Последние гардемарины (Морской корпус) - Владимир Берг

И в душах этих людей, заброшенных в далекую, чужую страну, зарождается зерно веры в высшую справедливость.

Тихо задвигается занавес. Грустные звуки марша – «Тоски по родине» тонут в бодром говоре молодых голосов. Это чествуют автора пьесы, сумевшего в символических образах оживить падающую веру в нашу больную Родину…

Чествуют задушевно и даже с энтузиазмом. Они теперь знают, что «пока что» им придется жить мечтою; но эта мечта обязательно воплотится в действительность.

Ведь обрела же Руфь в конце концов воздаяние за свои самоотверженные страдания.

Первые ряды зрителей просто лежат на земле, покрытой старой палаткой, задние сидят на высоких столах, многие смотрят со стен, переходящих в земляные валы. И наконец, вместо богатой театральной техники и патентованного искусства – просто любовь к Родине. Эта любовь и у автора, и у исполнителей, и у оркестра и у зрителей.

Нужды нет, что тысячи препятствий стоят на путях впечатления, что многие очень привыкли к Московским и Петроградским театрам с их большими артистами и богатым инвентарем.

Любовь к Родине заставляет производить в себе могучую работу: угнетать досадные последствия бедности и уметь глубоко почувствовать самое важное и вечное – Идею.

Вспоминаются Шекспировские пьесы, шедшие когда-то с громадным подъемом, но где вместо декорации был шест с соответствующей надписью. Она углубляет зрителя, призывает «терпеть до конца» и закаляет колеблющейся дух. Эта исповедь кроткого духом человека, сумевшего путем красоты оживить наши надежды нетленною верою в воплощение нашей высшей мечты – мечты о Родине.

БАЛ.

Прямо с моего спектакля двинулись зрители шумной толпой по крепостному рву, свернули налево в ворота Кебира, вошли во двор. Там, освещенный лампами, убранный флагами и живыми цветами с гардемаринами-распорядителями в голубых и белых аксельбантах гостеприимно и радушно принял их танцевальный зал. На возвышении в гирляндах и флагах грянул им навстречу оркестр корпуса. Бодрый, молодой голос прокричал: «вальс». И нарядные пары прекрасных дам гардемарин, кадет и офицеров плавно понеслись по цементному полу крепостного барака. Солидные дамы, Адмиралы, Штаб – офицеры, Профессора Корпуса в живописных группах расположились вдоль стен, изредка выходя «вспомнить молодость» или «тряхнуть стариной» с какою-нибудь розовой барышней Сфаята, отдаленного лагеря Бизерты или с «Георгия Победоносца» – базы флотской семьи.

Вальсы сменялись мазуркой, плясали Краковяк, Кадрил, Миньон, полонез, шаконь и даже польку. Весело, искренно, непринужденно, как всегда у моряков.

Для отдыха между танцами дамы и кавалеры, пройдя двор, углублялись под своды крепости и скрывались в интимном полумраке разноцветных гостиных, где их угощали сластями и лимонадом.

Там на мягких диванах, освещенная янтарным, розовым, голубым или зеленым светом ламп восседала та или иная царица бала, окруженная синим кольцом гардемарин или кадет. В одной гостиной пели русские песни, в другой играли в шарады, в третьей велись беседы и раздавался веселый смех. И снова музыка. Пустеют уголки уюта, песни и остроумной шутки, и снова полон зал, и топот ног в лихой мазурке.

Но вот утомлены танцоры, дамы, музыканты.

Затих «Кебир». Огни потухли. Разъехались все гости по домам. И мирный сон спустился над горою.

По очереди одна из рот уходила в плавание на учебном судне «Моряк», которым командовал (бывший мой воспитанник Петербургского корпуса) Старш. Лейтен. Максимович. Подошла очередь и моей (севастопольской) роте идти в это плавание. По морскому уставу я, – капитан 1-го ранга, не мог плавать под началом Ст. Лейтенанта, а потому Директор Корпуса назначил к кадетам Лейтенанта Калиновича.

Утром на крепостном дворе нагрузили кадеты две фуры, запряженные мулами и чернокожие возницы повезли кадетское имущество на пристань Бизерты, чтобы там перегрузить на парусное судно «Моряк». Я сказал роте наставительное слово, пожелал им счастливого плавания и благословил в поход. Рота покинула крепость и фронтом с песнями ушла в Бизерту. Из рощи оливок еще доносились их звонкие, молодые голоса и стихли на нижнем шоссе. Осиротелый на время, я спустился в «Сфаят», где по совету Директора, засел за новую патриотическую пьесу для театра Морского Корпуса – «Памятник – Россия». Я написал ее в 3-х картинах:

1) Могущество великого Царства.

2) Распад Царства во время революции.

3) и Светлое воскресение России.

Закончив ее, я прочел свое произведете в «Художественно-Литературном Кружке» Морского Корпуса – председательницей которого была супруга Директора. Пьесу одобрили и много о ней потом говорили.

А пока она писалась, кадеты мои плавали и я навещал их на учебном корабле.

Командир его хорошо помнил своего воспитателя, принимал меня с почетом и ласкою, показывал судно, занятия кадет, устраивал шлюпочные учения под веслами и парусами.

Приезжал ко мне в Сфаят Лейт. Калинович, докладывал о кадетах и высказал мне, что очень доволен кадетами, что они удивительно хорошие мальчишки и, несмотря на мелкие проступки и ошибки (благодаря их молодости), они очень хорошего направления и полны благородных задатков. Одно удовольствие с ними работать.

Выслушав такой лестный отзыв, такого прекрасного воспитателя, я испытал глубокую радость за свою любимую Севастопольскую роту и с душевным удовлетворением увидел, что мои труды нескольких лет не пропали даром.

Вот, думалось мне, они уже кадеты 5-й роты, там 4-я, и вот они – Гардемарины; доведу ли их до мичмана? увижу ли их офицерами? А пока я так думал о них, в келье Владыки Кебирского, Китицын ловкими и умелыми руками перетасовывал две колоды «Владивостокскую» и «Севастопольскую» карт. В стройном «пасьянсе» укладывались офицеры – валеты, ротные командиры – короли, отбрасывались дамы и передвигались важные тузы.

В результате этой раскладки, большинство «Севастопольских» офицеров перешли на разные хозяйственные, классные, канцелярские должности, а воспитателями к севастопольцам пришли «Владивостокские» мичмана, фельдфебеля и унтер-офицеры.

Я сам не избег той же участи.

После многих часов убеждений и уговоров, темные, бархатные глаза уговорили меня: «для общего блага Корпуса», как говорили мягкие губы, отдать мою роту, расколов ее на две части, – старшую – по возрасту, успехам и развитию 4-ую – Ст. Лейтенанту Брискорн; а 2-ую – 5-ую роту новому гостю с эскадры – Помощнику Старшего офицера крейсера «Генерал Корнилов» Старшему Лейтенанту Круглик-Ощевскому – офицеру, перешедшему из армии во флот.

– Вы – «человек с сердцем», – говорил мне уговаривающий голос Китицына. – Вы знаете сердце детей, возьмите 6-ую и 7-ую роты и воспитывайте их, как Вы прекрасно это умеете. Он – «человек с перцем» – возьмет 5-ую роту – это возраст – который нужно держать в ежах. – Я и других «королей» переставлю и тогда у нас получится стройная организация. Каждый будет на своем месте. И Корпус отшлифуется, как бриллиант!

Вечером того же дня вышел приказ по Корпусу, благодаривши меня за все труды, заботы и знания, положенные в роту мою в Севастополе, во время эвакуации и в Бизерте и я назначался Командиром Сводной 6-й и 7-й рот. Всю работу приходилось начинать сначала. Плавание на «Морях» окончилось и «Севастопольцы» мои вернулись на «Кебир». Приехал и «гость с эскадры».

В одно печальное утро, о котором и до сих пор вспоминаю с невыразимой грустью, на дне крепостного рва, стоял я перед серединою фронта своей дорогой, «Севастопольской» роты и читал им приказ по Корпусу о нашей разлуке.

Длинный фронт вытянулся вдоль крепостной стены и двойной линией тянулись передо мной милые головы кадет с глазами, устремленными на меня, давно знакомые, близкие, родные лица, так хорошо изученные мною души, так горячо любимые дети-друзья.

Прочтя приказ, я сказал им прощальное слово, – мне тяжело и грустно отходить от Вас; но я учил Вас безропотно подчиняться каждому приказу и сам подаю Вам в этом пример.

Сбоку на фланге на фоне крепостного вала стояла высокая фигура Круглика-Ощевского, белая рука разглаживала черные бакенбарды на белом лице и черные глаза с улыбкой следили за прощанием Командира с его ротой.

Вдруг он отделился от скалы и громко закричал:

– Господа, по обычаю моряков, качать вашего любимого командира, ура!

Рота бросилась ко мне, подхватила и высоко взлетал я между двумя каменными стенами на мягкие руки дорогих моих воспитанников и учеников.

– Ура! ура! – кричали кадеты; но сердце мое сжималось от горя разлуки.

Я переживал чувство матери, отрывающей родное дитя от груди своей и передающей его, против воли своей, чужой и строгой гувернантке.

Отделенную часть превратили в 4-ую роту и я передал ее Ст. Лейтенанту Брискорн; оставшуюся часть – 5-й роты передал Ст. Лейт. Круглику-Ощевскому, а сам пошел в крепость принимать 6-ую и 7-ую сводную роту, которою мне теперь предстояло командовать.