Русская феминистка - Маша Царева

Однажды, еще в студенческие годы, мы отправились в Турцию, в какой-то самый дешевый студенческий отель с картонными стенами и тараканами, и там Лека влюбилась в некоего Хасана, обладателя мощного загорелого торса, неприятного раздевающего взгляда и сгнивших передних зубов. Он работал на пляже спасателем и сразу обратил внимание на Леку, был пленен ее формами и сливочной белизной северной кожи. Я знала, что ничем хорошим это не закончится, но также знала я и то, что Лека изголодалась по такому вот красноречивому мужскому взгляду, по рукам, которые жадно шарили бы по ее телу, по страсти, в которой нет расчета и логики.

Мужчинам Лека преподносила себя как обузу. Компромисс, пока на горизонте нет кого-то более достойного. Нет, разумеется, она не была такой идиоткой, чтобы произносить это вслух, но подтекст был таков, а мужики прекрасно считывают подтексты. Лека была милая, ухоженная, от нее пахло дорогим шампунем и духами от Сержа Лютена, она неплохо зарабатывала, не нуждалась в поддержке и плече, готова была прощать все, что потребуется. А еще однажды она заплатила дорогой проститутке, чтобы та научила ее трюку «глубокая глотка», и несколько часов ночная жрица тренировала нелепую Леку подавлять естественный рвотный рефлекс. Кроме того, у Леки было прекрасное чувство юмора. И большая круглая грудь. Мужчины находили ее милой, но femme fatale она точно не была, ни для кого из них. С ней всегда встречались по какой-то логично обоснованной причине, а не потому, что от страсти крыша поехала.

А тут загорелый иноземный спасатель смотрит на нее как диабетик на шоколадное эскимо и будто бы даже застенчиво краснеет, когда она, проходя мимо, говорит «хэллоу». Ну и Лека влюбилась – и это было электрическое гормональное чувство, которое все нормальные люди переживают лет в четырнадцать. Они ведь даже поговорить толком не могли – английский Хасана был отвратительным, а по-русски он знал только две фразы, «Как дела?» и «Наташа такая красивая».

Тот отпуск я провела в одиночестве, с книжкой. Лека в первый же вечер пошла с Хасаном есть креветки в какой-то деревенский трактир, где он накачал ее молодым вином, наговорил комплиментов, закружил в импровизированном вальсе под нежные напевы Энрике Иглесиаса и довел до такого состояния, что Лека была готова хоть принять мусульманство, хоть немедленно снять трусы. Естественно, Хасан выбрал второе; их первый секс (Лека назвала это «божественным слиянием») состоялся на заднем сиденье его раздолбанного автомобиля, который он припарковал в каком-то тупике.

– Это было прекрасно, прекрасно! – В ту ночь Лека не спала ни минуты, но за завтраком она была куда более бодрой, чем я; и за обе щеки наворачивала омлет с сыром. – Он такой страстный! С нашими вялыми мужиками вообще не сравнишь. И он все время повторял: «Наташа, ты такая красивая!»

– Бля, а ничего, что ты не Наташа? – не выдержала я.

Настроение было ни к черту, потому что всю ночь я провела в волнении, что эту идиотку увезут в горы, изнасилуют, а потом продадут на органы.

– Ты не понимаешь! У них по-турецки «ашка» означает «любовь». Поэтому они все так любят имя «Наташка».

Я пыталась отрезвить ее, но ничего не помогало. Когда однажды она задумчиво заявила, что может быть, мол, продать московскую квартиру, купить небольшой белокаменный домик у пляжа, я поняла, что, если срочно что-то не предприму, моя лучшая подруга бездарно сгубит свою жизнь на моих глазах. А я буду сидеть в первом ряду специально приглашенным гостем, и когда занавес упадет, до конца дней не прощу себе, что не посмела вырваться на сцену.

Мы вернулись в Москву, сияющая влюбленная Лека и мрачная я. Моя подруга вела себя как невеста. Она даже похудела, причем без всяких диет, и глаза у нее горели как фонари; она продала норковую шубу, на которую копила два года, и накупила чемодан цветастых сарафанов, утягивающих купальников и модных босоножек. «Кому нужна эта шуба, если я буду жить в раю, в городе у моря, – мечтательно говорила она. – У меня будет чудесный влюбленный муж и веселые дети. Хорошо, что моя профессия не связана с культурной средой. Я смогу работать педиатром и в Турции!» «Ага, если тебе разрешат выглянуть из-под хиджаба», – мрачно спорила я.

Каждые полчаса Лекин мобильный пиликал – Хасан бомбардировал ее эсэмэсками. «Какой же он заботливый, – восхищалась она. – Он не может уснуть без того, чтобы пожелать мне спокойной ночи!» Счастье длилось две недели, после чего SMS внезапно перестали приходить. Лека выла как вдова на похоронах, она перестала есть, спать и целыми днями сидела с телефоном в обнимку. Этакая мрачная московская версия Ассоли – виски, слякоть, телевизор фоном и горькая, горькая тоска. Спустя три дня пытки молчанием Хасан объявился.

– Ты представляешь, оказывается, переписка со мной его разорила, – рассказывала вновь обретшая счастье дурочка. – Ему пришлось взять дополнительные рабочие часы, чтобы снова иметь возможность мне писать…

– Уверена, это какой-то хитрый ход… – начала было я, но Лека меня перебила:

– Конечно, я не могу так этого оставить. Получается, что я тут жирую, обедаю в ресторанах, ни в чем себе не отказываю, а мой любимый человек пашет как лошадь, чтобы просто выжить. Это некрасиво и нечестно.

Все было даже хуже, чем я могла предположить.

– Только. Не. Говори. Что. Ты. Хочешь. Давать. Ему. Деньги.

– Алла, ну ты совсем, что ли? – надулась Лека. – А разве может быть иначе? Конечно, я вчера перевела ему триста долларов. Больше у меня просто не было. Но с зарплаты переведу еще… И не надо так на меня смотреть. Он не нахлебник. Он работает. Не виноват же он, что там зарплаты такие.

– Лека, да он альфонс! Я уверена, что у него десятки подобных тебе «наташ», которых он разводит на бабки, да еще и смеется над ними!

– Если ты немедленно не замолчишь, мы поссоримся. Ты сейчас оскорбляешь человека, которого я люблю.

Мне пришлось призвать на помощь всю силу воли, чтобы замолчать. Но оскорбленная Лека не унималась.

– Если бы ты только слышала, как он отказывался… Как ему было неловко брать эти деньги… Он ведь мужчина, у него другое воспитание… И тут – брать деньги от женщины.

– Вот именно, другое воспитание, – не выдержала я. – Для него все европейские женщины – проститутки. У него в голове не укладывается, как порядочная женщина может согласиться на секс в авто после первого же свидания. А с проституткой можно и не церемониться. Пользоваться ею. Вот увидишь, женится он все равно на своей, на турчанке.

Лека не разговаривала со мной две недели. Не отвечала на мои звонки. Через общих знакомых я узнала, что она купила билет в Турцию и наняла риелтора – чтобы помог ей выгоднее продать квартиру. Надо было срочно что-то делать. Спасать ее.

Это было инфантильно и ненадежно, но ничего другого мне просто в голову не пришло. Я обратилась в детективное агентство. Жутко стеснялась и чувствовала себя героем дурацкой комедии положений. Но что самое забавное, в агентстве совсем не удивились. Оказалось, что это чуть ли не самый популярный запрос после слежки за неверными супругами. Сбор информации о турецких и египетских Хасанах и Ахмедах. Случай Леки был вполне типичным. В России проживали сотни недолюбленных дурех, готовых поставить на кон все что угодно, лишь бы кто-то посмотрел на них темными, как южная ночь, глазами и сказал: «Наташа, ты такая красивая». Этот мо́рок был крепок, как древнее любовное заклинание. Вот встревоженные родственники и нанимали детективов.

– Не переживайте, у нас есть свой человек в Кушадасы, – заверила меня улыбчивая секретарша. – Думаю, уже на этой неделе мы сможем предоставить вам необходимые фотографии… Знаете, с курортными арабами это обычно не занимает много времени. В горячий сезон у них каждый новый заезд появляется «любовь всей жизни».

Девушка не обманула.

Спустя всего пять дней передо мной лежали фотографии и координаты Юли из Воронежа, Саши из Новосибирска и Светы из Москвы – все трое находились в предсвадебной лихорадке, собираясь продать недвижимость и переехать к Хасану. Лететь в Воронеж и Новосибирск у меня элементарно не было времени, но со Светой из Москвы я встретилась, хотя она отреагировала на мой телефонный звонок с агрессией зомбированного психопата. Я всего лишь предложила выпить кофе и поговорить о ее женихе Хасане, а она начала вопить, что я лезу не в свое дело и что Господь покарает меня за злой язык. Но встречу все-таки назначила в малолюдной подвальной кофейне.

Света оказалась некрасивой нервной женщиной слегка за сорок. Она была худая, как лыжная палка, и в юности, наверное, это смотрелось если не очаровательно, то хотя бы стильно, но с годами ее очертания начали восприниматься чахоточными, а не оленьими. Это была дряблая неспортивная худоба невротика-курильщика. Ее глаза были густо подведены фиолетовым карандашиком, а под столом она подергивала обутой в остроносый лакированный сапожок ногой.