Люди грозных лет - Илья Маркин

Также немыслимой считала она жизнь без музыки, театра и кино, без шумных вечеров и танцев, а вот уже целый год жила, слыша только бренчание Ленькиной балалайки и редкие всхлипы старенькой гармошки. Но особенно удивляли ее резкие перемены в отношении к пище. И дома, когда жила с родителями, и в годы замужества она ела помалу и только то, что нравилось ей. Едва заметной пылинки на тарелке или упавшей на кухне мухи было достаточно, чтобы вызвать отвращение к пище и на целый день лишить ее аппетита. Теперь же по старой традиции в семье Бочаровых все ели из одной большой глиняной чашки, ели щи, часто жирные, с кусками свинины или кислые, как уксус, из старой прошлогодней капусты, ели и кашу гречневую с постным маслом, и мятую картошку, сдобренную молоком. Все это Алла ела не только с удовольствием, но даже с наслаждением, не замечая ни туч мух в избе, ни выползавших из потолочных щелей усатых тараканов.

И в это утро она холодной водой и пахучим хозяйственным мылом вымыла руки до локтей, лицо и шею, вытерлась грубым домотканым полотенцем и вошла в избу. Прасковья Никитична в спешке забыла закрыть дверь, и «настырные» куры хозяйничали в избе. Алла, размахивая полотенцем, выгнала кур в сени, раскрыла приготовленную свекровью миску толченой картошки с молоком, отрезала толстый ломоть непропеченного хлеба и торопливо позавтракала.

В сенях недовольно мычала Милашка, возмущенная тем, что стадо уже давно ушло из деревни в поле, а она осталась дома. Алла вышла в сени, почесала Милашку за ухом и надела на нее смастеренную свекром веревочную обрать. Очевидно, почуяв, что ее снова ждет тяжелая работа на пахоте, Милашка сердито боднула Аллу, уперлась передними ногами и ни за что не хотела выходить на улицу. Алла тянула ее за обрать, подхлестывала концом повода, а Милашка только крутила хвостом, мотала головой и еще упрямее упиралась ногами в неровную, вытоптанную землю.

Прасковья Никитична почти всегда провожала Аллу до сарая, а то и до окраины деревни, но нынче пятимесячный поросенок разломал загородку и вырвался в огород, длинным носом нацеливаясь на огуречные и капустные грядки. Схватив хворостину, Прасковья Никитична бросилась за ним, а измазанный в грязи поросенок что есть силы припустился бежать и скрылся в густой ботве картофеля, и Алла одна повела к сараю Милашку.

— Спишь, видать, долгонько, — язвительным смехом встретила ее Наташа, — все муженька небось вспоминаешь.

В последнее время Наташа переменила отношение ко всем и особенно к Алле. В ней появилась какая-то странная язвительность и стремление вызвать кого-нибудь на ссору, нагрубить, поругаться.

— А ты своего небось и не вспоминаешь? — вступилась за Аллу Лиза Гвоздова.

— Я? — словно от неожиданной боли встрепенулась Наташа. — Я больше про твоего думаю, как бы заарканить его да вечерком на огороде где-нибудь посумерничать.

Алла заметила, как вспыхнуло гневом бледное лицо Лизы, но Лиза справилась с собой и, наигранно смеясь, задорно ответила:

— На чужой каравай рот не разевай, свои испеки да ешь вволю.

Наташа, словно и не было никакого разговора, ничего не сказала и первой потянула свою корову в поле. За ней двинулись и другие женщины с коровами. Алла и Лиза шли рядом позади всех, изредка подстегивая упиравшихся коров.

— Ты что-то бледная нынче, — участливо спросила Лиза, — и синяки под глазами.

Алла хотела ответить, что просто ночью спала очень плохо, но к горлу, сдавливая дыхание, подступила так хорошо знакомая тошнота. Она пыталась, дыша все чаще и глубже, побороть тошноту, но не могла, и тяжелая рвота потрясла ее тело.

— Нагнись пониже, легче будет, — хлопотала около нее Лиза, — еще чуть-чуть, вот так, к самой земле. Теперь воды выпей, я взяла с собой Алексееву флягу.

Алла отпила несколько глотков и сразу почувствовала облегчение.

— И надо ж такому случиться, все было хорошо и вдруг… — говорила она, вытирая слезы и смущенно улыбаясь.

— Да ты, по всему видать, понесла, — шепотом сказала Лиза, обнимая Аллу за плечи.

Алла молча кивнула головой.

— И я тоже, больше месяца, — радостно сказала Лиза. — Алексею пока не говорила, но он, видать, догадывается.

И между ними потек тот особый женский разговор, который так сближает двух беременных женщин.

— Эй, вы, хватит любезничать, работать пора! — крикнула Наташа. — Вам больше всех трудиться нужно, чай, вы самые на всю деревню счастливые бабы.

— Почему она изменилась вдруг? — отыскивая глазами свой плуг, спросила Алла.

— А ты не гляди на нее. Бесится баба — и все, — ответила Лиза. — Ты сначала веди коров, а я за плугом пойду, потом поменяемся.

Коровы шли лениво, часто останавливались, сбивались с борозды. Алла, то и дело подхлестывая их, с силой тянула веревочные поводья, растирая и так густо покрытые мозолями ладони. Сзади коров подстегивала Лиза, по-мужски покрикивая на них и даже подсвистывая. Скоро коровы втянулись в работу и пошли ровнее, упрямо склонив головы к земле и кося на женщин печальными глазами.

Круг за кругом объезжали женщины поле, и с каждым разом все шире раздвигалась взрыхленная полоса поднятого пара. Алла смотрела на высокие, серебристые, словно облитые пеной, облака, на голубеющее в их просветах бездонное небо, на невозмутимых, меланхоличных грачей и чувствовала, как только недавно познанная радость с новой силой охватывает ее. Постоянно живя в городе, она не представляла даже, что может быть так чудесно, так радостно в поле и вольготно только от одного вида этой покоряющей простоты и нежной, скупой на вид красоты. Легко переставляя ноги в сшитых свекром из куска сукна и старых валенок деревенских тапочках, Алла представляла, как на этом поле закустятся молодые всходы озимых, нальются яркой зеленью, как весной от тепла, солнца и влаги окрепнут они, поднимутся вверх, выпуская вначале светлые, а затем буреющие крупные колосья, как пойдут по этому полю жатки, весело устремятся вязальщицы, и потекут в амбары потоки золотистого пахучего зерна.

После нескольких кругов коровы вспотели и тяжело водили мокрыми пахами. Незаметно налетевшие откуда-то мухи и оводы тучей окружили животных. С каждым шагом коровы шли все труднее и труднее. Они с жалобным мычанием метались, отгоняя оводов и мух, часто путались в постромках, рвались из борозды и норовили прямо через поле убежать домой. Алла часто менялась с Лизой местами, становясь за ручки плуга и передавая ей поводья, но и эта замена не уменьшала боли в руках, ногах, в пояснице.

— Да ты что, заморить всех решила, — крикнула Лиза ехавшей впереди Наташе, — отдыхать пора, останавливай.

— Небось жир не растрясешь, и для Алешки останется, — задорно ответила Наташа и ради упрямства проехала еще пол круга.

Измученные коровы легли на землю, закрыв глаза и сонно опустив головы. Рядом с ними присели на землю и женщины. Только неугомонная Наташа переходила от одних женщин к другим, не по возрасту буйно озорничала, задевая то одну, то другую. Подошла она и к сидевшим рядом Лизе и Алле.

— Эт как же у вас плуг-то налажен? — дерзко глядя то на Аллу, то на Лизу, явно задирая, вскричала она. — У всех на пять вершков, а у вас не больше трех. Мы, значит, паши на полную глубину, а вы только землю царапать. Бабы, — еще оглушительнее закричала она, — смотрите, что творится! Вон они, активисты какие, сами на коровах пахать выдумали, а сами кое-как, все чужой спиной.

— Что ты прицепилась? — пыталась остановить ее Лиза. — Не меньше твоего, как у всех, пашем…

— Пашете? — передразнила Наташа. — Да разве это пашня, это не пашня, а… — Она грубо, по-мужски, выругалась, и эта ругань и особенно ее непонятное озлобление словно хлестнули Аллу. Она решительно встала, строго взглянула на Наташу и, сдерживая внутреннюю дрожь, спокойно сказала:

— Пойдем измерим и твою борозду и нашу.

Спокойный и гордый вид Аллы окончательно взбесил Наташу.

— И мерять нечего, все и так видно! — кричала она, потеряв самообладание. — Вы всегда так, привыкли чужими руками…

— Нет, пойдем измерим, — настаивала Алла.

— Обязательно все измерим, — поддержала ее Лиза.

— Ишь ты, какая нашлась, мерять тоже! — с обезображенным злостью лицом кричала Наташа. — Думаешь, если у тебя муж в полковниках ходит, то тебе все можно.

— При чем тут муж? Не мужья пашут, а мы.

— Тоже мне, без году неделю в колхозе работает, а нос выше головы. Не думай, что ты грамотная раскрасавица такая, а мы деревенские. Мы еще похлеще вас можем. И не думай, что мужа себе такого подцепила. Мы тоже могли! У нас бы не побегал по другим бабам, как твой.

— Ты не смеешь говорить так о моем муже! — чувствуя, как все закипает внутри и холодеют руки, вскрикнула Алла.

— Нет, смею! Смею, вот и все! Я, может, больше тебя смею про него говорить.