты, подымали два человека – так люди обессилели. К середине апреля город был абсолютно чистый. Над ним сияло голубое небо, которое не коптили сотни заводских и фабричных труб. Ленинградцы крепко поработали на санитарном фронте.

Стало легче с электроэнергией. По дну Ладожского озера проложили силовой кабель и Волховская ГЭС начала давать ток Ленинграду. Из района Левашово, где были торфоразработки, торф стал поступать на 1-ю ГРЭС. Заговорило радио.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});