Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой - Гилель Бутман

Доклад и прения по первому пункту повестки дня были краткими. Владик сказал, что программу менять не надо. Все согласились. Таким образом, программа вновь осталась в той редакции, в какой я предложил ее осенью 1966 года. Запомнить ее было легко. Необходимости записывать не было.

Прения по уставу заняли все остальное время до глубокой ночи. Каждый пункт устава считался принятым, если за него голосовало квалифицированное большинство. Собрать девять голосов по каждому пункту было нелегким делом, тем более что проект устава Давида Черноглаза, который был принят за основу при обсуждении, неожиданно заполучил конкурента в виде проекта Бена Товбина.

Первая острая полемика возникла по вопросу, кто может быть членом организации, ибо этот вопрос упирался в другой: кого считать евреем. Дискуссия по этому вопросу была отголоском общеизраильской войны мнений на эту же тему. Однако наше решение было более либеральным. Если любой из твоих родителей – еврей и ты осознаешь себя евреем, ты можешь быть членом нашей организации, независимо от своего членства в других организациях и партиях. Таким образом, не требовалось покидать ни комсомол, ни партию Ленина, если кого-то в нее уже занесло – подача заявления об исключении была бы чрезвычайным происшествием и вызвала бы ненужные трудности.

Новый устав организации значительно отличался от старого. Конференция отныне превращалась в верховный орган, созывающийся периодически и определяющий общую стратегию организации. Комитет становился главным исполнительным органом организации. Отныне он не просто координировал деятельность независимых групп, но и руководил ими теоретически и практически. Решения Комитета, принятые простым большинством голосов, становились обязательными для всех групп. Этот пункт нового устава был направлен против операции «Свадьба», но понял я это не сразу, а только после того, как на конференции неожиданно возник «нулевой» вопрос, непредусмотренный предварительной повесткой дня конференции. Однако перед «нулевым» вопросом возник вопрос, будет ли продолжаться конференция вообще.

Дело в том, что вечером, когда обсуждение устава подходило к концу, вдруг раздался пронзительный звонок в дверь. Как-то я смотрел фильм об Анне Франк – режиссер фильма ввел там такой же душераздирающий звонок в сцену ареста скрывающейся еврейской семьи сотрудниками гестапо. Я не пошел открывать дверь: если к Вале пришла подруга или соседка, она позвонит и уйдет. Однако звонки продолжались, становясь настойчивее и длиннее. Ну, что ж, легенда у нас есть. Толя Гольдфельд, секретарь конференции, собрал у всех записи и записные книжки и заперся в туалете. Я открыл дверь. На лестнице никого не было. Лифт стоял неподвижно. Шагов не было слышно.

Владик Кнопов и Витя Штильбанс спустились вниз, обошли двор, вышли на улицу. Как будто бы все в порядке. Правда, возле нашего подъезда стояла легковая машина с антенной, но машины с антеннами и без них стояли чуть ли не у каждого подъезда. Конференция продолжалась. И тут всплыл «нулевой» вопрос.

Его поднял Давид при поддержке Владика:

– Организация стоит сейчас на краю гибели. Если мы не примем сегодня решительных мер, организации осталось недолго жить. Причина – сепаратная деятельность члена Комитета Гилеля Бутмана. Он готовит сейчас акцию, результатом которой будут аресты членов организации, обыски, фактическое прекращение деятельности организации. Гилель взял с нас слово никому не говорить об этой акции. Поэтому выход один: он должен сейчас отказаться от проведения этой губительной операции и повлиять в этом же духе на своих сторонников. В противном случае нас ждет катастрофа.

Конференция, которая шла к благополучному завершению, приняла от такого удара совсем другое направление. Многие из участников, с которыми я предварительно разговаривал, были связаны словом не говорить нигде об операции без моего согласия. Они молчали. А заволновались те, кто не знал ничего. И их можно было понять. Достаточно вечного напряжения членства в нелегальной организации, а тут кто-то из членов Комитета затевает авантюру, которая грозит верным разгромом. Пока не поздно, парня надо схватить за руки.

Бен Товбин закипел первым:

– Если Бутман не прекратит, я иду в КГБ…

Все мы давно знали Бена и понимали, что его угроза стоит недорого, однако обстановку тревоги на конференции она сгустила.

И в это время прибежала Ева. Она так запыхалась, что долго не могла начать говорить.

– Как ты узнала адрес? Кто остался с Лилешкой? Что вообще случилось?

– Звонил Соломон, он дал мне адрес. Он сказал, что, кажется, отравился консервами. Он просил вас быть осторожными, иначе вы можете отравиться тоже. Понимаешь?

– Понимаю. Подожди меня на кухне вместе с Владиком Кноповым. Скоро пойдем домой вместе.

Я ставлю в известность ребят: за Соломоном, который ушел домой раньше остальных (дома трехнедельный сын, жена в больнице), – по-видимому была слежка. Может быть, показалось, но очень похоже, что да. Иначе он бы не стал поднимать Еву. Что будем делать? Я думаю, что сейчас уже поздно что-либо менять, в обоих случаях есть смысл продолжать работу и закончить конференцию нормально.

Решили: работу продолжить, ликвидировать все компрометирующие бумаги. По окончании выходить по одному, по два и идти в разные стороны: при слежке пойдут только за первыми. Еще раз уговорились: справляли день рождения сына Соломона. Если будут допросы – не отвечать.

Мне предоставили слово.

– Да, действительно, мы готовили операцию, цель которой стронуть дело алии с мертвой точки. То, что у нас записано в программе. Говорить что-либо об операции здесь я не буду. Текущая работа и планирование операций – дело Комитета, а не конференции. В свое время операция обсуждалась на Комитете и против нее в принципе не было возражений. Это верно, что тогда Комитет дал согласие только на проведение предварительной работы по выяснению технической возможности проведения операции и по ее подготовке. Но Комитет до сегодняшнего дня только координировал деятельность групп и его решения обязательной силы не имели. Если с сегодняшнего дня действует новый устав и с нас категорически потребуют отказаться от проведения операции, то я и мои сторонники выйдем из организации и доведем дело до конца.

– Правильно! Выйдем, и все, – поддержал Миша Коренблит.

Повеяло опасностью раскола организации. Этого не хотел никто. Выступили Лев Львович и Лассаль: прения закончить, «нулевой вопрос», который был внесен на конференцию без предварительного обсуждения, вернуть назад в Комитет. На этом и порешили.

Мы с Евой и с Мишей уходили последними, после того, как привели квартиру в относительный порядок. Все было спокойно. Как будто бы. Правда, мне показалось, что конференция слегка погнула Мишу Коренблита. Да, сегодня была нешуточная трепка нервов. Но большинство молчало. Что бы сказали Гриша Вертлиб, Лассаль Каминский, Лев Львович, Гилель Шур, если бы не были связаны обещанием молчать? Когда они впервые услышали от меня о «Свадьбе», все загорелись надеждой на счастливый исход. Лишь практичный Лассаль сказал: «Собьют». Об опасности для организации не говорил никто. Это подразумевалось само собой. Если пойдут эшелоны, они оправдают наши жертвы.

Надо идти прежним курсом навстречу судьбе и 2 мая. Будущее покажет, кто прав.

И все так же, не проще,Век наш пробует насМожешь выйти на площадь,Смеешь выйти на площадь,Можешь выйти на площадь,Смеешь выйти на площадьВ тот назначенный час?!

А.Галич

17

УЙМИТЕСЬ, СОМНЕНЬЯ…

События следующей недели были утрамбованы, как пассажиры утреннего автобуса.

Из Кишинева прилетел Арон Волошин. Он привез мне 120 рублей: на три авиабилета до Мурманска и, если понадобится, обратно. Крепко скроенный, ладно сшитый Арон дышал уверенностью в нашей правоте. Мы долго бродили по улицам, прикидывали варианты наших действий на борту самолета. Расставаясь, крепко пожали друг другу руки. У Арона крепкие руки спортсмена, в группе захвата они будут при деле.

Приезд Арона Волошина был для меня последней затяжкой чистого воздуха – я все больше и больше оказывался в изоляции. Тиски ежедневного психологического давления сжимали горло, не давали дышать. Большинство моих сторонников были не только вне Комитета, но и вне организации. Они были разбросаны по городам и весям России и контакты между ними замыкались на мне. Противники «Свадьбы», инстинктивно чувствуя приближение дня «X», делали все возможное, чтобы выключить меня из игры. Это можно было сделать только взорвав меня изнутри, запустив червя сомнения в душу. 8 апреля стало пиковым днем в подготовке «Свадьбы».

На вечер 8 апреля я пригласил Мишу Коренблита и Пинхаса Шехтмана. Надо было подготовить размещение группы захвата и ее тренировку в конце месяца. Мишу я пригласил прийти немного пораньше, чтобы рассказать ему про визит Арона Волошина и приободрить его. Когда он пришел, одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: в нем расшили щель сомнений, и она расширяется ежеминутно. Он не мог и сидеть на месте, вскакивал, ходил по комнате, садился, вертел в руках предметы, бросал их. Присылка кишиневцами денег успокоила его, но ненадолго. Вечером этого же дня последние очаги сопротивления в душе Миши Коренблита будут раздавлены.